Миссия — сломить героя

      Когда шаги по ту сторону стихли, в камере пыток раздались первые тихие всхлипы. Руж держалась изо всех сил, чтобы сдержать слёзы до самого конца. И теперь, когда герой ушёл, её разрывающаяся от боли и ужаса душа дала трещину. Девушка вскинула голову, захлёбываясь в слезах, сдавленно воя не своим, а совсем чужим надломанным голосом. Её грудная клетка часто подымалась и опускалась, а сама мышка крупно дрожала, расцарапывая ладони до крови, чтобы хоть как-то успокоиться. Она была напугана. Напугана и опозорена до такой степени, что отвращение к произошедшему и себе брало верх над разумом. Ведь она так бежала от этого кошмара, избегала его столько лет и...       Сплюнув на пол скопившуюся во рту кровь, избитый и помятый парень стих, молча слушая подругу. У него не было опыта в том, чтобы говорить правильные слова в моменты, когда это было необходимо. Мирон привык всё решать действиями, в то время как девушка легко разрешала ситуации словами, и никогда не мог предположить того, что окажется в подобной ситуации. И теперь, когда ей нужна была его поддержка, он.. не мог ничего ей дать. Шедоу сжал челюсти, хмурясь, морща нос. Любое, даже минимальное движение, сопровождалось острой болью, которая мешалась с перебитыми осколками чувств. Он знал, что не имел права дать слабину. Перебарывая желание выплеснуть все свои страдания наружу, заталкивая крики и вопли поглубже в глотку, ёж тихо, хрипло обратился к напарнице, попытался отвлечь её:       — Ты слышишь меня? — даже сидеть нормально с поднятой головой было мучительно тяжело. Шедоу кое-как облокотился спиной, попытался сесть так, чтобы цепи не передавливали стянутые ноги и руки, закинул голову на изголовье стула. Дыхание совсем сбилось, тут же захотелось кашлять, но парень лишь резко громко выдохнул, столкнувшись взглядом с заплаканной подругой. — Я.. чёрт, я не знаю, что говорить...       — Ничего стр-рашного, рубинчик мой... — ей нужно было говорить. Говорить, не замолкать ни на мгновение, не оставаться наедине со всем ужасом и болью, что раздирали её изнутри. Руж понимала, что сойдёт с ума, если будет молчать. Девушка попыталась улыбнуться, однако её дрожащие губы растянулись в измученном оскале. Она до сих пор балансировала на грани помутнения рассудка, видя перед собой не друга, а кошмар, от которого она когда-то сбежала. И теперь он нагнал её. — Я расскажу... Прошу, выслушай.       Родной дом. Для кого-то он всегда останется в памяти тем местом, куда хочется вернуться. Местом, где встретят, защитят и поймут. И, наверное, это действительно прекрасное чувство — знать, что тебя где-то ждут. Однако, даже став взрослой, Руж не смогла этого понять. В её воспоминаниях не было ни тепла, ни заботы, лишь неприятный запах дешёвых духов, который не исчезал даже после сотни стирок и, казалось, въедался даже в кожу и кости. А ещё была выжженная на подкорке табличка с расписанием дня, заполненная механическим почерком матери. Жизнь была рассчитана по минутам: ранний подъём, водные процедуры вместе с сёстрами, строгие тугие косы и полностью закрытая одежда. Завтрак для всех был одинаков, не понравилось — можешь не есть, но до обеда тогда придётся походить без крошки во рту. И так во всём, каждый день одни и те же абсурдные и донельзя строгие правила и ограничения. С самого детства ей говорили, что делать, как жить, как проводить свой день, и наказывали со всей строгостью, если юная леди не хотела подчиняться.       Сбежав в первый раз из частного комплекса, Руж поняла, что за чувство она испытывала каждый раз, когда мужчины её семьи смотрели на неё и других сестёр: они все относились к ним как к вещам, которые можно было выгодно продать из-за ухоженного личика и кроткого характера. Правда, в тот раз ей пришлось вернуться домой, ведь через нескольких часов свободы мышка начала чувствовать накрывающую панику и глубокое чувство стыда перед строгой матерью. Однако то озарение, которое пришло к ней в тот момент продолжило укореняться, усугубляя и без того буйный характер. Ведь когда пришло время, её старших сестёр начали отдавать самовлюблённым богатым старикашкам, которые были только рады поживиться ими, молодыми, совсем юными. И Руж знала, что их последний вечер в родительском доме и правда будет последним. Они все это знали. И взрослые, и братья, и сёстры. Все знали, и все продолжали делать вид, что так и должно быть. Семья процветала, деньги громко звенели в руках старших, пока их дети, словно куклы на витринах, продолжали влачить своё существование в ожидании их последнего дня в этом доме.       Так бы и продолжалось из поколения в поколение, ведь нет бизнеса для мафии лучше, чем максимально выгодная торговля ценными ресурсами. Однако в столь строгую отточенную систему ворвалась бойкая девчонка с горячей кровью, что никак не хотела униматься. Руж противилась, бунтовала, обрезала волосы кухонным ножом и сбегала. Каждый раз находила всё новые лазейки, прошмыгивала через слепые места видеокамер и усиленную охрану, сбегала при свете дня и под покровом ночи, бежала и летела сломя голову в сторону свободы. Но, чувствуя её, вновь и вновь замирала, ощущая, как до боли натягиваются кукольные нити. И каждый раз возвращалась под гнётом отравы в груди, которую мать так холодно называла “долгом”. А ещё там, в этом лабиринте из холодных плит и стекла, были заточены её младшие сёстры, для которых она оставалась той немногочисленной, шаткой опорой. Мышка знала, что ждало их через пару лет. Сердце твердило бежать, но цепкие семейные путы продолжали затягивать её обратно в это глубокое ведро, полное крабов.       И чем старше она становилась, тем ближе был день, когда она планировала разорвать этот порочный круг. Раздирая тело там, где никто не увидит, беззвучно рыдая по ночам, но вынося нескончаемый забег по расписанию, она ждала. Ждала, что сможет заявить о себе, встать несгибаемой горой над своими родителями. Молодая, с глубоко спрятанной, лелеянной инфантильностью, она мечтала, что сможет отстоять своё право на себя, своё тело и свою жизнь. И.. каков же был её ужас, когда вся её напыщенная уверенность рухнула перед древним, как вампирский склеп, мироном, который приехал посмотреть на кукольную витрину со своими несколькими жёнами.       — В тот вечер я бежала без оглядки, — Руж говорила тихо, описывая какие-то сцены одними лишь губами. Её давняя история проливалась на холодные плиты горячими слезами, словно это случилось на вчерашнем пышном банкете, и она по-прежнему была одета в то блестящее платье с длинными рукавами, в котором она чувствовала себя игрушкой, обмотанной подарочной лентой. — До сих пор не могу простить себе то, что оставила младших одних...       — Значит, когда выберемся, найдём твоих сестёр и.. спасём их, — подал голос парень, который до этого с затаённым дыханием слушал подругу. Она никогда не говорила об этом: о своём прошлом, о том, что она пережила до того, как попала в большой мир. Очевидно, почему девушка не рассказывала и от много отшучивалась, но Шедоу всё равно чувствовал вину за то, что никогда не пытался копнуть глубже, лучше понять свою напарницу. Он привык к её образу, который оказался намного сложнее и неоднозначнее. — Уверен, у нас получится.       — Да.. Я хочу извиниться перед ними за то, что бросила их и столько лет.. не навещала. Писала письма, но не знаю, доходили ли они до кого-нибудь из них, — она опустила голову, шмыгая носом, смаргивая слёзы, что пеленой застилали глаза. — Хочу, чтобы у них было будущее, какое они сами захотят.       Что делать 17-ти летней девчонке, которая только что сбежала из дома в одном платье? Куда податься? Как выжить вне стен родительского дома с полным отсутствием связей и контроля? Пришлось лететь в сердце шумного мегаполиса, лишь бы не нашли ищейки семьи, и прятаться в толпе, шарахаясь от каждого звука и голоса, который отдалённо походил на голос матери. Та ночь подарила Руж столько разных чувств: от дикого страха и вины до восторга и эйфории.       И всё же, как-то жить дальше было нужно, так что пришлось быстро осваивать большой и дивный мир в качестве мелкой воришки. Выходило в первое время так себе, однако опыт в побегах и кражах еды с кухни был ей очень даже на руку. Так, в квартале неоновых вывесок появилась одна хитрая лисица, которая не брезговала ободрать любого зеваку, который мог позариться на красоту и недоступность девушки. Ведь Руж не изменяла себе и своей решимости никому не продавать своё тело и свою жизнь, лишь научилась выставлять на показ то, чем можно было заманить новую добычу.       — Охотилась за большим кошельком и оказалась в казино, где меня заприметила хозяйка, — воспоминания о том времени были в сотни раз ярче всех тех лет, проведённых взаперти под крылом мафии. В игорном доме её обучили всему самому необходимому для того, чтобы летучая мышь стала лучшей среди скрытого персонала, в чьи обязанности входила слежка за гостями и аккуратные манипуляции ради извлечения ещё большей прибыли из посетителей. — Было здорово. Жила так, как хотела, носила, что хотела. А потом я умудрилась ободрать капитана и вице-капитана GUN, пха-ха! Видел бы ты лица этих старпёров!       Сухой надрывистый смех, в котором были слышны отголоски реальных и живых чувств. Девушка изо всех пыталась говорить, вспоминать, переживать по кругу одни и те же события. Лишь бы отвлечься от боли и страха грядущего, сбежать от реального положения дел. Шедоу видел, как ей плохо, и единственное, что он мог — это слушать и продолжать вести с ней диалог. Силы медленно покидали его, сознательное бодрствование прерывалось белым всепоглощающим шумом в голове, но он старался держаться, выровняв дыхание, изредка сжимая руки в кулаки, царапая ладони.       — Не знал, что в досье забыли указать столь интересную причину взять тебя на работу, — повторил за своей подругой: растянул губы в оскале, пытаясь улыбнуться, сдавленно засмеялся с булькающей в гортани кровью. Он чувствовал, что скоро потеряет сознание. — А я-то думал, почему информация такая чистая...       — Это было условием приёма на работу, рубинчик, — подруга закрыла глаза, судорожно вздрагивая всем телом, немного пошевелила затёкшими, сведёнными судорогой конечностями. Дарки чётко понимали, что этот диалог был пределом их возможностей сейчас. — Работёнка в GUN оказалась для меня весёлой авантюрой, особенно, когда в напарники ко мне записали такого красавчика.       Диалог увёл их обоих от обсуждения текущих проблем и их состояния. Мышка чувствовала себя лучше, а Шедоу не напоминал про её шрамы и не просил прощения за те, что оставил он сам, как и наказала ему подруга. Он помнил всё, но не смел предаваться воспоминаниям вместе с девушкой, зная, что то время должно было навсегда остаться для них табуированной темой для разговоров. Руж потеряла коллегу, он же — мирона, который его спас и вытащил из пучины забвения. Парень устремил взгляд в потолок, с трудом сглатывая: ошейник больно сдавливал горло и мешал ему, а бездонная чёрная дыра на месте мощного источника силы Хаоса медленно но верно пожирала его, оставляя после себя лишь мучения. Мысли и слова путались, и ёж не успел уследить за тем, как он потерял связь с реальностью.

??:??

      Сквозь неспокойный сон он слышал, как к ним приближались. Звук шагов становился отчётливее, однако Шедоу не мог толком заставить себя шевелиться, пусть и осознавал, что он и подруга в опасности. Мирон был слишком истощён как физически, так и морально, сил не хватало даже на то, чтобы открыть глаза. Казалось бы, он прошёл через многое, всегда отлично справлялся с миссиями любой сложности, однако внутри больше не бушевала сила Хаоса, на которую он мог положиться. У него отобрали его неоспоримое оружие, лишив серьёзного преимущества против большинства врагов этого мира. Отрезвляющим оказался скрип металлической двери и чужое дыхание. Двое. Мужчины. Судя по молчаливым действиям, это не был Соник и его приближенный круг и уж точно не кто-то, кто пришёл сюда вызволить Дарков. Парень хотел и дальше делать вид, что он без сознания, однако услышал звон цепей и прерывистые, еле уловимые всхлипы Руж. Тут же открыл глаза и посмотрел в сторону звуков.       В камеру зашли сотрудники GUN, которых мироны знали, ведь они были их коллегами. Высокий парень с лисьими чертами, который работал в отделе в качестве компьютерного мастера, и старик, отвечающий за документацию. К ним Шедоу относился с определённой неприязнью, ведь что тот, что этот — у обоих было непонятно что в голове. И если старик всё время избегал прямого контакта с ним, то этот рыжий всё время лез не в своё дело, а ещё он часто подкатывал к девушке даже в рабочее время... И что они тут забыли? В руках подносы, однако по довольным лицам можно с уверенностью сказать: пришли они сюда явно не с добрыми намерениями. И эти взгляды.. Оба мужчины смотрели на пленницу похотливыми взглядами, подойдя к ней вплотную, из-за чего мышка испуганно дёргалась, напряжённо хлопала крыльям, стараясь не смотреть на людей.       — Так-так, проснулись? А мы уже хотели вас будить, — парень наградил Дарков будничной улыбкой и поставил на свободное место стола миску с едой. Шедоу недоверчиво покосился на не шибко приятное содержимое. Похоже было на объедки для собак, которыми сотрудники прикармливали местных дворняг недалеко от здания. — Давайте по-быстрому со всем закончим без лишних телодвижений с вашей стороны. Чем послушнее вы будете, тем нам проще.       Мужчины больше ничего не говорили. Вооружившись мисками и ложками, они приступили пихать это отвратительно пахнущее месиво в рты миронов. Руж попыталась сомкнуть губы и воспротивиться, однако рыжий парень бесцеремонно разжал ей челюсти, больно сдавив их пальцами, и продолжил насильно кормить её “едой”. Шедоу же отдавал себе отчёт, что ничего не может сделать с таким слабым телом. Инстинкты вопили об опасности, однако ему нужны были хоть какие-то силы на восстановление, поэтому ёж был вынужден глотать, стараясь особо долго не задерживать эту кашу во рту, чтобы не ощутить вкус. В ответ на такое сумасбродство его желудок начал выталкивать всё это обратно, из-за чего Шедоу скрючило и переломало волной боли. Проглотить во второй раз не вышло, и парень выблевал всё, что с таким усердием совал в него старик.       Не успел выдохнуть и прокашляться, как мужчина преклонных лет залепил ему увесистую оплеуху и, схватив за иглы, вмазал его лицом в миску. Это оказалось для ежа неожиданностью, ведь он не ожидал что человек будет иметь такую силу для своего возраста. С трудом, напрягая корпус и шею, мирон поднял голову, широко открывая рот, хрипя, пытаясь отдышаться. Но глаз с сотрудника не спустил. Сейчас, стоя лицом к лицу, юноша видел, что поведение его мучителя изменилось, словно тот сорвался с цепи. Спутанные клочья бороды не скрывали маниакальную улыбку, зрачки были расширены, а руки человека дрожали. Он под чем-то? Что происходит..? Под хихиканье лицо ежа в очередной раз притянули к тарелке.       — Жри как псина, уродец, — скрипучий голос прыгал с высоких нот на низкие. С ним точно что-то не так. Он ведь не вёл себя так раньше.. Да, как коллеги, они не особо ладили, но сотрудник не казался ему жестоким или опасным, скорее странным, со своими тараканами в голове.       — Говоришь с ним так, будто он понимает тебя.       Второй сотрудник фыркнул, отставляя посудину в сторону и рассматривая девушку. Он был раза в два больше мышки, из-за чего та старалась держать дистанцию, отворачивая голову, прижимая к телу крылья, сжимая и разжимая кулаки. Нижняя губа непроизвольно дрожала, лицо обдавал колючий жар, а слёзы сами наворачивались на глазах. Она не могла вынести присутствия постороннего мужчины рядом. А тот напирал, будто невзначай трогая её ноги, бёдра, пугая травмированную мышку. Она тихо вскрикнула, привлекая к себе внимание всех присутствующих в помещении.       — Ну чего ты упираешься? Взгляни на меня, я давно жажду твоего внимания, дорогуша, — человек самодовольно прижался к пленнице пахом, облизывая кривые потрескавшиеся губы. Он смотрел не на лицо, а на отметины на груди и ногах девушки, которая билась в беззвучной истерике. И ответ ему пришёл не от Руж, а от её друга, что грозно, на выдохе зарычал, подобно дикому раненому зверю, отчего даже готовые к такому сотрудники передёрнулись, вмиг стихнув. — Ну и чего с-скалишься? Преступники не имеют права возражать победившей стороне! Уважаемый герой выдал соответствующее распоряжение на любые действия по отношению к мерзким предателям!       Однако ёж не затих, продолжив гневно, низко рычать, на что враги полностью сосредоточились на нём, оставив Руж в покое. Ей потребовалось время, чтобы успокоить галопом скачущее где-то в гортани сердце. Сморгнув слёзы, кое-как вытерев их о предплечье, она вздрогнула, услышав громкий глухой удар, за которым последовало сдавленное шипение и болезненный стон. Перед ней развернулась жестокая односторонняя бойня: люди избивали товарища шипастыми увесистыми дубинками, снятыми со стены пыточной. Били со всей силы по конечностям и телу в обход головы, кровь хлестала во все стороны, а на остриях оружия оставалась шерсть и плоть мирона, который сжался под гнётом ударов. Юноша терпел, скалясь, бросаясь на оппонентов. Сдерживал побои, разрывая ладони когтями, чувствуя, что отравленная пища начала разъедать его изнутри, даже несмотря на то, что организм не усвоил и грамма этой отравы. Озноб затронул сразу область груди, в то время как с него градом лился пот. Он даже не слышал, что кричат ему в лицо эти ублюдки, всё было как в тумане...       — Ой-ой, вы перебарщиваете, — звонкий голос. Соник. Руж тут же перекосило от ужаса, ведь она в очередной раз не заметила этого синего черта, который оказался так близко и, что ещё хуже, совершенно бесшумно. Как долго он тут? Наблюдал за всем с самого начала? И сколько прошло времени с момента, как он ушёл? Как долго они здесь вообще..? Герой присвистнул, разглядывая избитого ежа, покачал головой и указал пальцем на сотрудников, немного недовольно кривя губы в улыбке, прищуриваясь, смотря на оторопевших пешек. Им нельзя было давать столько свободы действий. — Вы можете делать всё, что угодно, до того момента, пока это не угрожает смертью моим пленникам. На этот раз я ясно выразился?       Мужчины оцепенели, не смея двигаться без разрешения. Герой героем, но синий ёж внушал им страх ничуть не хуже начальства или этой чёрной бестии в моменты проявления его истинных способностей. Казалось бы, мирон оставался дружелюбным и спокойным, однако в GUN были чёткие установки полностью подчиняться воли этого сопляка, которому не стукнуло даже 30. Вся верхушка организации была на стороне ежа: он обладал властью и странной аурой, что давила, змеёй обвиваясь вокруг шеи, готовясь в один момент сжать свои кольца и переломать столь хрупкие позвонки. Под пристальным наблюдением зелёных глаз героя люди начали собираться, дабы ретироваться вон. Лишь в последний момент старик замер перед дышащим на ладан Шедоу.       Руж напряжённо наблюдала за тем, как человек склонился над другом и начал что-то неразборчиво нашёптывать ему на ухо, то и дело подхихикивая, щурясь, сотрясаясь от какого-то извращённого ликования. Непонимающее, измученное выражение лица сменилось шоком, глаза широко распахнулись, всё тело замерло в болезненной конвульсии, а Шедоу поражённо уставился на своего врага. Миг, и его накрыла лютая ярость. Лицо побагровело, вены вздулись, а рот перекосило в диком оскале. Было чувство, что он вот-вот вырвется из оков и нападёт.       — Думаешь, после этих слов ты останешься в живых?! Я разорву тебя на мелкие куски, ублюдок! Нашпигую свинцом и брошу в канаву на съедение сточным крысам! Убью! Я убью тебя!       В этот момент гнев, смешанный с безумной силой пленника, стали настоящей гремучей смесью, которая взорвалась столь неожиданно, что никто не успел среагировать. Шедоу дёрнулся, всем телом метнулся в сторону и впился зубами в щёку врага, сжимая челюсти, словно захлопывая медвежий капкан. Старик заорал, оттолкнул от себя взбешённого ежа, в зубах которого остался кусок мяса, содранный с лица убийцы.