________________________
— Рад видеть вас обоих, — произносит Гето вместо приветствия. Дверь закрывается с тяжелым стуком, эхом расходящимся по пустоте катка, когда он подъезжает к тому месту, где по другую сторону борта стоят Юта и Хана. Они оборачиваются, одновременно смотря на него; Хана выпрямляется, и Юта слегка машет ему рукой. — Доброе утро, — говорит Юта, внезапно чувствуя робость. — Рад, что переезд не слишком утомил тебя, — легко улыбается Гето. — Я в порядке. Вчера мы многое закончили, — Юта смеется, игнорируя факт, что его голос звучит немного нервно. Формально, это не было ложью. Они завершили все примерно на восемьдесят процентов, что было гораздо лучше тех пяти, с которых они начали утром. Несмотря на маленькие ссоры то тут, то там, они закончили вечер праздничной прогулкой по центру студгородка и поеданием замороженного йогурта и вернулись в почти готовую квартиру. Заснуть было сложно, но так проходило большинство его ночей. С нетерпением ожидания утреннего катания (даже страх прошел), Юте было еще труднее заставить свой мозг отдохнуть. Не то чтобы сейчас его что-то останавливало. Гето чуть наклоняет голову, словно анализируя, но, к счастью, никак не комментирует ту нервозность, которую Юта старается скрыть. Вместо этого он выглядит максимально воодушевленным скорым началом, хлопает в ладоши и смотрит на лед. — Хорошо. Начни с разминки, покажи мне, как она выглядит для тебя. Я внесу коррективы по ходу. — Ты справишься, — шепчет Хана где-то за спиной Юты, и он забирает с собой этот вотум доверия, покидая скамейку. Он не в форме. Абсолютно. Скольжение на разных ребрах идет легко, пока он равномерно и медленно выполняет серию упражнений, но лодыжки активно протестуют, когда приходится удерживаться на одном ребре больше нескольких секунд. Почти вся гибкость улетучилась. Подколенные сухожилия напряжены до дискомфорта, и он выходит из либелы, когда свободная нога резко опускается еще до окончания второго поворота. Гето катается рядом, тихо и расчетливо наблюдая за происходящим. — Все в порядке, — произносит он, видя разочарование Юты. — Не сдавайся. Попробуй еще раз. Большую часть тренировки они проводят в попытке заставить его расслабиться. Трудно не впасть в старые привычки — в старую мышечную память, от которой он так и не смог избавиться. Рука все еще тянется в воздух, когда он переходит назад, он уже поплатился за эту ошибку однажды. Но это не страшно. После упражнений, которые дает ему Гето, скольжение на ребрах становится более устойчивым, и тренер не осыпает его едкими замечаниями, когда у него все еще не получаются какие-то простые, казалось бы, вещи. Юта видит сходство с Мигелем, но их стили преподавания несколько разнятся. Достаточно знакомый, чтобы поспевать за ним, достаточно непохожий, чтобы держать Юту в напряжении. Катание возвращается к нему как язык, на котором долго не говоришь: со скрипом, возможно ломано и неестественно, но тем не менее, понятно. Скрежет его коньков по льду звучит знакомой мелодией, и тело отзывается в меру своих возможностей. Это напоминает возвращение домой, к истокам, на сей раз куда менее болезненное, чем в последний раз, когда он выходил на лед. Первые полчаса пролетают в мгновение ока, когда Гето объявляет перерыв. — Какие прыжки ты можешь сделать? — спрашивает он через несколько минут, прислоняясь к борту, пока Юта потягивает воду. Это не требовательный тон, и Юта уверен, что Гето не собирается его осуждать, но ему все равно приходится подавить внезапно появившуюся защитную реакцию. Он не знает, как сказать, что уж если его катание настолько плохо, то прыжки, вероятно, еще хуже. Юта отдает воду Хане, которая последние пятнадцать минут была его самопровозглашенным оператором, и снова смотрит на лед. Чем дольше он неподвижно стоит, тем холоднее становится пот на его коже. — Э-э... — он вздыхает, размышляя. — Не знаю. Наверное, их еще меньше, чем в прошлый раз. — Сколько оборотов ты делал? — Четыре. Но почти никогда во второй половине. — Хорошо. Какой прыжок для тебя наиболее комфортный? — Раньше, наверное, флип, — Юта выбирает честность. — Но сейчас я не уверен даже насчет тулупа, — Гето понимающе кивает. — Хочешь попробовать? — У тебя получится, — Хана наклоняется к Юте через борт, прислоняясь к нему плечом, и говорит это так яростно, словно уверена в том, что не верить ей — уголовно наказуемо. Юта отстраняется, оскорбленный и почти косоглазый от такой близости, и Гето смеется. — Да, — произносит Юта, отталкиваясь от скамейки. — Попробую. Его подстегивает не столько высокое мнение о нем Ханы, сколько уверенность в собственном выборе. Бедро уже болит от падения в первой половине, и с каждым шагом вперед он все больше смиряется с тем, что — да, он сейчас снова облажается. Вероятно, сильно. Но Гето не заставляет его. Отказ — тоже информация, еще одна ступенька. Этого, по крайнем мере, было достаточно, чтобы попробовать. Гето наблюдает за ним с центрального круга и предоставляет свободу действий. Первый прыжок — ничего особенного, одинарный тулуп, как раз достаточно, чтобы оторвать коньки ото льда и вспомнить ощущения. Это уже иное «возвращение домой», как найти друга на вечеринке, где ты — единственный незнакомец. Это тяжело, но старые движения словно закодированы в самые кости. Он чисто его приземляет и тут же делает двойной. — Хорошо! — кричит ему Гето, резкий звук хлопков разрезает воздух, когда он подбадривает своего нового ученика. — Делай, что хочешь, не думай. Просто делай. В голове Юты загорелось что-то вроде зеленого света, потому что он собрал остатки сил еще на один, два, три прыжка. Это утомительно, тело протестует, когда он пытается вытянуть еще сил, которых у него уже нет, но это выходит на чистой воле и дофамине; коньки царапают лед, и это доставляет ему удовольствие аж до флипа на два с половиной оборота, из которого он эффектно падает. Смешок Ханы отражается ото льда, когда Юта неуклюже скользит по красной линии, не чувствуя тела, но чувствуя удовольствие. — Чувствовал это за километр, — Гето загораживает верхний свет, подкатываясь, уперев руки в бока. — Но хорошая попытка. Юта смеется, неспособный говорить из-за выбитого из легких воздуха; пот стекает каплями по лбу, но он все равно поднимает большой палец вверх. На этом они закругляются. Хана отмахивается от любых предложений Гето, ссылаясь на усталость после переезда, а пальцы Юты дрожат лишь слегка, когда он тянется к шнуркам, чтобы их ослабить. Доволен? Взволнован? На ум не приходит нужное слово, которое могло бы описать его чувства. Это все равно что сделать первый шаг со скалы, чтобы полюбоваться видом, за исключением лишь того, что вид даже близко не такой величественный, потому что он даже не попробовал сделать квад, и все тело болит от того, что он делал раньше даже не потея. Это немного странно, ощущать себя воодушевленным на предстоящий сезон. Он знает, что снова будет на нервах после десяти, так что пока он собирает все свои маленькие победы везде, где может. Надеть коньки — одна из них. — Что ж, — Гето сидит на другом конце скамейки и, не смотря на него, наклоняется чтобы расшнуровать коньки. — Думаю, ты уже понимаешь, с чего я хочу начать работу с тобой. — Физподготовка? — Физподготовка, — подтверждает Гето. — Гибкость. Устойчивость на месте, могу сказать, что ты знаешь свое дело, — расстегнув первый ботинок, Гето выпрямился, чтобы посмотреть на него. — Завтра начнутся занятия, так что не переживай о том, чтобы каждый день выходить на лед. Дай себе время привыкнуть, — и, улыбнувшись, добавил: — Это будет хороший сезон. Еще никогда в жизни Юта не беспокоился обо всем, везде и сразу, но он считает, что достаточно скоро Гето во всем разберется.________________________
Когда Юта выходит, Хана стоит в вестибюле, прислонившись к стене, одну руку запустив в карман куртки, а другой листая ленту в телефоне. Выражение ее лица совершенно нейтральное, и когда Юта приближается, она бросает на него лишь короткий взгляд. Она выглядит диаметрально противоположно тому, какой он видел ее в последний раз, что было бы нормально, не будь это пять минут назад. «О, боже», — думает про себя Юта, осознавая, что его взрослая жизнь, видимо, обречена на то, чтобы говорить это каждый раз, когда речь заходит о его самой молодой примадонне. Жизнерадостного администратора из недалекой пятницы нигде не видно, так что он прямо спрашивает, в чем состоит проблема на сей раз. — Что не так? Хана отрывается от телефона, смеряя его усталым взглядом. — Угадай с трех раз. — Значит, они не приедут. — О, они приедут, — Хана выпрямляется. — Но они выехали поздно, и теперь у них нет времени на обед. — Ох. — Да, Юта. Ох. Никогда за свою жизнь Юта не видел, чтобы его родители были в чем-то непунктуальными. Философия «если ты вовремя, ты опоздал» была одной из ключевых в их доме, особенно, когда они совмещали все взлеты и падения двух — а после и трех — увлеченных фигуристов, медицинскую практику и безумные часы работы продавца. Постоянное нахождение в движении означало тщательные учет времени и планирования графиков. Слово «опоздание» не существует в словаре Оккоцу. Опоздание — намеренно. Юта щелкает застежкой на сумке, стараясь не выглядеть расстроенным. В этом нет ничего особенного. Ему нужен душ, ему нужно приклеить обезболивающий пластырь на бедро и, вероятно, на что-нибудь еще, что начнет ныть, когда температура его тела наконец спадет. Разумеется, есть вещи поважнее и получше, на которые реально стоит потратить время, и ни одна из них не связана с обидой на то, что его собственные родители не хотят сесть с ним за один стол после долгой поездки. В любом случае, одной Ханы достаточно для них обоих. Но подпитка друг от друга не идет им на пользу. Одного взгляда на ее лицо хватает, чтобы сердце Юты пропустило удар. — Честно, Хана, все в порядке. — Нет, не в порядке, — она уклоняется от попытки взъерошить ей волосы, совершенно не в настроении для утешений. Нет. Не в порядке. Юта не хочет испортить оставшееся для них двоих время спорами об этом. Вместо этого он отводит в сторону руку и получает в награду объятие, хоть и неохотное. Они могли бы поспорить об этом если бы хотели, и они делали это раньше, но это старый спор, который так ни к чему и не приводит. Юта сам создает себе проблемы. И он может лгать об этом, насколько бы несправедливо это не казалось. Конечный результат по-прежнему гораздо лучше того, что было два года назад, но Хана этого не видит, поэтому поспешно встает на его защиту. Хотя, конечно, презрительный взгляд собственных неудач жалит не так больно, когда они не успевают даже повернуться к нему. Вернувшись в квартиру, Юта принимает такой нужный душ, и поскольку он ощущает себя не самым лучшим образом, они отправляются в центр чтобы пообедать. Это идеальный способ провести время вместе: Хана громко смеется, подражая их матери, а Юта качает головой, несмотря на собственный смех, и все это не сопровождается вздохом отцовского неодобрения. Родители поднимаются посмотреть квартиру на целых двадцать минут. Они обнимают его и улыбаются, говоря, какую большую работу они проделали за эти два с половиной дня, хотя в спальне все еще стоит несколько коробок, а на кухонном столе царит беспорядок. Он любезно принимает это внимание. Хана, к счастью, решает, что лучшим выбором будет ее безупречное поведение после не очень-то уважительного телефонного разговора накануне. — Позвони нам рассказать, как прошла твоя первая неделя, — произносит мать, целуя его в щеку, когда недолгая экскурсия подходит к концу. — Я была бы рада послушать, когда ты освоишься. Это было бы мило, если бы не тот факт, что в последние дни общаются они только через Хану, а на его телефон за сорок восемь часов не пришло ни одного уведомления. — Хорошо, — Юта обнимает ее в ответ. Его отец — гораздо менее тактильный человек, и он всегда таким был, но его фальшивая улыбка выглядит нежной, когда он неловко кивает на прощание, прежде чем выйти за дверь. Вполне неплохо. Хана же задерживается, просто потому что не может не. Кажется, она уже долго стоит вот так в его узкой кухне — заламывая руки, в попытке оттянуть неизбежное. — Ты будешь звонить мне минимум раз в неделю. — Буду. — Ты обещаешь? — Да, я обещаю. Либо буду писать тебе. — И ты скажешь мне, если тебе что-то понадобится? Ты будешь принимать лекарства? — Я обязательно скажу, — обещает Юта, чувствуя, как в груди немного щемит. У него нет права расстраиваться из-за того, что она спрашивает, к тому же, он чувствует себя комфортно от ее заботы. — И да, я помню о них. — Хорошо, — голос Ханы звучит совсем тихо. Это страх отпустить, и они оба знакомы с ним. Ужасное, извращенное дежавю. Теперь — расписание пар и тренировок и расстояние длиной в три часа езды. Те времена, когда Хана могла постучать в его дверь, имея роскошную возможность раздражать его лично, когда он не отвечал на сообщения, прошли. Теперь они повзрослели. Они быстро обнимаются, и Юта помогает ей донести сумку до машины, просто чтобы выиграть еще парочку секунд с ней. Вполне себе счастливая семейная картинка. Мать с энтузиазмом машет с пассажирского места через закрытое окно, и, прежде чем Юта это осознает, он остается стоять перед своим домом в полном одиночестве.________________________
Расписание занятий было составлено строго по его желаниям: всегда после десяти утра и равномерно распределено по пяти дням. В первое утро — после дерьмового сна, что нормально, и здорового продуманного завтрака, что не нормально — Юта осиливает трехчасовую лекцию и проводит ужасное количество времени, прорываясь сквозь толпы студентов в книжном и сражаясь за необходимые учебники. Хана отправляет ему целый поток мотивационных мемов, сопровождаемых огромным числом восклицательных знаков, у которых одна цель — раздражать, но Юта все равно смеется. Мигель шлет ему коротенькое сообщение с пожеланием удачи, а родители, как и ожидалось, молчат. Остаток недели проходит в том же духе. Это такая нагрузка, которая даже нагрузкой не является, но она настолько насыщенна информацией, что мозг поджаривается вплоть до того, что большую часть вечеров он лежит на диване и пытается переварить услышанное. Учеба никогда не была его сильной стороной — ни когда он был подростком, ни два года назад, и уж точно не сейчас. Но он обещал Мигелю, так что он здесь. Уставший, занятый, плохо понимающий, чего он хочет, и чувствующий лишь легкую неуверенность от того, что находится в «старшей» части первокурсников на любой дисциплине, но несмотря на все это, он здесь. Это меньшее, что он мог сделать. Мигель использует эти обещания против него лучше любого оружия. Пятница знаменует скорый конец недели парой статистики. Аудитория огромная и холодная, профессор говорит настолько монотонно, что уже в первые двадцать минут от всех трех часов мучения у Юты тяжелеют веки, но он продолжает думать, что это всяко лучше, чем интенсивные занятия. Прошла целая неделя, он не уверен, что сможет заставить мозг обработать еще больше информации. Он уже почти засыпает, когда дверь со скрипом открывается, и все сто с чем-то голов поворачиваются посмотреть на заглядывающую внутрь ярко-медную копну волос. Юта лениво наблюдает из-под полуопущенных ресниц, подперев тяжелую голову рукой, как студентка оглядывается по сторонам. Профессор не выглядит впечатленным, скорее как тот, кто ожидал подобного. — Статистику ищете? — спрашивает преподаватель, скрещивая руки на груди. — Если да, то садитесь. Напишете свое имя на листе в конце лекции. Все заканчивается так же быстро, как и началось. Часть студентов тут же теряет интерес, и они возвращается к своим делам, пока девушка поднимается по ступенькам аудитории, перескакивая через одну. Юта изо всех сил старается не смотреть на нее, когда его охватывает странное чувство, будто бы они уже знакомы. Надо сказать, оно сбивает с толку. Вместе с ним здесь учится почти десять тысяч первокурсников, еще сорок пять на курсах старше, а он провел целую неделю ни с кем не подружившись. Она останавливается на уровне его ряда всего на секунду, перед тем как продолжить свое восхождение наверх. Хах. Хорошо. Юта моргает, глядя на профессора, старательно удерживая взгляд на нем. Может быть, она одна из тех людей, кто узнает его, эта идея тут же вспыхивает в его голове, ведь два года фигурного катания — достаточно большой срок, и ему внезапно становится стыдно за такие мысли. Таких фигуристов, как он, — ушедших с высоких уровней по разным причинам, — пруд пруди; а там, вероятно, просто больше свободных мест. Впрочем, момент проходит, и Юта списывает все это на простое совпадение. Он не знает ее так же, как не знает парня через четыре места от него. Чем скорее он сможет выйти из аудитории, тем лучше. Когда профессор закрывает книгу и начинает заключительную речь, точно такую же, какие он слышал всю неделю, он в числе первых выходит за дверь.________________________
Гето написал ему в первую неделю, говоря о том, что из-за несостыковок в расписании, официального времени на льду не будет вообще — но если Юта сможет его найти, то флаг ему в руки. «Не переживай на этот счет, — его новый тренер написал так успокаивающе и осторожно, что Юта заметил нотку раздражения в продолжении. — На этой неделе никто не катается, и я не провожу уроки. Мы вернемся к этому разговору после один на один» Это хорошо. Вроде бы. Если бы Юта был нормальным, здравомыслящим человеком. Коим он себя не особенно считает. Первая неделя была предсказуемой; поиск нужных аудиторий высосал бы энергию из кого угодно, даже несмотря на чересчур усердные старания шестнадцатилетней девочки решить эту проблему, так что все проходит так быстро, что Юта даже не успевает моргнуть. Катание, безусловно, стоило вычеркнуть из расписания. Но начались выходные, и он начинает нервничать. Домашних заданий целая гора, и Юта делает все, что может, чтобы сосредоточиться. Это сложная задача, когда осознаешь, насколько сильно ты отстаешь от сверстников. Растяжка во время чтения — прекрасно, это все еще считается прогрессом, но ему нужен лед. Практичный способ вернуть себе пресловутую уверенность. Юта продержался два дня, хотя бы чтоб просто притвориться, что он действительно собирается прочесть тридцать страниц текста к четвергу, но в понедельник идет на каток. Администратор — Нитта, как он узнал от сестры, — милая. Когда он видит ее на этот раз, корни ее волос закрашены, вероятно к началу семестра, и она запросто сообщает ему расписание катка, даже не глядя в календарь. — Игры начнутся уже в следующем месяце, так что команда проводит много времени на льду, — объясняет Нитта, словно чтобы увидеть разочарованное выражение лица Юты. — А до тех пор за время ведутся сражения. — Что-нибудь, эм... Ранним утром? — спрашивает Юта с малой долей уверенности. Бессонница все равно не даст ему уснуть, а чем больше он будет себя накручивать, тем хуже станет. — Пять, шесть... — Утра? — брови Нитты взлетают вверх. — Утра, — кивает Юта. — Я к такому привык. Нитта прикусывает нижнюю губу, щурясь в пустоту и размышляя, пока наконец не переводит взгляд на календарь. Проходит несколько мгновений тишины, если не считать клики мышкой, пока Юта мысленно перебирает все возможные варианты ответа. Наконец, Нитта возвращается в прежнее положение, слегка поворачиваясь на стуле. — Официально? Нет. Если только ты не хочешь уворачиваться от детей на массовом катании. — Понимаю. Все в порядке, — но все же сердце Юты замирает. Нитта поднимает руку. — Но — и я серьезно, не распространяйся об этом — неофициально, я каждый день прихожу сюда до смешного рано чтобы разобраться с бумагами. Я не могу предложить тебе пять, но могу шесть. Шесть. Шесть — это лучшее, о чем он мог думать. До шести осталось меньше двадцати четырех часов, не говоря уже о начале новой недели. — Это... Это очень щедро, спасибо, — Юта улыбается, чувствуя, как плечи опускаются в облегчении. — Не распространяйся. Нитта выглядит так, словно хочет сказать что-то еще, что-то большее, но что бы то ни было, слова застревают у нее в горле. Вместо этого она добавляет: — Удачи в сезоне.________________________
Приятное волнение — не совсем то словосочетание, которое Юта хотел бы использовать для описания своих чувств касательно личного времени на льду. Он не приятно взволнован, у него повышено давление и учащен пульс; первое слово намекает на что-то оптимистичное, а генерализованное тревожное расстройство ощущается немного слишком реально, поэтому он застревает где-то посередине. Он поздно ложится и просыпается за полчаса до будильника. К тому времени, когда он появляется на катке, Нитта уже сидит там и пьет кофе, и Юта осыпает ее тысячей «спасибо» и «я твой должник». Это гораздо лучше, чем платить баснословные деньги за лед в рамках расписания, и он начинает свой выходной в гораздо более лучшем настроении, чем всю предыдущую неделю. Скрежет льда под лезвиями коньков приятно успокаивает в тишине, более нет никаких звуков, кроме далекого непрерывного гула холодильной машины. Тренировка проходит так же, как и первая с Гето, то есть беспорядочно (его свободная нога убьет его), но эффективно (он уходит с болью в теле и довольный). Рим не в один день строился, так же и он сам. — Завтра? — робко спрашивает Юта на выходе. Ее брови приподнимаются в сдержанном удивлении. Пожалуй, это большая просьба. Слишком большая; Нитта милая, и он, вероятно, пользуется ею в своих интересах. Одного раза в неделю было бы достаточно до тех пор, пока Гето не начнет тренировки, а после он мог бы просто проводить чуть больше времени на льду в дальних его частях. Господи. Не будь жадным, Оккоцу. — Забудь, мне жаль, извини, — Юта внезапно передумывает, но, прежде чем он успевает убежать, Нитта перегибается через стойку и хватает его за локоть. — Ты даже не дал мне ничего сказать! Справедливо. Юта морщится. — Я не подумал, как жадно это прозвучит. — Почему жадно? Существует, наверное, миллион причин, по которым Юта входит в список самых разыскиваемых людей страны за то, что он ужасный человек, но все они вылетают из его головы в момент, когда Нитта требует от него ответ. Молчание длится три неловкие секунды, пока он пытается придумать хоть что-то и не находит ничего дельного. — Эм... — Я бы не предложила тебе это время — извини, — произносит Нитта, понимая, что все еще держит Юту за руку. — Если бы я сама не хотела. Мне нравится работать по плотному графику, и могу сказать тебе, что ты мне его не портишь. Она говорит так по-взрослому, властно, будто она уже полноценная взрослая, хотя ее студенческий торчит из кармана рабочей куртки. Тем не менее, Юта верит ей. — Завтра... хорошо. Если ты действительно чувствуешь себя виноватым, то захвати мне кофе. — Договорились. Верный своему слову, на следующее утро Юта приносит ей венти, гораздо менее застенчивый и гораздо более настроенный на хорошую тренировку. Все его тело болит — самое легкое, чем могли отделаться его отвыкшие от работы мышцы, — и Нитта посмеивается над ним. — О, привет, — произносит она, когда он плечом открывает одну створку дверей. — Если собираешься переодеться и оставить вещи, то воспользуйся второй раздевалкой. Если уж это становится постоянным делом, я не хочу, чтобы тебя поймали тренеры, — когда она делает паузу, на его лице мелькает беспокойство, и Нитта добавляет: — Это их личная вражда. У меня не будет неприятностей. Вражда. Окей. Классно. Совершенно не особенная и лишь вызывающая слабое беспокойство ситуация. Нитта выглядит невозмутимой, если не учитывать легкое раздражение от того, что ей приходится упоминать об этом. Юта решает промолчать и просто делать как говорят. Первое, что бросается ему в глаза, когда он оказывается внутри, это лед. Он неровный. Там, где свет бы равномерно падал на гладкую поверхность, нетронутую и свежезалитую усилиями ночной команды рабочих, сейчас видны царапины. Снег и четкие порезы портят отражение — последствие использования, — и Юта моргает, останавливаясь. Вероятно, его забыли закрыть? Юта еще не видел; в воскресенье лед был чистым, и вчера тоже, свежим и ожидающим его, но может он просто слишком драматизирует? Нитта ведь говорила, что не бывает тут до шести? Юта щелкает замком на сумке. Ну, что ж. Не то, чтобы он всегда катался только по свежему льду. Ничто не сравнится с тем, во что он превращается, когда тебе не повезло на жеребьевке. Это — хорошо. Юта скажет Нитте, когда будет уходить, так что она справится с этим до прихода команды. За рядом серебряных трибун находится коридор с множеством дверей: офисы, комнаты со снаряжением, раздевалки и тому подобное. Юта ищет первую попавшуюся раздевалку, лишь краем глаза следя за тем, какой плейлист выбирает на телефоне. Дверь поддается с трудом, когда он ее открывает, и тут же останавливается, как вкопанный. Потому что здесь кто-то есть. Потому что здесь есть кто-то полураздетый. Юта замирает одновременно со светловолосой фигурой напротив. Полураздетый — это еще громко сказано. Широко распахнутые лавандовые глаза смотрят на него как на оленя в свете фар, ярко отражая шок даже при слабом верхнем освещении. Руки парня сжимают ткань хоккейных шорт, наполовину спущенных с бедер и открывающих темные компрессионки под ними; снаряжение разбросано у ног. Пот блестит на коже, он явно только со льда, влажность тепла его тела растворяется в воздухе, пока он стоит неподвижно, не зная, что делать. Он полуголый, и Юта только что вошел посмотреть. — Я... эм... — Юта пытается ускориться и цепляется лодыжкой о свою сумку. Он переваливается через нее, с громким стуком ударяясь головой о дверь, но, когда хоккеист подтягивает шорты обратно, Юта уже поднимается и тянет сумку за собой. — О господи... Я... Дерьмо... Извини! Мне жаль! Юта слышит, как его голос подпрыгивает минимум на два тона, почти переходя в писк, когда он выбегает из раздевалки и бросается к следующей двери, на которой понятным языком написано РАЗДЕВАЛКА №2. Самый дальний угол — недостаточно, ему нужно залезть в самую вентиляцию. Сможет ли он? В нем не меньше ста восьмидесяти сантиметров. Он вполне может подняться туда. Если бы ноги не дрожали. Чистейшее унижение сжигает изнутри, заставляя чувствовать, как он проваливается сквозь землю на многие метры вниз. О господи, я вошел... меня зовут... о господи о господи как стыдно. Он садится и вжимается в угол, кладя голову на руки, пока в ушах гремит пульс. Тишина раздевалки дарит Юте роскошь слышать приглушенный звук открывающейся двери и последующие шаги по коридору мимо. Одну, две, три минуты в комнате нет никаких звуков кроме глубокого тихого дыхания Юты, пока он ждет, что его найдут — словно сцена из ужастика. Если бы парень захотел бы найти его и порвать на куски, у Юты не было бы никакого права переубеждать его. Ищет ли он его? Вероятно. Да. Он слышал, хоккеисты задирают друг друга. Возможно, это правда. Уровень адреналина в крови постепенно снижается, когда ни один хоккеист в праведном гневе не врывается внутрь. У него болит голова в месте удара. Юта неуверенно тянется к затылку, морщась потирает его, но на пальцах не остается красных пятен. Должен ли он что-то сделать? Сказать Нитте? Разумеется, она знала о нем. Она работает здесь. Прости, Нитта, я зашел к единственному человеку здесь посреди его переодевания и опозорился и теперь мне нужно уходить. Нет. Ни за что. Он не может так быстро изобличить себя во второй день. Просто из-за какой-то глупой неудачи с сребровласой, подтянутой, потрясенной до безмолвия кучей мышц, он не должен рыть яму и хоронить себя в ней. Все еще слабыми трясущимися руками он расстегивает сумку со снаряжением и идет кататься под взглядом фиолетовых глаз, смотрящих на него.