Долгое эхо песков

Сапфировые колонны, гордость величественной Тулайтуллы, таинственно сверкали, ловя в свои грани блеск рассыпчатых звезд. Даже в такой час откуда-то издалека сквозь легкие тканевые занавеси доносилась музыка: меж всех оплотов народов песков, Тулайтулла не просто так прославилась родиной большинства видов изящных искусств. Песни и танцы, стихосложение и умение передать свои чувства на сцене: все это сосредотачивалось именно здесь, среди бесконечных драгоценных колонн, в руках большеухих зверолюдов — потомков первых песчаных лисиц. В руках тех, по чьему подобию Алый Король когда-то создал принца Тамима, сделав его их покровителем. С тех пор поколения сменялись поколениями, но мифического принца в городе лисьих наследников продолжали чтить с особенной любовью. — Если мелодии тебе докучают, господин Шамсин, я тотчас пошлю разыскать и прекратить, — мужчина в темном бархате взглядом подозвал слугу у двери, не отрываясь от расчесывания роскошного рыжего хвоста. Гамаюн, нынешний наместник Тулайтуллы, стал сапфировым королем совсем недавно. И почти сразу же после того, как его острые уши украсили традиционные серьги правителя, на Тулайтуллу сошло еще одно благостное знамение: появление в ее стенах того самого златошерстного фамильяра бога пустынь, которого его предшественники не видели как несколько веков. Вживую прославленный принц Тамим показался Гамаюну несколько скромнее и тише, чем можно было предполагать из сохранившихся преданий. Сперва он решил, что легенду приукрасили, но после того, как принц не пожелал покидать город и спустя несколько организованных в его честь празднеств, новоиспеченный монарх догадался, что похожим на расстроенный музыкальный инструмент принца делала какая-то затаенная внутренняя печаль. А здесь, среди своих людей, близких и далеких одновременно, он искал отдушины. Иногда Тамим куда-то исчезал, но через пару-другую месяцев неизменно возвращался, каждый раз горестней предыдущего, и ждал Гамаюна в его покоях. Он протягивал руку — молча, и рыжий король понимал, что он просил. Гамаюн был молод, красив и обходителен, и не было ничего удивительного в том, что принц Тамим находил его общество желанным в состоянии столь сильного душевного расстройства. Тот же с радостью отзывался. Заручиться поддержкой божественного фамильяра для его правления сулило большой удачей. — Не нужно, — бирюзовые глаза равнодушно уставились в пламя трехногой жаровни. — Музыка просто… непривычно оживленная. — Прости. Наш народ всего лишь поддерживает боевой дух. — Зачем? Тулайтулла собирается идти на кого-то войной? Или кто-то досаждает вам? — Пока что нет. Но в последнее время тигнарианы приносят нам противоречивые вести. На западе неспокойно, и союз Семи Башен грозит развалиться, не просуществовав и декады. Шах Рамшахр из золотого города был убит, и золотой трон теперь при малолетнем Артаксире, — Гамаюн сжал гребень заметно агрессивней. — Шах Рамшахр разорил собственный город, чтобы создать самую сильную армию, а из наследников, помимо младенца, оставил лишь дочерей. Реальную власть может перехватить кто угодно! — Ты этого не желаешь? Принц повернул голову, чтобы посмотреть на него с чуть более живым интересом. — Разумеется нет! — уши Гамаюна, не такие длинные, как у фамильяра, но такие же чуткие к эмоциям хозяина, боязливо прижались к голове. — Шах был ужасным человеком, но оставляемая им власть еще страшнее. Семь Башен вряд ли выстоят, если новый золотой царь решит забрать себе титул короля королей силой. — Тулайтулла — не оборонительная крепость. — Именно. А твои подданные — не воины, Шамсин, — мужчина провел гребнем по хвосту еще раз, а затем в сердцах откинул предмет в противоположный угол, приказывая слуге подобрать, пока он сам закончил фразу совсем тихо. — Прости мне мою дерзость, но неужели его сиятельство хозяин песков и лорд Палящего Солнца никак не может помочь нашему союзу противостоять проклятому золотому городу? Мы тщетно молимся о милости великого владыки много десятков лет… Тамим, до этого слушавший с участием, резко переменился в лице. — Не спрашивай у меня об аль-Ахмаре! Если ваши тяжбы с другими городами так тяжелы — вы можете искать аудиенции у трех советников. | потому что мои собственные воззвания к нему так же тщетны | Божественный Шамсин отвернулся быстрее, чем Гамаюн бы заметил, как на глаза навернулись слезы. Он действительно не видел Ахмара уже много-много лун, и не имел представления ни когда лорд вернется, ни как к нему обратиться. Да и прощание вышло… совсем не таким, каким хотелось бы. «Мой лорд, прошу!» Фенек умоляюще сложил руки на груди, обращаясь к угрюмо смотрящему мимо фамильяров Алому Королю. За спиной он чувствовал поддерживающее присутствие Кхнему, а потому намеревался и вправду высказать владыке то возражение, которое уже какое-то время обжигающе крутилось на языке. «Просишь что?», — Ахмар только нахмурил брови, продолжая мрачно буравить взглядом собственный барельеф напротив трона, пока в пальцах крутил маленькую белую веточку, покрытую светящейся голубоватой смолой. «Не слушай ее! Пускай сама творит свое безумство!,» — так и подмывало крикнуть. Но вслух прозвучало немного более уважительное: «Прошу, чтобы ты подумал еще. Пожалуйста» «И пришел к какому именно выводу?» Веточка тихо хрустнула, сжатая слишком сильно. «Ты хочешь, чтобы я оставил ее одну? Сделал вид, что я не при чем? Так ты хочешь, Тамим? Так вы оба хотите, да, Кхнему?» «Идеи Богини Цветов грозят опасностью всем, милорд», — подал голос архитектор. «Мы беспокоимся за вас» Ахмар тяжело вздохнул. «Именно поэтому я намерен переубедить ее и вернуть домой, а не помогать ей» «Чтобы переубедить, вам придется сперва ее найти, мой повелитель» Касала, до этого стоявший в тени у стены, почтительно опустил нос жреческой шакальей головы в пол, но мысль все же закончил: «Если леди Пушпаватика действительно отправилась к Ирминсулю, вы не можете знать, сколько времени вам потребуется на ее поиски в той реальности. В ее силах управлять информацией Ирминсуля, чтобы избегать вас» «Точно так же, как и в моих силах отредактировать Ирминсуль, чтобы раскрыть ее местонахождение». «Селестия не одобрит вам такого вмешательства». «Если в Селестии узнают, что задумала Пушпаватика, они тоже не обрадуются. И чем дольше я здесь раздумываю, тем вероятнее, что за это время она уже найдет способ спуститься по корням Ирминсуля в Бездну, и станет слишком поздно. Касала, как ты не понимаешь! Это уничтожит ее!» Алый Король не уточнил, что именно должно уничтожить Богиню Цветов — гнев Селестии или путешествие в Бездну, но жрец кивнул и сделал шаг назад, смиренно исчезая в полумраке угла. «Предатель», — стиснув зубы, подумал Тамим. Конечно Касала в итоге согласился с лордом, а не с ними! А как иначе, когда возлюбленная богиня настолько помутилась рассудком, что решила бунтовать против высших сил Селестии! Но они с Кхнему тоже имели полное право протестовать, потому что их любимый бог собирался отправиться к Ирминсулю следом за бывшей подругой. Один. Ибо только три властителя Сумеру имели свободный доступ к этому древу, в обмен на клятву его оберегать (клятву, которую, — о боги, — двое из троих вот-вот готовы были нарушить!). «Ахмар, постой,» — увидев, что владыка решительно поднялся с трона с веткой священного древа в кулаке, Тамим вывернулся из-под руки Кхнему и бросился наперерез, хватая за предплечье. | я не хочу, чтобы ты рисковал собой ради нее. разве ты не видишь, что Богиня Цветов пользуется твоей привязанностью, чтобы манипулировать тобой? она далеко не нежный бутон падисары, она — лиана, ядовитая лиана! | «Что нам делать, если с тобой что-то случится? Если бы только мы могли вместе…» «Да делайте, что хотите!» — неожиданно резко рявкнул аль-Ахмар, отталкивая принца от себя. — «Только не суйте свои носы туда, куда я не просил, ясно?! Я запрещаю вам лезть в это! Это дело касается только богов» — Тамим. Тамим! Тамим вскинулся, закрываясь рукой, как будто ждал удара, но это всего лишь Гамаюн положил ладонь ему на грудь. Угли в жаровне почти прогорели, и в темноте глаза сапфирового короля встревоженно светились. — Ничего. Ничего, ничего, — шепнул принц, запоздало отмечая ласку чужого прикосновения, и то, как после его слабой ободряющей улыбки, его аккуратно опрокинули на подушки, обнимая и спутывая рыжую и золотую шерсть воедино. — Ничего, милый соловей. Вам не нужен аль-Ахмар. Я защищу вас. Я сам защищу Тулайтуллу.

***

«Мне нравится звук его голоса» Еще одна чернильная галочка осталась в расчерченной в блокноте колонке, и аль-Хайтам задумчиво постучал кончиком перьевой ручки по подбородку, отмечая, что колонка вышла ничуть не короче соседней в левой части листа. Он поднял голову, стреляя глазами поверх записей: с другой стороны библиотечного стола Тигнари, параллельно подкалывая в папки какие-то студенческие бумаги, все еще увлеченно повествовал о чем-то, о чем Хайтам имел весьма расплывчатое представление (начал-то старший научный сотрудник с общеизвестных основ, помня про непрофиль, но постепенно исследовательский дух ученого пересилил в нем лектора, и он перешел на темы малопонятные, но, очевидно, куда более ему интересные. А студент и не торопился его перебивать, — наоборот, воспользовался возможностью в очередной раз достать перо и подумать). Разделенный на две половины лист в его руках с одной стороны на полях содержал «признаки романтической симпатии», которые начинающий лингвист скрупулезно перенес туда из тонкой глянцевой книжечки с клеймом «Издательского дома Яэ», припрятанной, — исключительно от слишком любопытного Кавеха! — между архивными стопками дипломных работ о пустыне. Слева сверху было надписано имя соседа, а справа точно так же — имя ушастого ботаника. Сравнительные таблицы всегда оставались одним из самых надежных методов анализа, но в том-то было и дело, что количество галочек в колонках у аль-Хайтама выходило до странного одинаковым. Что в прошлый раз, когда он составил табличку на основе Акаши, что сейчас, когда он для надежности сделал второй похожий список, но из другого источника. «Мне нравится его слушать, вне зависимости от темы». «Я могу с удовольствием подолгу им любоваться». «Я легко подбираю нестандартные ассоциации, чтобы его описать». Если Кавех — весь спектр фауны от златогривого льва до визгливого птероплесенника и сексуального богомола, то Тигнари в голове лингвиста одновременно и маленькая деликатная роза, и сильный вихрь, играючи рвущий ее лепестки, чтобы закрутить и разложить по своему дизайну. И ему правда интересно было узнать, что же это за дизайн. «Я нарочно ищу с ним контакта. Физического/вербального/духовного (нужное подчеркнуть)». Невозможно мягкие локоны Кавеха привлекали его уже давно. И даже тот птичий хвостик волос на затылке, который старший каждое утро выправлял заколками, казался ему вполне себе милым. Иногда Хайтам нарочно провоцировал его на споры, только чтобы послушать его вокальное возмущение, полюбоваться экспрессией тела, а потом получить любовное примирительное объятие и может еще и поцелуй. Кавеха он касаться любил, это он знал, и время от времени по утрам даже подумывал о более серьезной близости — но для человека внешне столь раскрепощенного, сосед был поразительно тверд в своем «не сейчас». С другой стороны, в качестве извинения тот давал ему разрядку рукой, — а пальцы у него были просто волшебные, и потому Хайтам вежливо пока что не настаивал на продолжении, давая ему его время, на что бы оно ему там не понадобилось. Но а что насчет мастера Тигнари? С поправкой на то, что с ним, в отличие от Кавеха, у него никаких озвученных договоренностей не существовало. Хайтам всего лишь замечал, что Тигнари рядом с ним ведет себя иначе, а он сам… А за него говорила внушительная колонка галочек в блокноте (и тот факт, что он уже полчаса как не имел ни малейшего понятия о том, что такое химерные элементальные частицы в сумерских розах). К тому же, из головы никак не шел момент, когда он ненарочно схватил рейнджера за макушку. Он будто до сих пор чувствовал эти шелковые волосы и пушистую шерсть под своей ладонью. Студент заслонился краешком раскрытой страницы, чтобы спрятать невольную улыбку от того, как стоячие темные уши профессора во время его монолога жили своей отдельной от хозяина жизнью, отзывчиво поворачиваясь в направлении шаркающих вдалеке других посетителей библиотеки. Гибридных видов разумных в Тейвате было сравнительно немного, и оттого подмечать подобные особенности было ему в новинку. Хайтам еще очень кстати вспомнил, что в некоторых материалах об Алом Короле тоже упоминался какой-то лис, которого Дешрет даже возвысил до принца и нарек Шамсином, то есть знойным ветром. Современные потомки тех лисиц были достаточно далекими, чтобы полностью сменить окрас и образ жизни под зеленые тропические леса, — но тем не менее, представить, как тысячелетия назад какой-то принц Шамсин точно также презабавно шевелил ушками где-то среди еще не разрушенных пирамид, казалось ему очаровательным. В том, что мастер Тигнари что-то к нему чувствует, аль-Хайтам не сомневался, — все-таки, природная наблюдательность не позволяла игнорировать очевидное смущение, запинки, взмахи хвоста и прочие признаки увлечения. Но как бы Хайтам не ждал от него какого-нибудь слова, подтверждающего его догадки, вслух Тигнари соблюдал абсолютный нейтралитет. Вероятно, что-то его останавливало. Знал о них с Кавехом? Но профессура не должна была интересоваться внеклассной жизнью обучающихся. Опасался комиссии по этике? Отношения между научным сотрудником и учеником, конечно, привлекли бы внимание, но навредили бы его репутации только в том случае, если бы Хайтам поставил себя в позицию принужденной жертвы. А по факту, получается, наоборот, это именно он бы соблазнил симпатичного профессора… Блокнот уехал еще выше, к самым глазам, — не хватало выставить напоказ, как щеки прибавили в цвете, пока в его воображении мастер Тигнари, легко усаженный на этот самый стол, возбужденно дышал и цеплялся ладошками за плечи. Положить ему руку на зажатые колени, развести их в стороны, втискиваясь между, чтобы прижаться пахом к паху; ощутить, как, несмотря на шепот отговорок, у него крепко стоит; долго вылизывать тонкую шею над воротником, краем глаза наблюдая, как дрожат чувствительные ушки, — а потом распутать всю ту сбрую, что у него на поясе, и самым прозаическим образом отсосать. А может и не только. А может… а может прежде стоило задуматься, что он как-то слишком легко решил, что ни Кавех, ни Тигнари такому повороту не возразят. «Когда я нуждаюсь в хороших воспоминаниях, я думаю о поцелуях с ним». Вот. Место, где колонки не совпадали. Но не из-за разницы в собранных данных, а из-за их нехватки. Он еще ни разу не пробовал целовать мастера Тигнари, хотя в книжечке-источнике его маленького исследования данный пункт был вынесен как один из самых важных. Значит, прежде каких-либо выводов надо было разобраться именно с этим аспектом. — Мастер Тигнари, простите, что перебиваю, но мне пора идти, — мягко вмешался Хайтам. Плясавшие в такт перечисляемым природным функциям химерных частиц уши моментально застыли и спустя секунду развернулись оба в его сторону, вместе с поднятой головой. — Что? Ах, да, конечно. Я тебя заболтал, ха-ха, надеюсь ты ничего… Ты собрал всю литературу, которую хотел? — Да, большое спасибо. Мадам Фарузан опять так внезапно уехала, что не успела оформить мне профессорский уровень доступа… Вобщем, вы меня очень выручили. — Тягу к знаниям надо поощрять, — заметил Тигнари, складывая папки в башенку на край. — Да еще и когда столь смелая тема. Жаль, что не все студенты такие, как ты. Ну все, не задерживаю, беги на свои занятия. — Спасибо, — Хайтам воткнул блокнотик под низ подшивки работ того самого дастура Агни, соображая. Нет, для эксперимента с поцелуем точно нужна будет другая, более спокойная атмосфера, а не Дом Даэны. — Мастер Тигнари, не сочтите за наглость, но… Я рискну занять у вас еще немного вашего времени? Не сейчас, в конце недели, если можно? Я даже готов придти к вам в Гандхарву. Мне для работы потребуется, эм-м, ваш комментарий касательно некоторых физиологических аспектов гибридов. Хвост старшего научного сотрудника под столом забился так, что стало ясно, что Тигнари не только согласится, но и будет ждать его прихода с большим нетерпением. — Ну что ж, рискни, — усмехнулся он.

***

Тамим проснулся от того, что в дверь спальни постучали. Он нехотя привстал, сощурился на окно, — сапфировые колонны, звезды, ночь, все было как всегда, — и осторожно переложил руку Гамаюна со своей талии на покрывало. Внутреннее чувство подсказывало, что стук предназначался именно ему, а не правителю Тулайтуллы. А отсутствие хоть каких-либо звуков стражи, которая вообще-то несла службу по всем коридорам, подтверждало, что визит был по меньшей мере не враждебным. Фамильяр небрежно перешагнул через раскиданные по полу ткани накидок, окунаясь голой кожей в молочно-лунный свет, и подошел открыть. — Принц Тамим. — Касала? — Тамим моргнул, но шакалий шлем и фиолетовые ленты явно были реальностью, а не сном. — Прости за вторжение, — жрец с намеком смерил взглядом его раздетый силуэт и рыжий хвост Гамаюна в глубине зала за его спиной. — Архитектор настоял, что ты захочешь услышать новость сейчас. — Говори. — Его величество лорд аль-Ахмар вернулся. — Как?! — тихо воскликнул Тамим. — Когда? С ним все хорошо?! — Пару часов назад. Он в порядке, но ему нужен отдых. И физический, и душевный. Господин Кхнему просил, чтобы ты помог. Принц бросил взгляд через плечо на спящего мужчину. — Дай мне немного времени, и я присоединюсь к тебе, — получив бессловесный кивок жреца, он уже было закрыл дверь, но обернулся. — А что насчет Богини Цветов? Он привел ее? Касала выдохнул чересчур резко, и его радужки на секунду заволоклись зловещей черной пеленой, но кроме этого свои чувства он больше ничем не выдал. — Леди Пушпаватика мертва. Ее оазис был разрушен гвоздем Селестии. Парящего города Ай-Ханума больше нет. — Ох, Касала, — Тамим вздрогнул. — А ты ведь… Я сочувствую- — Забудь, — отрезал жрец в привычной сухой манере. — У тебя есть другие заботы. Поторопись, принц. Я буду ждать здесь. Тамим затворил замок и присел на край постели. Гамаюн во сне раскинулся по всему покрывалу, такой зрелый, по смертным годам, но так по-детски запутав его между своих конечностей. Наместник тихо сопел, безмятежный и до утра свободный от королевских забот, и еще не знал ни о гибели одного из трех великих правителей, ни о крахе Ай-Ханума. Он мог бы объяснить, предупредить… однако сейчас это были не те слова, которые он хотел ему сказать. Божественный фенек бережно коснулся его щеки, ведя с поцелуем вверх к теплому уху. — Гамаюн, мой прекрасный соловей. Проснись, милый друг. Кристально-синие глаза распахнулись. — Тамим? — потер веки тот. — Что-то случилось? — Мне надо уходить. Не могу оставить тебя, не простившись. Рыжий лис посерьезнел и сел на кровати, сжимая холодную спину фамильяра своей рукой. В его лице промелькнула тень понимания. — Ты больше не вернешься? — Я не знаю, как надолго, — помотал головой он. — Но я буду думать о тебе каждый восход, мой соловей! Из всех царей Тулайтуллы, ты — самый безупречный сапфир. Гамаюн, улыбнувшись, сложил его ладони вместе и накрыл своими, опуская голову, чтобы нежно прихватить губами косточки фаланг. — Удерживать благословенный ветер так же бессмысленно, как носить воду в кувшине без дна. Я не в обиде, Тамим. Я благодарен и за те годы, что ты уже провел со мной. Мне выпала большая честь так близко узнать легендарного Шамсина. — Я не смогу быть с тобой, но я помню обещание, Гамаюн. Если Тулайтулла когда-либо будет в чем-то нуждаться, используй эту вещь, — принц вложил ему в руки ажурный колокольчик, снаружи покрытый серебряными цветочными узорами, а внутри звякнувший тонким фигурным язычком. — Возьми, это будет моим подарком тебе. И в час нужды я отвечу на твой зов. — Такой маленький, — тот сжал подарок в кулаке. — Ты услышишь его звон? — Нет, но его звон сможет призвать бурю, которая сметет врагов и укроет город от напасти. Я дарю тебе часть моей силы. Так я защищу тебя, даже будучи далеко. — А ты сам...? — Если над Тулайтуллой поднимется буря, — слова мягкими лисьими лапками прошлись вокруг его плеча и шеи, пока Тамим делал паузу после каждого, чтобы поцеловать. — Я об этом узнаю, не сомневайся. И тогда я буду там, чтобы увидеть тебя вновь. — Останься еще на пару минут? Гамаюн спешно хлопнул в ладоши, и в покои через другие двери вбежал совсем маленький лисенок, подавая наместнику его любимую лиру. — Я спою тебе, на прощание.

***

| я не привязываюсь к смертным | Тигнари вздохнул почти что жалобно, в отчаянии смотря на дневной план, где по соседству с организацией патрулей, уроком правописания для Коллеи и подготовкой следующей открытой лекции в Пардис Дхяй красовалась запись о том, что он лично разрешил аль-Хайтаму, студенту третьего курса даршана Хараватат, прийти к нему в Гандхарву без официальной заявки. | я не привязываюсь к смертным, я давно все решил | Ну почему тогда, если он был в этом уверен, он так запросто согласился на встречу? Зачем вообще, если хотел держать дистанцию, он в последнее время стал видеться с ним только чаще, как будто нарочно себе же наперекор? С каждым разом говорил с ним все теплее и свободнее, и совсем перестал следить за тем, чтобы держать свое отношение в рамках «преподаватель-студент». | кавех был прав. бегать от него — самая нелепая затея, которую только можно было придумать. потому что как бы там ни было, Хайтам был Ахмаром, и вся его фамильярская сущность тянулась к старому-новому лорду с силой гораздо большей, чем любые рациональные установки | Рейнджер, чтобы хоть чем-то занять руки, подтянул ближе смятые черновики, разглаживая и пробегая глазами собственные записи. Бедствие, самопожертвование, реинкарнация, Аракарман, пирамида, перечеркнутая пирамида, свапна, часы без валуки, сон, пробуждение… Страницы пестрили схематичными картинками, спонтанными идеями о том, как разбудить спящее, и твердыми зачеркиваниями. Потому что рядом везде в несколько кругов было жирно выделено слово «опасность». | вот если бы перерождение аль-Ахмара произошло так же, как у Касалы! тогда им не надо было бы беспокоиться ни о хрупкости человеческого тела, ни о необходимости скрывать от него свои настоящие личности | Если бы аль-Ахмар не имел такое большое сердце, и не слушал ни Богиню Цветов с ее безумствами, ни Каэнри’ах с их богохульными исследованиями, ни своих подданных, просивших у пустынного благодетеля вечной счастливой жизни… Если бы не спустился в Бездну способом, показанным ему Пушпаватикой, за идеей, нашептанной коварным Затмением, ради цели, вытребованной чужим эгоизмом… | вот если бы запретное знание не оказалось таким беспощадным! | Большой палец обвел угрожающий чернильный контур будто изъеденных листьев на толстом узловатом корне. Увядание вызывало отвращение даже будучи просто нарисованным. Эти уродливые опухоли зараженного Ирминсуля, до сих пор периодически появляющиеся по всему лесу, были свидетельством тому, что даже жертвы Алого Короля (а после, когда Каэнри’ах высвободили запретное знание во второй раз, и властительницы Руккхадеваты) в глазах Селестии было недостаточно, чтобы искупить их вину и исцелить священное древо. Увядание, злая марана, отголосок запретного знания, прошедший через артерии земли и в таком паразитическом виде проросший в почву… Иногда казалось, что побеги мараны победно шепчутся на древнем наречии Бездны, пока расползаются по лесу. Рейнджеры Дозора увеличивали патрули, преследуя скверну еще в зародышах, — но она упрямо прорывалась наружу, заставляя ушастого морщиться от всплывающих в памяти видений густых черных волн, раскатывающихся по песку и испепеляющих все на своем пути. Однажды они с Кхнему настолько отчаялись, что попытались использовать увядание как катализатор. Они должны были сразу понять, что сила, умеющая лишь разрушать, никак не может оказаться жизнетворной. Но тоска становилась так невыносима, что страх лишиться надежды пересилил. И если бы они тогда прождали чуть-чуть дольше, то не смогли бы избежать непоправимого. Голоса и шум снаружи раздались совсем внезапно, так что Тигнари едва успел шлепнуть листок заметками вниз. — Господин аль-Хайтам, да стойте же вы, не видите, что шеф за- На порог шагнул молодой лингвист собственной персоной, игнорируя возмущающегося сзади Амира. На его лице отражалась крайняя решительность, но, как только он встретился с рейнджером взглядом, то словно бы опомнился и потряс головой. — Что шеф занят, — вздохнул совсем невидимый из-за его широких плеч Амир. — Шеф? — Ничего, я уже все, — Тигнари сгреб бумаги в охапку, выкидывая на кровать. Корень успешно потерялся среди других черновиков. — Заходи, Хайтам. Амир, спасибо за беспокойство. Сможешь сам встретить патрули, как они вернутся? Потом мне сделаешь отчет. Теперь свободен. Амир вышел, а рейнджер остался с Хайтамом наедине. — Что, Амир тебя не хотел пускать? — слабо пошутил он, ощущая стремительно растущее напряжение. — У вас очень ответственный заместитель. Для него это хорошее качество. Хайтам, недолго повыбирав между заваленной бумагой кроватью и занятым какими-то цветными справочниками вторым стулом (других плоских поверхностей, кроме собственно стола, в хижине не наблюдалось), отправил справочники на кровать, а стул переставил к нему под бок. — Кхм. Так вот, насчет моей работы, про которую я упоминал в библиотеке. — Да-да. Ты хотел поговорить о моем биологическом виде. Ты не первый в этом, если что! Многие интересуются, раз уж я, без ложной скромности, хах, самый известный гибрид Академии. У меня даже где-то есть лист часто задаваемых вопросов, я найду тебе, может будет полезен… Он встал было, чтобы подойти к шкафу у стены, но что-то во взгляде аль-Хайтама удержало его на месте. — Я не думаю, что те ЧаВо лежат в поле моего исследования, — сказал тот как-то по-особенному вкрадчиво, что Тигнари показалось, будто ему неуловимо и с хирургической точностью проникают прямиком в душу. — Моя тема довольно специфична. — И что же ты хочешь спросить? — Вы ведь разбираетесь в истории пустынного королевства. Вы знаете о золотом Шамсине, который был фамильяром Алого Короля? И тоже гибридом-фенеком, как и вы? Тигнари был готов к чему-то подобному, но все равно воздуха в помещении сразу стало не хватать. — Да. Конечно, я знаю его. Он переселил наш народ в эти леса. По легенде. Среди валука шуна его до сих пор помнят, как покровителя. На «защитника» язык не повернулся. Какой же он защитник! Он бы предпочел, если бы эти сказания, передаваемые остатками его свиты своим детям и детям своих детей, забылись навсегда. Он никогда не был достоин Тулайтуллы и ее народа. — Логично. Но моя тема рассматривает непосредственно отношения Дешрета к его Шамсину, и, как вы понимаете, предполагает контекст более межличностный и интимный. И я бы хотел уточнить у вас, как у представителя того же вида, кое-какие физиологические детали, чтобы быть уверенным в переводе некоторых неоднозначных лингвистических фигур. — Э-э, допустим, — Тигнари не хотел признаваться, что прослушал все его объяснение после слов про их с лордом связь в интимном контексте. — Например? — Например, в классическом академическом переводе хирбада Тафаззоли записана строка неизвестного автора: «Златошерстный принц, питомец бога, высоко оценил построенный нами сад. Мне было дозволено взглянуть лишь краем глаза, но он оставил в нем два по дюжине алых роз, расцветших за одну ночь». Конечно, есть свидетельства, что у шамсина была личная оранжерея и он правда любил растения. Однако используя контекст восстановленных дастуром Агни барельефов, я выделил несколько рун, которые можно истолковать иначе. Мой вопрос: теоретически, у гибридов достаточно тонкая кожа, чтобы засосы получались настолько яркими? Тигнари был готов провалиться сквозь пол. Он сейчас не вспомнил бы, действительно ли кто-то из смертных подсмотрел, как они с Ахмаром и Кхнему проводили ночь, и когда и где такое было (потому что похожее случалось везде), но проницательность Хайтама поражала. Как и тот абсолютно нелепый «классический» вариант. Кое-как одолев огромное желание начать извиняться непонятно за что, — то ли за ужасный перевод, то ли за сам факт записей об их сексе, — страж кивнул. — Замечательно, — лингвист сделал пометку в записной книжке и зашуршал страничками. Он время от времени пронзительно посматривал в сторону смущенно мнущегося стража, но хранил выжидающее молчание, и с каждой минутой это молчание напрягало только сильнее. — Это все, или у тебя есть еще вопросы по переводу, Хайтам? — Тигнари сдался первым. — На самом деле, есть. Записи резко захлопнулись. Студенту даже не пришлось вставать со своего стула — его длинные руки запросто окольцевали рейнджерские плечи, разворачивая и чуть наклоняя, а мягкие губы натолкнулись на шокировано открывшийся чужой рот. Легонько вжались и отстранились. — Чт- — Уши у тебя и правда в этот момент к затылку стелются, — довольно улыбнулся Хайтам, и нагнулся вновь. — Еще разочек? Сладкий выдох в губы и едва-едва неуверенно-приглашающе мазнувший по контуру неба язык, — и Тигнари сам не осознал, как уже схватил его ладонями за обе щеки, отвечая так жадно, как будто хотел выместить в один этот поцелуй все более чем многотысячелетние эмоции, о которых не мог сказать вслух. Песчаная буря ревела вокруг лиловых стен Салеха, бессмысленно смыкая надежную завесу непроницаемого песка над городом воинов, который никто никогда не собирался штурмовать. Тамим не врал, когда говорил своему любовнику, что его искусство Шамсина сможет уберечь их от любой опасности, — но теперь, теперь этот ветряной купол должен был стать безвыходной ловушкой для всех, кто оказался причастен. — Что вы сделали? — в негромком и одновременно оглушающем голосе ушастого фамильяра не было ни льда, ни пожара. Ничего, кроме могильного песка. В пыли у его ног мерзким толстым червем корчился человек. — Что вы сделали, отвечай. Призрачные зубы сомкнулись ему ниже колена, прокусывая до треска кости. — К-король Гамаюн, мы… короля… — неразборчиво промычал пленник, хватаясь за сломанную ногу. Зубы надавили на второе колено. — Король Гамаюн Гуркан был убит два заката назад! — взвыв от ужаса, запричитал он. — Это все отец и братья! Отец захотел владеть волшебным к-к-колокольчиком Тулайтуллы, и решил обманом привести сапфирового короля в город воинов! А я не зна-ал, не зна-а-ал… — Меня это не интересует. Отвечай, что вы сделали с Гамаюном. — У-убили… Еще хруст, и еще более болезненное мычание. — Обезглавили! Провели публичную казнь на главной площади, и там обезглавили! Бросили тело в помойную яму, как п-п-преступника! Клянусь, я не знал, я не участвовал, я ничего не зна-а-а-ал! Это все отец, отец во всем виноват! Я не… Дальше Тамим не слушал несчастного сына — взмахнул мечом, перерезая горло, и отвернулся от тела, откидывая его к таким же бездыханным отцу с братьями. Сапфировый колокольчик, все это время тревожно звеневший в воздухе над центром Салеха, на минуту засиял в раскрытой ладони и затих, усмиренный хозяином. Шамсин огляделся: по периметру площади к углам домов жались до смерти перепуганные людишки, все еще надеющиеся, что гнев фамильяра был удовлетворен расправой над правящей семьей. Но в ушах Тамима до сих пор самоцветами рассыпалось мелодичное пение Гамаюна в далекой Тулайтулле. Колокольчик звякнул еще раз, один раз. Свирепая буря, освобожденная от магических оков служения, устремилась в город. Тигнари разорвал поцелуй и отпрянул, как обжегшись. — Ты! Не смей! — Но, мастер Тигнари… Вы ведь тоже, только что- Хайтам растерянно хлопнул ресницами, — и рейнджер не мог его за это винить, но, но… | но он ведь обещал себе. обещал, что больше не станет! | Он не помнил, как подскочил со стула, неуклюже опрокидывая по пути и его, и стол; не помнил, как с грохотом вылетел из хижины, не замечая вернувшихся в деревню дневных разведчиков и чуть не сбивая с ног ждавшего его неподалеку у забора Амира с отчетом в руках; не помнил, куда поворачивал, не разбирая троп и чащи. Он пришел в себя только уже в надежном коконе какого-то заброшенного аранарского домика в непролазной глуши, обхватив колени руками и замотавшись хвостом. Тигнари еще плывущим нетвердым взглядом посмотрел на покрытые грязью и налипшей содраной травой ботинки, на трясущиеся ладони, которыми только-только держал чужое лицо, двумя пальцами опасливо коснулся поцелованных губ, — и разрыдался. — Ты — не Ахмар. Но Ахмар — это ты, — прошептал он, бессильно утыкаясь лбом в колени. — Кхнему целует тебя, ты целуешь меня, но ты не знаешь, что нас связывает. Что нас должно связывать! Архонты, ну почему! Почему это все так сложно! Почему ты не можешь просто вспомнить! Маленький домик молчал, но это было хорошо. Аранары редко появлялись в настоящем мире, предпочитая оставаться в Махаванаранапне. Рейнджер это понимал. Мир снов и иллюзий часто представлялся самым легким и приятным из возможных, особенно когда в реальности происходило невесть что. Да и не то чтобы он хотел изливать душу кому-то кроме одинокого глиняного горшка у стенки. Даже Кхнему не смог бы сейчас помочь, так как он никогда не рассказывал ему, ни где он был, когда лорд послал их прочь, ни истинных причин бури, уничтожившей город Салех вскоре после их воссоединения. Единственным, кто его понимал, являлся сам Ахмар. Но это было невозможно.

***

Принц Тамим зло кусал губы, глотая горькие капли, что стекали по лицу. Он сидел на покосившейся колонне — последнем уцелевшем, что осталось от огромного города, одного из людских Семи Башен. Внизу ветер перекатывал по песку мусор и обрывки. — Ты сломал то, что люди строили не один век. Хлопая крыльями, на колонну опустился огромный серебристый сокол, оборачиваясь высоким мужчиной в изумрудной с золотом диадеме. — Мне казалось, что недостаточно. Недостаточно найти убийцу, недостаточно найти всех виновных, недостаточно сравнять с землей город. Что можно сделать для того, кто погиб? Гамаюну уже все равно. А я просто… Я хотел что-то почувствовать. — Получилось? — Алый Король сел, прислоняясь плечом к плечу фамильяра. Тамим покачал головой. — Но ты плачешь, мой милый. — Это? — ровным голосом спросил он, касаясь мокрых щек. — Я их не чувствую. Я не знаю, почему. — Что на твоем сердце сейчас? — Мне стыдно. Я не хотел влюбляться в него. И я знал, что он смертный, что рано или поздно он оставит меня. Поэтому я оставил его первым, думал, так будет лучше. Но я обманывал самого себя. Я не отпустил его! И это случилось рано. Слишком рано. Я думал, имея божественные силы, я смогу помочь. Но в итоге именно из-за меня он мертв! И из-за меня больше нет Салеха! — Иногда чем крепче хватаешь унаги за хвост, тем проще ему оторваться. Ахмар повернул лицо принца к себе, вытирая ему слезы. — Для нас люди всегда будут умирать слишком рано. Но ты не должен смотреть на них сверху вниз, с высоты себя-фамильяра. Смертные счастливы тем, что не считают отведенное себе время. — А я не счастлив! В таком случае, всем лучше, если они будут знать нас не ближе, чем луну, солнце или звезды. — Это твой выбор, — согласился Ахмар. — У тебя есть я. Пока я жив, у тебя будет моя любовь, альби, и ты сможешь больше не возвращаться в смертные королевства. Но все-таки, я хочу, чтобы ты принял для себя этот опыт. Он жестом обвел руины под их ногами. — Даже самые крепкие стены могут рухнуть в одночасье, никак этого не подозревая. Тамим глухо всхлипнул и крепче прижался к надежному плечу любимого бога. Сзади зашуршали соколиные перья: Алый Король накрыл лисьего принца тяжелым согревающим крылом. Вдоль безлюдных дюн поплыла тихая песня утешения. Над пустынею звёзды горят. Утомились за день соловьи. Так сними же венец из роз, И смой усталость вином. Спи, засыпай, сны золоты. И вода здесь сладка, И отступают печали.

***

Последнее горестное «Ахмар» скатилось в вымокшую шерсть хвоста, и Тигнари поднялся на ноги, выползая из хижины и понуро отряхиваясь. Прошло всего пару часов, но надо было возвращаться. Шеф Лесного Дозора не мог себе позволить истерику еще дольше. У него были другие дела и ответственности, в отличие от беспечного принца из прошлого. Да и ему предстояло объясниться с аль-Хайтамом. Хотя он все еще понятия не имел, что ему сказать. Хорошо было Ахмару давать советы, когда он был почти что бессмертен! Но конечно же он не оставил никаких инструкций на случай того, если невалидной окажется именно его коронная часть про «что бы не случилось, у тебя есть я»! Пальцы опять взлетели к губам, вместе с очередным напоминанием о поцелуе. Те несколько секунд, в которые он поддался хаосу из чувств и поцеловал в ответ… В тот момент он мог сказать, что был действительно счастлив. Так, как не был уже давно. «Пока я жив, у тебя будет моя любовь» Забавно, как это звучало сейчас. У аль-Хайтама не было ни единого воспоминания о пустыне, и пирамидах, и фамильярах, но тем не менее, Хайтам поцеловал его. Первый. Зная о нем именно только как о профессоре с другого даршана, который иногда приглашал его послушать лекции и всегда занимал соседнее кресло в Доме Даэны. Почему так? Может, это в нем еще жил отголосок прежней судьбы? В гулком сосуде звучало эхо потерянного песка? Тигнари вдруг засмеялся сам себе. Архонты, что он вообще творит! С Хайтамом не случилось ровным счетом ничего, а он уже задумался о том, как он будет жить после его смерти. Дурак, да и только. Тем более, что восстановить «часы с валукой» также должно было значить, что они вернут полностью прежнего Ахмара. Включая его долголетие, как бога. Дорога оказалась короче, чем он предполагал. Рейнджер шел попеременно то по поломанным собой же веточкам, то просто по памяти, зная все леса Сумеру, даже без помеченных троп, как свои пять пальцев. Не прошло и получаса, как он уже был в Гандхарве, решительно направляясь к своей хижине. | он примет этот вызов. он будет как Кавех. он докажет лорду Ахмару, что он выучил урок | — Тигнари! Молодой человек, сидевший у входа, резко встал со ступенек, но этим человеком был не студент, а Амир. И выражение, с которым он посмотрел на начальника, когда увидел его одного, не предзнаменовало ничего хорошего. — Он не с вами, шеф? Вы его не встретили? — А он… — Он отправился искать вас! — Амир нервно заломил пальцы. — В одиночку! Наплел мне с три короба про какие-то свои академические права на уникальность практических исследований, оспаривать которые у Лесного Дозора есть право только через матр, и ушел! Я послал за ним в разведку как только смог, чтобы проследили на расстоянии, но они вернулись ни с чем. — Ты хочешь мне сказать, что студент Академии без прав и даже без подготовки сейчас сбежал в лес, сошел там с тропы и бродит непонятно где? Один?! — Да, и… Он ушел в сторону зоны Увядания. Я не успел вам сообщить, но патруль обнаружил разросшуюся опухоль на юго-западе. А разведчики подтвердили следы, сколько успели, прежде чем потеряли их окончательно. Мы собираем отряд, чтобы зачистить зону… — Отставить отряд. Вы отправьте больше разведчиков. Я сам займусь Увяданием. Скручивающее предчувствие вцепилось в его внутренности с такой силой, что он облился холодным потом. Таких совпадений не могло быть. Только не Увядание. Только не ошибка. Только не снова.