Время в змеиной норе течет иначе, Саша замечал это и раньше. Но все же удивился тому, что восточный край неба уже горел рассветной зарей, когда он вышел на поле, оставив израненного Ваню одного. Дорога до поместья пролетела слишком быстро, и Саша не успел еще настроиться на предстоящий разговор с Анной, которым тяготился так сильно, что готов был развернуть коня и умчать обратно к заветной меже. Как объяснить ей, зачем отпустил убийцу? Он не мог объяснить свой поступок даже самому себе. Двигала ли им та толика милосердия, что осталась в зияющей пустоте сердца, когда-то любившем Ваню? Память о светлых днях, проведенных в норе? Благодарность за вновь вспыхнувшую страсть после долгих лет одиночества? Все это казалось дьявольским искушением, и Саша не смог с ним справиться.
Он остановил коня и закрыл лицо ладонями, наивно прячась от Всевидящего ока, первым солнечным лучом взиравшим на него сквозь кроваво-красные облака. «Слаб я, не могу решить его судьбу, — обратился Саша про себя к Богу. — Молю, сними с меня эту повинность. Если должен Ваня ответить смертью за свои деяния — пусть умрет не на моих глазах, а в одиночестве в своей норе. Пусть не мучается только…» Мысль Сашина оборвалась, сердце вновь сжалось — понимал, смерть Вани от грязных ран на истерзанной спине не будет легкой, разве что Господь милосердный дарует ему забытье. Об этом Саша и просил теперь Бога.
С камнем на сердце он подъехал к поместью. Работа во дворе и саду всегда начиналась для челяди засветло, но суета возле излучины Галки, парившей утренним туманом, была необычна.
— Что там? — крикнул Саша, подъезжая к первому попавшемуся навстречу мужику.
Тот отвесил поклон и, встревоженно озираясь на берег реки, доложил:
— Мертвеца нашли, Ваше Сиятельство.
— Утопленник?
Мужик пожал плечами, а затем перекрестился.
— Говорят, упырем укушенный.
Саша соскочил с коня и двинулся к толпе слуг. Те расступились, пропуская графа. Тело мужчины средних лет, бледное до синевы, лежало на траве. На руке его виднелись характерные укусы, мутные глаза открыты. Судя по мокрой одежде и волосам, труп достали из воды.
— В реке его нашли? — спросил Саша, удивляясь тому, насколько буднично прозвучал его голос, а сердце даже не ускорило свой бег — как быстро он привык видеть смерть! С каким равнодушием встречал теперь гибель незнакомца после того, как пережил утрату любимых.
— Да, — ответил ему кто-то басовитым голосом.
Саша плохо знал слуг поместья, где был нечастым гостем, потому даже не посмотрел в сторону отвечавшего — какая разница, кто он? Тупое безразличие и скука все настойчивее захватывала его душу, истрепанную горем и страхами последних дней, утомленную до отупения.
— Он запутался в завалах на изломе русла, — продолжил говоривший.
Саша поднял голову, проследив, куда тот указывал рукой. На другом берегу узкой, в три сажени шириной, Галки на резком повороте русла скопились большие ветки и прочий застревающий тут мусор, приносимый быстрым течением полноводной речки: палая листва, комья бурых водорослей и закрученные в пенных водоворотах полусгнившие лепестки осыпавшейся сирени.
— Туда никак не подойти, — басовитый мужик продолжал, подбоченившись. — Непролазные кусты на том берегу.
Саша кивнул — и то верно, противоположный край Галки покрывали неухоженные заросли кустарников под сенью тополей.
— Как же он туда попал? — Саша усилием воли заставлял себя проявить интерес к трупу, который его совсем не заботил.
Ваня умрет и больше трупов не будет. Вот только смерть упыря не вернет Федора и Марусю, не поднимет на ноги Мишеньку. Саша встряхнул головой, будто только сейчас вспомнил, что ждет его дома, и развернулся в сторону особняка.
— Должно быть, течением прибило, — продолжал мужик, не заметивший, что граф почти ушел. — Может, упал в воду или сбросили его, поди, с мостков — больше нигде тут к воде не подойти, — он поднял голову и указал пальцем вверх по течению.
Саша остановился и невольно посмотрел туда же, где за пышными кустами скрывались невидимые отсюда мостки. Он знал то место, о котором говорил слуга — с мостков, устроенных под крутым берегом, садовники набирали воду для полива, а в свободное время слугам разрешали рыбачить там для своих семей — в Галке водился карась и окунь. А прямо над мостками располагалась та поляна, где Ваню встретили в последний раз и Мишеньку нашли.
«Укусил я дворового мужика, который на речке рыбачил», — вспомнились Ванины заверения. Не врал, выходит, про рыбака. Ну хоть что-то было правдой из того рассказа, что в подробностях поведал ему Ваня, когда ему немного полегчало. Слишком подробно, чтобы это можно было придумать на ходу, в полубессознательном состоянии, в подступающей лихорадке. Но есть ли предел врожденной змеиной изворотливости?
Ваня рассказал, что рано утром по приказу Анны охранник развязал ему руки, а вскоре дверь камеры открылась. Никого за дверью не было — только спящий мужик. Ваня, одолеваемый нестерпимой уже жаждой, не преминул воспользоваться своим освобождением. Когда выбежал из пристроя, увидел кусты сирени вдалеке — там и решил скрыться. Оказался на берегу и спрятался под ним, у мостков. Туда принесла нелегкая рыбака, на которого голодный упырь и напал. Чтобы подольше не били тревогу, сбросил труп в воду, сам умылся — потому волосы Вани и рубашка были мокрыми, когда садовница его встретила, лишь отдельные капли крови на одежде его выдавали.
Неясно было, зачем Ваня, напившись крови мужика, потом на Мишу покусился? Или, если знал, что сообщница приведет к нему мальчика, зачем на мужика предварительно нападал? Почему не утолил жажду детской кровью, а бросил Мишеньку на полуделе, да еще и садовницу позвал? Напугать, предостеречь от чего-то? Зачем тогда умывал кровь, если хотел впечатление произвести?
Поглощенный этими мыслями, Саша сам все больше отдалялся от места, где нашли труп, пока ноги сами не привели его на ту самую поляну. Он остановился посередине, сложив руки на груди и осмотрелся, стараясь полнее представить трагедию, что тут разыгралась. Саша перевел глаза на тропинку, ведущую к реке, и представил, как Ваня, прикусив, но не убив мальчика, бежит туда умыть кровь со рта, потом возвращается, переступает через распростертое тело и выходит к грядкам, которые пропалывала Евдокия. Саша обернулся круто за спину и поглядел на часть тропинки, убегающей к грядам. Тут-то его внимание привлекла узкая прогалина в плотной стене стволов сирени по левую руку, какой он раньше не замечал. Будто кто-то протоптал новую тропинку с поляны вдобавок к двум имеющимся, ведущим к реке и к огороду.
Захваченный этим наблюдением, ускользнувшим от его глаз, когда он в ужасе стоял над распростертым на земле племянником, Саша двинулся к кустам. Сердце замерло, а спину обдало холодом, когда в тени сирени под кустом что-то блеснуло. Саша протянул руку и вынул маленький стеклянный флакон, плотно закупоренный, с темной жидкостью внутри.
— Это что еще такое? — пробормотал он вслух, леденея — флакон и пробка в нем были точно такими же, как у Татьяны, только жидкость была другая.
Пораженный догадкой, Саша посмотрел туда, где нашел пузырек и охнул: чуть поодаль лежал острый, как игла, чуть загнутый белый клык длиной с три пальца, на острие которого засохла кровь. Саша видел такие зубы раньше и не мог не узнать — своими волшебными, вмиг вырастающими из розовых человеческих десен змеиными клыками пугал его Ваня, когда отговаривал от побега из норы.
Ваня свой зуб потерял? В кусты бросил? Сотни вопросов закрутились в Сашиной голове, хотя он уже понимал — Ваня тут ни при чем, навет это.
Кто-то постарался создать видимость действий упыря. И получилось это у него гораздо лучше, чем с Федором — Мишу действительно отравили паралитическим ядом, невесть откуда взявшимся, и прокололи вену змеиным зубом так, что не отличишь. А Ваня, случайно появившись на той же поляне, преступника спугнул, отчего тот бросил свои инструменты в кустах и там же скрылся, не доведя дело до конца. Теперь уж Саше стало очевидно, что злоумышленник не был с Ваней в сговоре, иначе для чего ему нужно было бы самому вершить расправу над Мишенькой столь изобретательным способом. А выпустил он Ваню из камеры для того, чтобы иметь возможность свалить на упыря вину.
Саша вскочил и бросился к дому, сжимая в руках страшный флакон. Гнев смешался со жгучим раскаянием за пытки, за ложные обвинения, за то, как отвернулся, когда Ваня просил ему поверить. Сердце колотилось, лицо горело. С яростью распахнув двери особняка, Саша влетел в холл и сразу же направился к спальне гувернантки, которую охранял приставленный слуга.
— Александр Дмитриевич, я раскаиваюсь! — не дав ему открыть и рта, бросилась в ноги зареванная Татьяна. — Зачем я Мишеньку к реке отпустила, знала ведь, что запрещено!
— Хватит, — сквозь зубы процедил Саша, грубо хватая девушку под руку и отталкивая от себя. — Мне известно, что нападение на Мишу твоих рук дело, как и убийство Федора.
Глаза Татьяны округлились, она не сразу обрела дар речи.
— Да что вы такое говорите, Ваше Сиятельство… Зачем мне это? Я Мишу люблю! И Федора Дмитриевича… любила, — девушка опустила глаза и судорожно вздохнула. — Все уж знали, что скрывать, была у нас связь…
— А Федор хотел ваши отношения прервать, может, выгнать грозился? Так? — Саша угрожающе надвинулся на Татьяну.
— Да, мы ссорились. Но это ж не повод убивать… — она подняла наполненные слезами глаза. — И при чем тут Мишенька?
— А при том, что ты задумала своего ребенка, — Саша яростно указал пальцем на живот Татьяны, — оставить единственным наследником. И самой посредством ублюдка до графини возвыситься!
Его аж трясло от злости, дышалось шумно через раздутые ноздри. Жадная потаскушка! В глаза бросился стоящий на туалетном столике флакон с золотистой жидкостью, как брат-близнец похожий на тот, что Саша сжимал в руке. Как человеку, способному придумать столь хитроумный план, не хватило ума хотя бы спрятать улику! Была настолько уверена, что во всем обвинят Ваню?
— А нет никакого ребенка, — вдруг прервала тишину Татьяна изменившимся, тусклым голосом.
Саша, увлеченный сличением флаконов, не сразу откликнулся на ее слова.
— Что ты говоришь?
— Нет у меня больше ребенка! — воскликнула Татьяна. — Потеряла его давно, от нервов, наверно. — Она перевела взгляд на пузырек с лекарством на столике, по которому Саша в задумчивости водил пальцами.
— Как потеряла?
— Скинула плод. Оборвалась беременность. Врач сказал, будто я намеренно отвар какой-то пила для этого. Но это не так! — девушка воскликнула в сердцах, прижимая руки к груди. — Я хотела малыша! Даже если меня уволил бы Федор Дмитриевич, я бы к матушке своей его отвезла, в село. А сама работу в Петербурге искала бы. Я все продумала, не собиралась беременность прерывать. Грех ведь это.
— От нервов, говоришь, случилось это несчастье? — Саша остыл и говорил уже мягче, отчего Татьяна перестала пятиться в страхе и отвечала откровенно.
— Да. Я стала плохо спать, плакала все время, пришлось эликсир даже пить снотворный, но все равно выкидыш случился. Так жаль, — она разрыдалась и протянула руку к столику, хватая пузырек со снотворным.
— Когда выкидыш случился, ты уже пила этот эликсир? — Саша кивнул на пузырек.
— Да, пила уже, нервы лечила.
— Где ты взяла эликсир? Кто тебе его дал? — от волнения он потерял контроль и, схватив сжавшуюся Татьяну за плечи, чуть встряхнул, заглядывая в глаза.
— Глаша, Глафира Ильинична, — оторопело ответила гувернантка, пытаясь выбраться из Сашиной хватки. — Она травница потомственная, так она мне сказала. Дружим мы, она всегда мне помогала, все мои беды знала…
Саша не дослушал, поспешно выйдя из комнаты. В холле он столкнулся с доктором, выходившим из другого крыла особняка. Переведя дыхание от волнения, Саша спросил:
— Скажите, пожалуйста, а какую беременную даму Вы посещаете в нашем доме?
— Так, Глафиру Ильиничну! — без тени смущения поведал тот. — Разве Вам не сообщили эту радостную новость? Хотя, конечно, когда уж тут делиться новостями, когда такие события происходят. — Доктор потер переносицу.
— Глафиру? — изумился Саша, складывая, наконец, мозаику разгадки из разрозненных кусков.
— Да, я тоже удивился, учитывая особенность состояния, хм, Николая Дмитриевича… Но ведь зарождение новой жизни — всегда радость… — доктор еще бы продолжал пафосную речь, но Саша кивнул кратко в благодарность и бросился к комнате брата.
Распахнув дверь без стука, он застал Глафиру за чтением у окна. Николай по обыкновению крепко спал. От резкого вторжения книга выпала у Глафиры из рук, она изумленно посмотрела на Сашу с тенью укора.
— Это твое? — почти взревел тот, вытаскивая из кармана флакон с темной жидкостью.
Голубые глаза Глафиры расширились, но она быстро взяла себя в руки и ответила, удивленно заморгав:
— Нет, не мое это! Я видела такой флакон у Татьяны Захаровны, гувернантки Мишеньки, точно говорю! — она подняла палец, будто вспоминая. — Да, верно, она всегда с собой такой пузырек носит.
Глафира выглядела совершенно искренней. Даже сейчас, когда отчаянно пыталась выгородить себя и подставить подругу, глаза ее смотрели открыто, не таясь и не бегая. Но не потому Саша решил сжалиться над ней. Взгляд его упал на живот снохи — там, под сердцем, она носила ребенка Николая. По собственной воле отказавшийся от возможности оставить потомков, Саша не хотел отбирать единственный шанс на это у больного брата. Пусть родит, а после можно с ней разобраться.
— Я помилую тебя, Глафира, — спокойным голосом проговорил Саша, наблюдая, как вспыхивает искра надежды в глазах преступницы, — если все расскажешь мне правдиво и без утайки. И если дашь мне яд, каким Петра Ерпетина отравили.
— С чего Вы взяли, что мне известен тот яд?
— А как же? Разве ты не потомственная травница?
Глафира закусила губу в коротком раздумье.
— Клянетесь, Александр Дмитриевич?
Что Саше оставалось, как не поклясться? Книга, что выронила Глафира, оказалась Библией, на ней он и произнес клятвенные слова.
— Да, травница я, — начала Глафира, отвернувшись к окну в полоборота. — Про аистову траву я от бабки узнала. Наша семья с местными упырями начала бороться, когда Соколовых тут еще в помине не было, дело это старинное. Каково же мне было узнать, что граф Дмитрий Федорович с Ерпетиными брататься начал, дочь свою хотел замуж за упыря отдать, чтобы род их вырождающийся поддержать! Тогда я и решилась на все это: упырей извести и вас, Соколовых, на место поставить!
— А заодно и возвыситься за счет ребенка Николая, который остался бы единственным наследником графа, верно, — едко заметил Саша, на что Глафира промолчала. — А со мной что делать собиралась? Мне какую смерть готовила?
— Вас слухи погубили бы. Ваша порочная связь с Ерпетиным — довела бы или до виселицы, если удалось бы вину за убийство Петра Ерпетина на Вас возложить, или до монастыря, если б отец вмешался.
— Ты, значит, слухи распускала, — качнул головой Саша.
— Не я, — Глафира пожала плечами. — Откуда мне было знать про ваши интимные секреты. То духовник Ваш отец Иосиф разболтал Анне Ивановне.
— Отец Иосиф? Ему это зачем? — опешил Саша.
— Мы с ним были заодно, в сговоре. Не думаете ведь Вы, что это я Федора Дмитриевича убила? Разве под силу мне с крепким мужчиной справиться? — не дожидаясь ответа от потерявшего дар речи Саши, продолжила: — Тут нас подвело, что мы знали об упырях лишь понаслышке, отец Иосиф видел тела — они обескровлены были, говорили, что вампиры всю кровь у жертв выпивали. Мы решили шею вскрыть, чтобы кровотечение было сильнее. Я сидела на Федоре Дмитриевиче и подушкой ему рот закрывала, а Иосиф шею ковырял ножом. Ух, как хлынула кровь, все залила! Хорошо, что мы заранее подумали бутыль принести — ведь мы-то не упыри, пить кровь не собирались, — Глафира усмехнулась. — Собрали все, что лилось из шеи в бутыль от кагора, отец Иосиф отнес к себе, в яму помойную слил, мусора туда набросал, яблок прелых, чтобы запах перебить. Только оказалось, что неправильно мы все сделали. Это я позже поняла, когда Ваш разговор с врачом услышала. Про яд паралитический, про проколы на венах. Тогда я пришла к телу упыря, которое в сарае у церкви лежит до сих пор. Знала я, что у змей яд вдоль зубов стекает. Мы ему рот открыли, мяли — оно и потекло, — Глафира указала на пузырек в руках Саши. — Только, видно, аистова трава в теле Ерпетина ослабила яд, плохо он действует. Даже ребенка не убил, только обездвижил.
Она подняла на Сашу глаза, будто ожидая, что он разделит ее досаду за неудавшееся убийство Мишеньки.
— Пока рот упырю наминали, у него возьми и выскочи длинный зуб, прямо на ладонь упал. Видать, плоть уже разлагаться начала, рыхлая стала, вот он и выпал. Зуб этот решено было в яде смочить и в вену вогнать дважды — точно как упырь делает. Так все удачно сложилось, прямо в руки шло, — она сверкнула глазами. — Если б Иван Ерпетин неожиданно из-за кустов не вышел прямо на отца Иосифа. Едва он успел убежать, все побросал в спешке. Вот Вы и нашли, верно?
— А снотворное охраннику тоже отец Иосиф подлил? — спросил Саша устало, зная ответ.
Глафира кивнула.
— Я позже пришла, когда охранник спал уже. Ключи вытащила у него из-за пазухи. Спал он некрепко, крупный очень оказался, больше надо было ему подливать, но ладно, все равно сработало! — Глафира улыбнулась довольно.
— Зачем же отец Иосиф во всем этом участвовал?
Что могло православного священника под такой грех подвести, какая причина? Этого Саша не мог понять, как ни силился.
Глафира посмотрела на живот.
— Вы верно сказали, что мой ребенок стал бы наследником графа, если б план удалось до конца довести. Отцу Иосифу это было не безразлично — ведь его сына ношу под сердцем.
Саша ошеломленно замер, не сводя с Глафиры глаз.
— Не стала я этого скрывать от Вас, потому что уверена, что в случае чего отец Иосиф сдаст меня и обвинит во всем! Не верю я тому человеку, кто даже тайну исповеди готов раскрыть. А Вам верю, Александр Дмитриевич! — она упала на колени. — Клялись Вы меня отпустить, если все расскажу. Вот я все рассказала без утайки.
— Аистову траву давай, — мертвым голосом отозвался Саша.
Как бы хотелось ему теперь клятву преступить, после того, как выяснилось, что не Колин это ребенок. Но сколько зла он уже сотворил, нарушая клятвы? Браслет снял, любовь предал, Ваню проклинал семь лет, а потом еще и убежище его раскрыл перед чужими людьми. Как теперь замолить перед Ваней вину? Успеет ли хоть прощения попросить у него? Совсем Ваня был плох, когда Саша его оставил.
Он молча принял из рук Глафиры пузырек с коричневым отваром, который та на его глазах вытащила из скрытого подпола, заполненного разнообразными флаконами и склянками.
— Вот она, аистова трава. Для чего она Вам? Хотите Ерпетина последнего извести? Это благое дело.
Саша еле сдержался, чтобы не дать пощечину лицемерно-праведному лицу Глафиры.
— Уходи из этого дома немедленно. И чтобы я никогда о тебе больше не слышал. Как и обещал, никому о твоем участии не скажу. Буду возлагать всю вину на отца Иосифа. Ведь и в самом деле он Федора убивал, и он на Мишеньку напал.
— Он все обо мне расскажет, сдаст меня! — в глазах Глафиры заметался страх.
— Не расскажет, я не позволю, — кратко ответил Саша и двинулся к двери. — Скажи, а для чего вы Петру Ерпетину про Марусю с Лукой рассказали? Думали, что Ерпетин ее убьет? Не могли же вы предположить, что Мария Дмитриевна руки на себя наложит.
— А это не мы. Не знаю, кто его оповестил. Узнала сама обо всем, когда Маруся ко мне за ядом прибежала. Известно ей было, что я в травах разбираюсь — до этого ей беременность помогла вытравить от лакея. Может, то Федор Дмитриевич Ерпетину рассказал? Очень не хотел этой свадьбы, в ярости был.
***
В комнате Мишеньки царил полумрак. Анна сидела над неподвижным сыном, глядя в пустоту.
— Что тебе нужно? — не поворачивая головы, сквозь зубы бросила она вошедшему Саше. — Не смог с похотью совладать, спрятал упыря своего, а теперь явился? Лишил меня последнего в этой жизни проклятой удовольствия — радости мести меня лишил! — По щекам ее полились слезы.
— Будут у тебя еще удовольствия, будет радость, — мягко сказал Саша, доставая пузырек с отваром аистовой травы. — Заплатил мне Иван Ерпетин за спасение противоядием.
Анна встряхнулась, глаза ее просветлели, но не верила пока.
— Позволь, я Мишеньке каплю дам, для проверки.
С этими словами Саша приоткрыл пальцем рот племянника и капнул пахучей жидкостью. Кровь сразу прилила к Мишиным щекам, веки задрожали, видно было, как под ними заходили глазные яблоки. Это были первые движения, которые совершило тело ребенка после нападения. Окрыленный удачей, Саша влил весь пузырек Мише в рот, опередив с опаской бросившуюся к нему Анну.
Мишу скрутило судорогой, все тело его напряглось, изо рта вырвался хриплый вопль, а через секунду он упал на кровать и открыл глаза.
— Мама, — тихо прошептал Миша, и Анна пошатнулась и осела на руки стоявшего рядом Саши.
***
— Вот, кто всё сотворил. Теперь ты видишь своими глазами.
Саша придерживал Анну за плечи, пока она, едва справляясь с тошнотой от отвратительного запаха, оглядывала сарай во дворе церкви. В помойной яме разлагалась кровь ее мужа, а на грязном одеяле в середине сарая лежал труп Петра Ерпетина с приоткрытым ртом, в котором явно виднелся один длинный змеиный клык, а второй Саша держал в руке и показывал новой хозяйке поместья в качестве доказательства невиновности Вани.
— А сам-то отец Иосиф где? — пораженная Анна озиралась, выйдя из сарая, словно пытаясь отыскать священника в вечерней мгле.
Окна пустующей церкви были черны, никто не зажег свечей перед иконами.
— Сбежал, — Саша с досадой качнул головой. — Ищем уже, прочесываем поля.
— Хорошо, — Анна тепло улыбнулась Саше и дружески похлопала по руке. — Я вернусь к Мишеньке, он так напуган.
Саша кивнул понимающе, а лишь Анна скрылась за поворотом мощеной дорожки, ведущей к поместью, вновь зашел в сарай. Там, в кладовой, скрытой за полотняной шторой, ждал его отец Иосиф. Его мускулы полностью размякли под воздействием змеиного яда из флакончика Глафиры, глаза были широко раскрыты и неподвижно смотрели в одну точку, кожа мертвенно-бледна и покрыта царапинами от хлестких ветвей сирени, через которые он накануне продирался, сбегая от Вани. Священник был жив — это Саше и требовалось. Взвалив тяжелое податливое тело на плечо, он вынес отца Иосифа из сарая и закинул на спину одного из двух коней, спрятанных в темноте под церковным холмом. А через час уже был на краю поля.
***
— Яд в его крови слабее твоего, — объяснил Саша Ване, втащив отца Иосифа в нору. — Потому он может долго жить и служить тебе пищей. Тебе не нужно выходить на охоту, пока ты так слаб.
— Спасибо, — Ваня с трудом приподнялся в кровати.
Щеки его пылали лихорадочным огнем, постель вся была пропитана запекшейся кровью. От невыносимой жажды тонкие, как костяные иглы, зубы сами вышли из десен, глаза приобрели золотой цвет, а зрачок стал по-змеиному узким.
— Стой, не кусай, ты убьешь его! — предостерег Саша и аккуратно пропорол перочинным ножом синюю вену на безвольной руке священника.
Кровь темной струей потекла по белой коже, но Ваня жадно слизал ее, не давая ни капле упасть на пол, а затем припал губами к разрезу и начал судорожно пить, торопливо глотая и едва не захлебываясь.
