«Свидетелем был Берлин».

Пожалуй, после своего массажиста доктора Крестена и любимой жены Маргарет Гиммлер верил, как себе, лишь одному Шелленбергу. Он следил за ним с начала тридцатых годов, когда Вальтер еще учился, когда тот, в глазах Геринга, был ещё мальчиком, хоть и, надо признать, очень привлекательным, харизматичным и элегантным, даже с его мужской точки зрения. Он знал, что этот двадцатитрехлетний красавец после иезуитского колледжа закончил университет, стал бакалавром искусствоведения. Он знал также, что его любимым профессором в университете был человек еврейской национальности. Он знал, что Шелленберг поначалу вышучивал высокие идеи национал-социализма и не всегда лестно отзывался о фюрере. Когда Шелленберга пригласили работать в разведке, он, к тому времени начавший уже разочаровываться в позиции германской интеллигенции, которая лишь скорбно комментировала злодейства Гитлера и опасливо издевалась над его истеризмом, принял предложение Гейдриха. *** Гейдрих... Гиммлер замечал, что между ними были что-то такое, чего нельзя было объяснить. Отношения их на людях казались вполне обычными, более менее дружескими, хоть не без подколов и неуместных шуток, которые не могли не раздражать рейхсфюрера СС. Он даже сам не понимал, отчего в нем порой вспыхивало чувство ярости по отношению к... этой паре. Вернее, больше к Гейдриху. Желание Гиммлера не видеть подле Вальтера Шелленберга этого человека появлялось настолько неожиданно, редко и внезапно, что тот не успевал ничего не осмыслить, не проанализировать, не решить. С каким-то стыдливым призрением к самому себе Гиммлер иногда вспоминал тот день, когда он, видимо, осмелев, решил подойти к Шелленбергу, чтобы прояснить для себя всю эту ситуацию, а потом послать этого мальчишку ко всем чертям и забыть навсегда об непонятных ему ощущениях, желаниях или чувствах. Этот небольшой инцидент произошёл на очередном, бесполезном, однообразном, как и все остальное, приёме в особняке Каринхале у Геринга. Здесь Геринг проводил все время, перечитывая Жюля Верна и Карла Мэя – это были два его самых любимых писателя. Здесь он охотился на ручных оленей, а по вечерам просиживал долгие часы в кинозале: он мог смотреть по пять приключенческих фильмов подряд. Во время сеанса он успокаивал своих гостей. – Не волнуйтесь, – говорил он, – конец будет хороший… Именно туда и были приглашены все главные члены партии. Шелленберг исключением не стал. Гиммлер помнил, какими подозрительно-презрительными взглядами смотрели на него несколько глаз. Однако Шелленберг вёл себя настолько легко, весело и радостно в общении с кем-то, что в его прекрасную актерскую игру верили даже те, кто и не хотел в неё верить, те, кто молча ненавидели его, не понимая, какого вообще этот, считайте, ребёнок делает здесь, среди ветеранов партии. Однако ему верили. Верили все, кроме Гиммлера. Тот весь вечер пристально следил за юношей, хотя внешне оставался таким же спокойным и равнодушным, каким и бывал в обычное время. Но внутренне у него все сжималось с каждой минутой сильнее и сильнее, и поэтому ничто — ни отменное вино, шампанское и коньяк, ни лёгкие светские беседы с товарищами по партии и приятелями, ни его чудесная Маргарет в длинном чёрном платье с обнажёнными белыми плечами и такой же спиной — не могли его обрадовать или, хотя - бы, успокоить. Напротив. Алкоголь не расслаблял его, а лишь пусто лился в организм, неприятно обжигая стенки глотки, товарищи и приятели утомляли, и рассказы их вызывали мигрень, а его Маргарет, хоть и была прекрасна собой, но на ней уже будто был лак от всех устремленных на неё взглядов. Камни на её длинной, изящной шее, на её оголенных руках, завитые ещё накануне чёрные локоны с лаком, яркий макияж и большие, святищиеся лихорадочным азартом торжества ярко - зелёные глаза под длинными, густыми, чёрными ресницами, не красили женщину, но забирали всю искренность и простоту образа, которые шли ей гораздо больше, чем то, что было сейчас. От бесконечного потока комплиментов по поводу идеальности его жены, Гиммлер не получал никакого удовольствия гордости. Он лишь прекрасно понимал, что женщина эта, несмотря на все окружающее её внимание, принадлежит лишь ему, Герингу. И больше никому. Он знал, что может позволить себе касаться её обнажённой спины, рук и плеч когда захочет, и что она не станет ему возражать. Смирение. Гиммлер понимал, что с её стороны, со стороны его жены, со стороны женщины это вполне ожидаемо, и с этой задачей Маргарет справлялась прекрасно. Как, впрочем, и со всем остальным. И все это было ни то. Это утомляло, приедалось, да, в конце концов, этого просто не хотелось! Что уж врать самому себе? Самый прочный и точный шаг к потере самого себя — вранье себе, неумение сказать самому себе правду, признаться самому себе в чем-то. Поэтому Гиммлер, как только нашёлся подходящий момент, извинился перед всеми и покинул данное общество, ищя того, кто лишь минут двадцать назад маячил у него перед глазами, а теперь так умело и неожиданно скрылся из виду. Рейхсфюрер долго бродил по громадному помещению особняка, мысленно прокляная хозяина этого самого особняка за то, что из-за такого большого количества комнат невозможно отыскать одного единственного человека. Несколько раз у него осторожно поинтересовались, что ищет рейхсфюрер и чем ему можно помочь. А он в один момент даже подумал, что этот мальчишка изначально все так и задумал, чтобы сейчас опозорить его, Гиммлера, перед другими, мерзавец... Неожиданно для самого себя рейхсфюрер услышал тихие, приглушённые, отдалённые звуки рояля. Он удивился. Кому из гостей вдруг захотелось посреди вечера побрынькать на рояле? Причём, надо отметить, довольно сносно и умело. Но, уже спустя пару мгновений, Гиммлер осознал, кому принадлежала эта игра. Он невольно улыбнулся, и глаза его нервно дёрнулись. Стараясь не издавать резких звуков, Гиммлер пошёл на звук музыки. «Только не прекращай играть, — неожиданно промелькнуло в голове у рейхсфюрера, — иначе я тебя снова упущу. А мне этого не хочется, очень не хочется... Вальтер». Звуки музыки действительно не прекращались, из-за чего Гиммлер быстро смог найти нужную дверь и открыл ту. Осторожно, не резко, но неожиданно для того, кто мог находиться внутри комнаты. Комната была достаточно большой по размерам, чем-то напоминающее приёмную для гостей. В ней царил полумрак. Посреди комнаты действительно стоял большой белый рояль. А за ним в абсолютно расслабленном состоянии сидел молодой разведчик, умело и быстро перебирая пальцами по клавишам. На мгновение Гиммлеру показалось, будто тот надел на руки перчатки, настолько они были у него бледными и (это можно было увидеть даже издалека) нежными. Их нежность чувствовалась даже при одном просмотре, что уж говорить о том, если к ним прикоснуться. Гиммлер понял, что Шелленберг услышал, как кто-то зашёл в комнату, тем самым, по логике вещей, нарушая его уединение и покой, из-за чего мужчина должен был, как минимум, оборвать музыку. Однако этого не произошло. Мелодия лилась без остановки, как и было ей положено. Надо признать, что играл Вальтер действительно чудесно. Гиммлер заметил, как тот прикрыл глаза и расслабил мышцы тела, играя. Видно было, что сейчас он прибывает в своём, придуманном и понимаемым только им мире, куда больше нет никому пути. Однако Гиммлер прекрасно понимал и то, что, даже находясь где-то в своих мыслях, Шелленберг продолжает чётко контролировать окружающий его реальный мир и обстановку. Даже играя закрыв глаза. Даже полностью расслабившись. Гиммлер понимал, что в одно мгновение эта расслабленность может смениться на агрессию или готовность себя защищать. Это рейхсфюрер смог заметить за Шелленбергом давно и понимал, что этого у него не отнять. Это умение, видимо, у мальчишки чуть - ли ни с самого рождения. «А ведь он мог оборвать музыку, когда услышал, что кто-то вошёл, — подумал Гиммлер, — почему тогда этого не сделал? Или ты знал, что это буду именно я? Хочешь продемонстрировать мне свои умения игры на рояле? Ну ладно. Давай посмотрим, на что ты способен», — мысленно решил Гиммлер и сел на один из небольших диванов с жёсткой и неудобной спинкой, закинув ногу на ногу и устремив свой расслабленный, но, в тоже время, внимательный взгляд на играющего. Шелленберг же ничуть не смутился. Он спокойно доиграл романс и,наконец, задрал голову, потянулся, вытягивая свое худощавое, но красивое тело, и, открыв глаза, глядя в потолок, улыбнулся чему-то такой радостной детской улыбкой, как улыбаются дети, когда к ним неожиданно сзади подходит мать и нежно целует в лоб или макушку. Гиммлер удивился такой детской прелести, но не поддался. Медленно поднявшись, он наконец заговорил, выходя из темноты комнаты на свет : — Это что вы такое играли, Вальтер? — «Грёзы». Роберт Шуман. Вам понравилось? — он продолжал улыбаться все той же детской улыбкой. «Черт ласковый, — подумал Гиммлер, глядя тому прямо в глаза, — ещё и улыбается и смотрит на меня так доверчиво, как сын на отца. Ну, ладно, ничего... Улыбайся пока. Посмотрю, как ты будешь улыбаться, когда твоего любимого Гейдриха не будет рядом». — Я не люблю Шумана. Да и музыку в целом я не особо жалую. — Вы могли мне сказать, я бы прекратил игру в ту же секунду, раз есть иные способы доставить вам удовольствие, рейхсфюрер. — Хотите сказать, что вы играли лишь для меня, Вальтер? — Тогда бы вы не застали за этим делом. «Сука, — мысленно ругнулся рейхсфюрер, который никогда не позволял себе бранных слов, — знал все - таки! Но как? Или ты хочешь мне доказать, что хитрее и умнее меня? Смотри, на кого ты нарываешься, мальчик, иначе после сам ведь пожалеешь». — У вас ко мне какое-то дело? — спросил Шелленберг, поднявшись со своего места. — С чего вы взяли? — Разве нет? — теперь эти глаза смотрели с такой милой наивностью и невинностью, что рейхсфюреру вдруг резко захотелось закурить. — Кстати, курить не хотите, рейхсфюрер? «Ещё и мысли читает». — Нет, благодарю вас. В ответ Шелленберг лишь молча, как-то слишком грустно пожал плечами и спрятал пачку папирос обратно в карман пиджака. — Вы сегодня очень напряжены, — обеспокоенным голосом заметил Шелленберг, — устали очень. — Как это вы смогли догадаться? — с явной иронией в голосе спросил Гиммлер. — Вы напряжены очень. Понимаю вас очень в этом плане. Много гостей, шум, все слишком быстро приедается... хочется сбежать, побыть наедине с собой и своими мыслями... И спите вы мало : много работы. А когда ложитесь, то сон не идёт. Могу помочь с этим. И снова эта улыбка. Только теперь ни как у ребёнка, а словно у влюблённой девицы на первом свидании. — Я в ваших советах не нуждаюсь, Шелленберг, — отрезал Гиммлер. — Ну, что ж... Случаются в жизни неприятности... С этим ничего не поделаешь, — завершил Шелленберг, снова грустно пожав плечами. *** Его первым крещением был салон Китти. Шеф криминальной полиции Небе через свою картотеку выделил в этот светский салон самых элегантных проституток Берлина, Мюнхена и Гамбурга. Потом по заданию Гейдриха он нашел красивых, молодых жен дипломатов и высших военных, женщин, которые были утомлены одиночеством (их мужья проводили дни и ночи в совещаниях, разъезжали по Германии, вылетали за границу). Женам было скучно, женам хотелось развлечений. Они находили эти развлечения в салоне Китти, где собирались дипломаты из Азии, Америки и Европы. Эксперты технического ведомства безопасности СД организовали в этом салоне двойные стены и всадили туда аппаратуру подслушивания и фотографирования. Идею Гейдриха проводил в жизнь Шелленберг: он был хозяином этого салона, исполняя роль светского сводника. Вербовка шла в двух направлениях: скомпрометированные дипломаты начинали работать в разведке у Шелленберга, а скомпрометированные жены военных, партийных и государственных деятелей третьего рейха переходили в ведомство шефа гестапо Мюллера. Мюллера к работе в салоне не допускали: его крестьянская внешность и грубые шутки могли распугать посетителей. Тогда-то он впервые почувствовал себя зависимым от двадцатипятилетнего мальчишки. – Он думает, что я стану хватать за ляжки его фиолетовых потаскух, – сказал Мюллер своему помощнику, – много чести. В нашей деревне таких баб называли навозными червями. И когда фрау Гейдрих во время отъезда мужа позвонила Шелленбергу и пожаловалась на скуку, и он предложил ей поехать за город, к воде, Мюллер немедленно узнал об этом и решил, что сейчас самое время свернуть голову этому красивенькому мальчику. Шелленберг повез фрау Гейдрих на озеро Плойнер. Это была единственная женщина, которую он уважал, – он мог говорить с ней о высокой трагедии Эллады и о грубой чувственности Рима. Они бродили по берегу озера и говорили, перебивая друг друга. Двое мордастых парнишек из ведомства Мюллера купались в холодной воде. Шелленберг не мог предположить, что два эти идиота, единственные, кто купался в ледяной воде, могут быть агентами гестапо. Он считал, что агент не имеет права так открыто привлекать к себе внимание. Крестьянская хитрость Мюллера оказалась выше стройной логики Шелленберга. Агенты должны были сфотографировать «объекты», если они, по словам Мюллера, решат «полежать под кустами». «Объекты» под кусты не ложились. Выпив кофе на открытой террасе, они вернулись в город. Однако Мюллер решил, что слепая ревность всегда страшнее зрячей. Поэтому он положил на стол Гейдриха донесение о том, что его жена и Шелленберг гуляли вдвоем в лесу и провели полдня на берегу озера Плойнер. Прочитав это донесение, Гейдрих ничего не сказал Мюллеру. Весь день прошел в неведении. А вечером, позвонив предварительно Мюллеру, Гейдрих зашел в кабинет к Шелленбергу, хлопнул его по плечу: – Сегодня дурное настроение, будем пить. И они втроем до четырех часов утра мотались по маленьким грязным кабачкам, садились за столики к истеричным проституткам и спекулянтам валютой, смеялись, шутили, пели вместе со всеми народные песни, а уж под утро, став белым, Гейдрих, придвинувшись близко к Шелленбергу, предложил ему выпить на брудершафт. И они выпили, и Гейдрих, накрыв ладонью рюмку Шелленберга, сказал: – Ну вот что, я дал вам яд в вине. Если вы мне не откроете всю правду о том, как вы проводили время с фрау Гейдрих, вы умрете. Если вы скажете правду – какой бы страшной она для меня ни была, – я дам вам противоядие. Шелленберг понял все. Он умел понимать все сразу. Он вспомнил двух молодчиков с квадратными лицами, которые купались в озере, он увидел бегающие глаза Мюллера, его чересчур улыбающийся рот и сказал: – Ну что же, фрау Гейдрих позвонила мне. Ей было скучно, и я поехал с ней на озеро Плойнер. Я могу представить вам свидетелей, которые знают, как мы проводили время. Мы гуляли и говорили о величии Греции, которую погубили доносчики, предав ее Риму. Впрочем, ее погубило не только это. Да, я был с фрау Гейдрих, я боготворю эту женщину, жену человека, которого я считаю поистине великим. Где противоядие? – спросил он. – Где оно? Гейдрих усмехнулся, налил в рюмку немного мартини и протянул ее Шелленбергу. Через полгода после этого Шелленберг зашел к Гейдриху и попросил его санкции. – Я хочу жениться, – сказал он, – но моя теща – полька. Это было предметом для разбирательства у рейхсфюрера СС Гиммлера. Гиммлер лично рассматривал фотографии его будущей жены и тещи. Пришли специалисты из ведомства Розенберга. Проверялись микроциркулем строение черепа, величина лба, форма ушей. Гиммлер дал разрешение Шелленбергу вступить в брак. Когда брак состоялся, Гейдрих, крепко выпив, взял Шелленберга под руку, отвел его к окну и сказал: – Вы думаете, мне неизвестно, что сестра вашей жены вышла замуж за еврейского банкира? Шелленберг почувствовал пустоту в себе, и руки у него захолодели. – Полно, – сказал Гейдрих и вдруг вздохнул. Шелленберг тогда не понял, почему вздохнул Гейдрих. Он это понял значительно позже, узнав, что дед шефа имперской безопасности был еврей и играл на скрипке в венской оперетте. *** 21. 05. 1943. Услышав речь бригаденфюрера, которого Гиммлер совсем не ожидал увидеть, рейхсфюрер дёрнулся, однако быстро ответил : —Вальтер... ну вы меня и напугали... Но вы абсолютно правы, — он поправил очки, вздохнул. — Как вы? Устали? Может, уже успели за мной соскучиться? — с лёгким смешком проговорил рейхсминистр. Шелленберг, несмотря на свое блестящее умение продумывать все шаги наперёд и будучи поистине прекрасным стратегом, не ожидал такого вопроса. Он на миг смутился, и с лица его пропала его вечная лениво - расслабленная улыбка. Однако он вновь заставил самого себя взять контроль над ситуацией : — Отчего «может», рейхсфюрер? Так и есть, — он улыбнулся, обножив ряд белых ровных зубов. Гиммлер усмехнулся, снял фуражку, начав попровлять причёску : —Тогда раз такое дело, свободны ли вы сегодня вечером? Седые короткие волосы его всё никак не хотели слушаться хозяина, из-за чего в глазах и даже в руках рейхсфюрера Шелленберг почувствовал раздражение. — А ваша жена, рейхсфюрер? Она будет против? Я-то свободен, я весь к вашим услугам, — ответил мужчина, параллельно поглядывая на те действия, которые воспроизводил рейхсфюрер СС. —Не волнуйтесь, Маргарет не будет против. Я всего-то хочу с вами прогуляться, чего тут быть кому-то против? — задал вопрос Гиммлер, поняв, что этот самый вопрос он задал, скорее, самому себе, нежели стоящему напротив Шелленбергу, параллельно все ещё стараясь управиться с причёской. — Рейхсфюрер, у вас тут... — Шелленберг одной рукой аккуратно взял руку Гиммлера у запястья, чтобы тот случайно не дёрнул ею (руки у Вальтера были все такие же белые, ухоженные, как у врача или у барышни, но, несмотря на всю свою красоту и элегантность, ужасно холодными, будто у мертвеца), а другой своей свободной рукой он поправил короткую прядь седых волос, заправив ту на правую сторону. И снова, это могло бы быть, как минимум, грубо и не культурно, если бы все действия разведчика не были бы быстрыми, ловкими и, что самое главное, создающими на рейхсфюрера такое влияние, что он не мог даже усомниться в их неправильности. Рейхсфюрер замер в неком оцепенение, когда Вальтер взял его за руку, так неожиданно и небрежно, но и так аккуратно и бережно. От холода кожи бригаденфюрера по телу едва ли не прошла судорога. Гиммлер стоял молча, будучи не в силах что-то возразить или сделать, смотря начальнику внешней разведки в глаза, пока биение его сердца набирало темп. Во время этой быстрой операции Шелленберг не произнёс ни слова. Он действительно после признался самому себе, что позволил некую медлительность в своих действиях. Дыхание его оставалось умеренным, спокойным, глубоким, каким оно бывает во время долгого ночного сна, однако Вальтер чувствовал, что внутри у него все замерзло, будто в ожидании чего-то. Когда этот холод стал невыносим, бригаденфюрер убрал руки, мысленно радуясь, что он успел все сделать быстро. Гиммлер же продолжал стоять неподвижно ещё с минуту, медленно переваривая у себя в голове произошедшее. Когда, наконец, он отошёл от этого ступора, щёки его покрылись лёгким румянцем, которого, по идее и по всем правилам, не должно было быть и в помине. Покраснел он внезапно, по - девичьи. Спустя мгновение лицо его, однако, вновь сделалось пепельным, синюшно - бледным. Рейхсфюрер отвёл взгляд, пару раз, для вида, хмыкнул, пытаясь взять себя в руки, параллельно мысленно прокляная самого себя за это смущение. —Большое спасибо, Вальтер, — мужчина наконец повернулся к бригаденфюреру. Смущение его уже почти прошло, и он снова принял свой обычный спокойный вид. — Я всегда рад вам помочь, рейхсфюрер, — спокойно ответил Шелленберг, надевая фуражку и открывая дверь. — А что касается меня, то я не против вашей компании сегодня вечером. — В таком случае, во сколько вам удобно? Я могу за вами заехать. Шелленберг обернулся на рейхсфюрера, посмотрел на него оценивающе-вопросительным взглядом и, улыбнувшись, ответил : — Если вам не составит труда, то, — он переступил порог, параллельно придерживая тяжёлую, массивную дверь рукой. Трудно было поверить, что такие нежные, белые и, на первый взгляд, слабые руки могли так спокойно и уверенно держать какой-то тяжёлый предмет, — в семь часов вечера. Если вам и вашему водителю не сложно, можете заехать за мной к моему дому. Я буду вас ждать. —Хорошо, — Гиммлер быстро кивнул, выйдя вслед за бригаденфюрером за порог, однако не спешил спускаться по ступенькам вниз.—Тогда, я так понимаю, до встречи? Шелленберг удивленно посмотрел на мужчину : — Вы ещё не уходите, рейхсфюрер? — спросил он. ,, Я ведь никогда не называл тебя по фамилии или имени", — промелькнуло в мыслях у бригаденфюрера. Он даже сам не понял, отчего эта мысль зародилась у него в голове. Однако посмел признаться себе, что желание подумать так было у него давно, и лишь сейчас он позволил себе это. —Увы, но нет, у меня ещё есть дела, — мрачно ответил рейхсфюрер, в голосе которого звучали усталые и слегка грустные нотки, хотя на лице красовалась улыбка. Как опытный разведчик, Вальтер не мог не почувствовать истинный настрой рейхсфюрера. Он решил попробовать разыграть свою партию, даже больше ради собственного развлечения, нежели желания помочь : — Рейхсфюрер, вам в таком состоянии явно нельзя работать. А если и начнёте, то хватит вас от силы на два часа. Да и то не факт. Вам нужен отдых. Пяти часов мёртвого сна будет предостаточно. —И как вы себе это представляете? Рейхсфюрер СС будет спать в рабочий день, когда должен работать? Нет, это даже звучит смешно, Шелленберг. Шелленберг не удержался, хмыкнул от смеха : — Действительно, думаю, мало кому это понравится. Но скажите, эта работа действительно настолько важна? Что у вас там, кстати? —Конечно, важна. Эта работа, пожалуй, самое главное, что у меня есть на данный момент, — Гиммлер завел руки за спину, приподнял подбородок. — Да так, ещё одно собрание и работа с документами... Ничего интересного. — Я могу сделать какую-то часть работы за вас? — Вальтер сделал пару осторожных шагов к рейхсфюреру. — Поймите меня правильно, я ведь не пекусь о том, что из-за усталости вы будете не в силах провести сегодняшний досуг со мной, но за ваше здоровье, — Шелленберг сделал небольшую театральную паузу. — Ваша Маргарет очень беспокоится о вас и не думаю, что она переживёт, если с вами что-то случится. Гиммлер задумался, тяжело вздохнул и отрицательно покачал головой: —Всё в порядке, мне не нужна помощь. У меня не в первый раз так много дел. — Нужна, рейхсфюрер, поверьте, — Вальтер чуть склонил голову на бок, будто смахивал с глаз непослушную прядь волос, — я же вижу. Позвольте хотя-бы взглянуть. И потом, я моложе вас, у меня сил побольше. Первая реакция Гиммлера была возмущение, но, спустя пару секунд, он выдохнул и ответил : —Ладно, ваша взяла. Но только посмотреть, Шелленберг, – рейхсфюрер прошел внутрь, придержал рукой двери. — Разумеется, — ответил Шелленберг, проходя внутрь, параллельно улыбнувшись рейхсфюреру благодарной улыбкой. Закрыв двери, Гиммлер быстрым шагом направился на второй этаж, не оглядываясь назад. В походке его чувствовалось раздражение к самому себе. Дойдя до нужного кабинета, рейхсфюрер открыл дверь, пропуская Шелленберга вперёд. Тот зашёл, оглядывая помещение, выделенное под кабинет. «Все - таки, наш фюрер вас очень любит, рейхсфюрер», — улыбнулся Вальтер, посмотрев на хозяина кабинета. Тот кивнул и прошел к своему столу, начав перебирать стопку бумаг в поисках нужного документа. Шелленберг внимательно следил за действиями рейхсканцлера. В один момент он даже и не заметил, как взгляд его полностью устремился и сосредоточился на руках министра. Те были красивые, действительно красивые, даже со стороны мужского взгляда. Гиммлер же, наконец найдя нужный листок, присел в кресло, начиная читать текст: — Что вы стоите? — недовольно удивился он. — Кажется, кто-то весьма настойчиво просился посмотреть. Шелленберг слышал слова рейхсфюрера, слышал прекрасно, однако все они тут же превращались в долгий, неразборчивый гул, и мужчина продолжал стоять, смотря то-ли на руки Гиммлера, то-ли на бумаги, разложенные на столе. — Эй? Шелленберг! Вы меня вообще слушаете?— Гиммлер чуть повысил тон, смотря уже не на надоедливый документ, а на столь привлекательного молодого человека, что стоял напротив. Вальтер как-то странно посмотрел на рейхсканцлера : не двинувшись, но лишь переведя взгляд. Взгляд у мужчины был туманным, каким-то отдалённым, но, в тоже время, что-то цепко изучающим и запоминающим. Даже веко левого глаза медленно то поднималось, то опускалось, как у кошки. Но это было одно лишь мгновение. Шелленберг отвернулся, сильно зажмурился, сыграв резкую головную боль. — Черт возьми, — усмехнулся бригаденфюрер, протирая рукой лицо. — Бога ради простите, рейхсфюрер. Бессонница, все - таки, берет верх. — Мг... Говорите, чтобы я отдыхал, а сами в таком состоянии... — проговорил рейхсфюрер поднимаясь, отложив документ в сторону и подойдя к разведчику. — Вы лучше лягте и поспите немного. Мне всё-равно сейчас надо идти. — Гиммлер положил на чужое плечо свою руку, параллельно переведя взгляд на стоящий у стены бархатный диванчик. — Рейхсфюрер... — Шелленберг, несмотря на всю свою внутреннюю нахальность и легкость обращения, смутился, словно он был не тридцатичетырехлетним бригаденфюрером СС, а вчерашним школьником. — Шелленберг, идите и поспите, — отрезал Гиммлер. По тону его Шелленберг понял : тот не собирался ни прекращать настаивать ни отпускать. Шелленберг покосился на руку рейхсканцлера, которая все также лежала на его плече, чуть его сжимая. Он попытался улыбнуться, хотя не мог понять, что именно ему мешало это сделать, ведь в этом не было ничего трудного для него : — Это ваш приказ? — Нет, это просьба, — Гиммлер наконец отпустил чужое плечо и подошёл к шкафу, достав оттуда небольшое покрывало. — Вот, возьмите, можете им укрыться. И, кстати, будет лучше, если вы снимите китель и будете отдыхать в рубашке. Лучше для вас. Шелленберг вздохнул незаметно для рейхсканцлера. Он и сам не знал, приятна ли ему подобная забота. Он привык, что в жизни его нет каких-то искренних чувств. Есть лишь игра, в которой он предпринимает нужные ходы. Иногда подстраивается под собеседника, иногда показывает, кто хозяин положения, иногда очаровывает. А как быть здесь? И с каких пор вообще эта забота? Шелленберг знал Гиммлера и знал хорошо. Просто так тот бы никогда не сделал что-то хорошее. Провокация? Тогда кто приказал её провести? Или ему настолько скучно? Да нет, вряд - ли. У него действительно слишком много дел, чтобы заниматься подобными вещами. Он и жене своей внимания не уделяет толком никакого. Шелленберг помнил, как та жаловалась ему месяц назад о занятости её мужа, о том, что она вечно одна, о том, что вынуждена одна воспитывать его детей... Все это Шелленберг знал. И сейчас он мог поступить либо как разведчик, найти во всем этом выгоду для себя и начать действовать, либо наконец перестать быть сволочью и поступить, как обычный человек, искренний и добрый в своих мыслях и поступках. «Искренний и добрый, — усмехнулся про себя начальник внешней политической разведки, — как все - таки наивно звучит, честное слово. Честное слово?.. А разве честность не относится к доброте? Нет... Какая там доброта? Сколько людей было казнено, убито и соженно лишь за то, что они просто говорили правду... Правда и честность — те ещё суки, а добрые люди... А трагедия добрых людей в том и заключается, что они не могут причинить кому-то зла, а своим великодушием только медленно губят самих себя же. И главное, когда их тела уже будут лежать в гробу, а на их похоронах будут со слезами на глазах говорить о том, какими же они были хорошими — это будет единственная благодарность им за все то дерьмо, что они перенесли при жизни. А спустя пару месяцев о них забудут также быстро, как и вспоминали о них в тот момент, когда нужна была помощь. Уж лучше быть хитрым и изворотливым. Это от смерти не спасёт, но даст возможность прожить подольше. Таков уж смысл этой треклятой жизни. Ну, а что касается его... Пусть лучше его отношение ко мне будет как можно больше хорошим. Это мне поможет, я думаю, справиться с Мюллером, если вдруг что. Уж лучше за помощью идти к Гиммлеру, чем к Кальтенбруннеру». Шелленберг улыбнулся, взял протянутое ему покрывало : — Благодарю вас, рейхсфюрер. Всё пошло немного иначе, чем я предпологал, но спасибо вам. Гиммлер улыбнулся, кивнул : —Тогда ложитесь, а мне уже пора. Отдыхайте. Во всяком случае, постарайтесь отдохнуть. Гиммлер подошёл к столу, достал папку и, проверив, что в ней есть все необходимые документы, развернулся и вышел, закрыв за собой дверь. Как только дверь закрылась, Шелленберг облегчённо вздохнул, задрав голову к потолку. Подобные моменты изматывали его сильнее, чем долгие засидания в ставке у фюрера. Всё же он решил, хотя бы для вида, полежать минут сорок. «В принципе, это не так уж и плохо... Хоть спина болеть не будет», — думал мужчина, сняв свой чёрный френч, который обтягивал его худощавую фигуру. После, он остался только в чистой белой рубашке. Ткань рубашки была токной, и ребра чётко виднелись из-под неё, что не могло не заставлять его чувствовать себя уязвимым, что он терпеть не мог. Подумав пару секунд, решил снять и чёрный галстук, который тоже не давал ему покоя и спокойно дышать. ... Гиммлер вернулся спустя пол часа. Зашёл тихо, осторожно, словно родитель в комнату, где спит его ребёнок. Несмотря на всю свою сдержанность, он не смог убрать с лица улыбку, тихо пройдя к своему рабочему месту и положив папку в ящик стола, так же тихо подошёл к Вальтеру. Сейчас тот выглядел совершенно иначе. Черты его молодого красивого лица разгладились, и от этого мужчина больше был похож на мальчика, нежели на того, кем был он. «Как дикий кот, что наконец уснул, — подумал рейхсфюрер, смотря на младшего товарища по партии. — А у него, случаем, нету температуры? А то он так выглядит», — мужчина осторожно дотронулся тыльной стороной ладони до чужого лба, и, поняв, что ему просто показалось, спешно убрал руку.