Эстебан Пламенное Сердце

Свернувшись клубочком, я лежала в холодной и грязной траншее. Живот болел нещадно, казалось, будто из меня вынули парочку органов. Кровь уже свернулась и неприятной коркой холодила кожу. Боясь потревожить рану и прервать процесс регенерации, я даже дышала через раз. Было так глупо попасться Хозяину и так же глупо сражаться с ним. Но, как говорят, дураками везет, и я буквально выгрызла себе шанс на существование. Даже на таких птичьих правах, какие мне были позволены. Проморгавшись, я не сразу поняла, что же выдернуло меня из прерывистого сна, а как поняла—сразу попыталась вскочить на ноги. Колени тотчас подогнулись и я застыла, отдышалась и, держась за неровные стены, поднялась. Очередной толчок чуть не сбил меня с ног, но я вцепилась когтями посильнее и наконец кинула взгляд на небо. Послышался звук рвущейся ткани и темное небо, усеянное незнакомыми созвездиями, разошлось надвое. Мне было прекрасно известно, что это означает. Хищно улыбнувшись, я втянула холодный ночной воздух, уже ничуть не беспокоясь о ране. Повела плечами и приготовилась вылезать из ямы. Пора выйти на свободу.

***

Однажды на тринадцатом году жизни произошел момент, который навсегда запомнился мне, и не раз, и не два, я размышлял, как бы повернула моя жизнь, поступи я по-другому. Еще больше раз я вскакивал ночью в холодном поту, вспоминая те страшные образы. Образы, где я стоял на коленях с бегущей по рукам кровью и безумно ухмылялся. В тот злополучный день я был на взводе. Всю ночь мне снились высокие стены, меж которых я заполошно метался, уворачиваясь от жутких рычащих громадин. И не мудрено, что по приезде не особо приятного на душу дяди Фернана, настроение мое опускалось все ниже и ниже, а раздражение поднималось все выше и выше. Окончательно мой настрой испортило дядино предложение поохотиться. Клянусь Создателем, его извечная спонтанность была бы мне тогда как никогда на руку, но, как назло, то был не тот день. Весть о планируемой охоте нам принесли еще в начале недели и посему, уже к середине дня всё снаряжение, лошади и охрана были подготовлены и готовы к развлечению господ. Солдаты в приподнятом настроении громко переговаривались, дядя бодро порхал от одной повозки к другой, проверяя все ли на месте, а Анна куда-то запропостилась аж с самого утра. Так что мне оставалось лишь скучать, зевая после тяжелой ночи, и медленно закипать от раздражения. Но тут мои упаднические мысли развеяли подошедшие отец с дядей. Видно было, что они уже какое-то время переругиваются и вскоре могут перейти на повышенные тона. Я весь подобрался, и любопытствуя, спешно спустился с коня Тори, двинулся к ним. На подходе я услышал конец дядиной реплики: —…или ты настолько мне не доверяешь? Отец расширил глаза и на его обычно спокойном лице промелькнула какая-то потерянная стыдливость. Было понятно, что отец на этих словах окончательно капитулировал. Тут стоит немного отступить и разъяснить, какие же были отношения с дядей Фернаном в моей семье, дабы по мере моего повествования, не было вопросов, отчего же отец так легко отступил в споре и отпустил нас. Дядю не особо привечали в нашем доме, хоть тот и всегда привозил для нас с Анной небольшие подарки. Его пренебрежение к слугам и весьма странное отношение к хозяевам—то есть нам, отбивало всякое желание приглашать его чаще установленных приличий. Да и непонятные дела с мутными личностями столицы не прибавляли энтузиазма. Очень часто в его жестах, в его голосе мелькала затаенная обида. Это не было таким уж осознанным, как я думаю сейчас. Зависть к старшему брату—моему отцу, зависть к положению, деньгам, семейному счастью. Все это долго копилось и достигло кульминации в тот день. Но я немного отвлекся и не рассказал главного—отчего же в глазах отца мелькнули те странные эмоции. История та была донельзя некрасива, что ее старались лишний раз не упоминать в поместье, так что узнал я ее по обмоловкам слуг. Дядя, будучи вторым сыном и средним ребенком, был не особо любим уже покойными сейчас родителями. Он ничем не блистал, рос в отцовском пренебрежении и закономерно тянулся к каждому, кто одаривал его вниманием. Наконец, окончив Лаик (весьма посредственно, стоит сказать), он поступил на службу к одному (такому же посредственному) вельможе. Вскоре, мой отец Жоан-Эразм принял титул герцога и дядя со спокойной душой отошел от семейных дел и ударился в праздную жизнь. Да настолько сильно, что за пару лет до моего рождения по всей Олларии пролетела грязная сплетня о его любовной связи то ли с послом соседнего королевства, то ли с женой посла. Вся знать только об этом и судачила, и отец дяди—мой дед—не смел терпеть подобного позора. Разразился скандал, в котором отец принял сторону деда и в итоге дядю Фернана лишили всех сбережений и выкинули на улицу. После нескольких недель правда все же вскрылась и невиновность дяди была доказана. Его все таки вернули в поместье, а то дело удалось замять, но никто в семье так и не забыл этого. Но вернемся обратно к тому поворотному разговору. Убрав руку с моего плеча—надо же, я даже не заметил, что меня держали—отец устало вздохнул и произнес, глядя дяде в глаза: —Я доверяю тебе самое ценное. Надеюсь, ты это понимаешь. Дядя на это лишь кивнул, а отец тем временем обратился ко мне: —Эсти,—только в самых редких случаях он позволял себе использовать это детское прозвище.—произошло непредвиденное. Боюсь, нам придется отправиться за дичью вместе в другой раз. Мне оставалось лишь грустно отозваться дежурным “Да, отец” и покорно кивнуть. —Что ж,—вдруг хлопнул в ладоши дядя.—на том и порешили. Отец еще раз осмотрел нас, неожиданно сгреб меня в крепкие объятия и, не прощаясь, покинул нас. Пару минут мы смотрели ему вслед. Редкие капли неприятно холодили непокрытое лицо и если честно, никуда я уже ехать не хотел. Краем глаза я заметил мелькнувшую у повозки маленькую тень, но тут дядя меня отвлек. Он, будто почувствовав мои сомнения, хлопнул по плечу и излишне бодро воскликнул: —Ну что, выезжаем!