Долгое эхо песков

Кхнему привычен к виду собственного обнаженного тела. Родившийся сыном рабыни, он давно научен раздеваться по первому щелчку пальцев безликого господина: если туника не падает на пол сама, через минуту ей в этом помогает хозяйский кулак, и в вынуждающем рывке нет ни капли бережности или сострадания. Господин нетерпелив всегда. И неважно, хочет ли он, чтобы красивый светловолосый юноша танцевал в одном изумрудном поясе или наоборот, стоял совершенно недвижимо, пока свободные гюрабадцы прицениваются к крепким мускулам, скрытым под позолоченной кожей. На невольничьем рынке Кхнему невольно скользит глазами вдоль других пленных мужчин, окружающих его в общем смирении, и не находит ничего, чем бы они отличались от тех, кто сейчас дергает его за чисто вымытые по такому случаю локоны и бесцеремонно щупает вдоль спины. Его продают, он слышит, за крупную сумму, — опять, — и очередной господин ничем не отличается от предыдущих. Нетерпеливо защелкивает новый пояс и тянет с каменной платформы прочь. Каждый хищник в первые дни особенно страстен к свежей добыче. Указами Парвезравана, прославленного Духа Победы, рабам предоставляются выходные дни. В эти дни Кхнему навещает мать, отдавая те небольшие деньги, что он копит, когда его гибкое сильное тело зарабатывает особое удовлетворение хозяина. Мама все еще гордо отказывается петь во славу земного благодетеля Парвезравана и божественного лорда аль-Ахмара, поэтому серебра им нужно больше: и для скрывающегося от гюрабадских законов отца, и для нее самой. На стройке очередного Сада Радости он тоже оказывается по нетерпению хозяина: власти обещают большие выгоды тем, кто временно передаст своих слуг в пользование города. Палящие солнечные лучи терзают нагое тело, пока кирпич за кирпичом складывается фундамент будущего Сада. Вспоминая, чему его учил отец, Кхнему быстро доказывает, что он куда способнее в обращении с бумагой и углем, чем мудрецы-наблюдатели. Множащееся с каждый днем выкупное серебро маняще звенит в ушах до тех пор, пока на него не обращает внимание сам Дух Победы. Его приглашают в царские палаты, обещая не смотреть ни на его происхождение, ни на провинность отца. Мнимое доверие и обманчивая роскошь неумолимо пускают свои ядовитые корни. Кхнему клятвенно обещается придумать то, что славный Кисра Парвез трепетно зовет Аару Мунафад, — исполняющим тростниковую мечту о вечности. Чужую мечту. А затем снова оказывается раздет и коленями в окровавленном песке, за то, что посмел забыть о присущих всякому владетелю нетерпении и жадности. Кхнему привычен к виду собственного обнаженного тела. Но он не привычен к тому, что обращенный на него взгляд не таит в себе анималистического голода, понукающего скорее уже зазвенеть драгоценным поясом и преподнести себя господину, как подобает хорошему дорогому призу. — Если ты не чувствуешь себя готовым, не заставляй себя, — пристальный взгляд, в котором встречаются охра теплых дюн и зелень журчащих оазисов, внимательно осматривает его лицо в поисках видимых признаков дискомфорта. — Я ценю твое желание, Кхнему. Иногда слова имеют не меньшую стоимость, чем действие. Бывший раб возвращает этот взгляд, решительно качая головой. — Ты не понимаешь. Мне нужно, Ахмар. Мне нужно это сделать. Алый Король благоволительно улыбается и кивает. Конечно же он понимает. Божественный лорд, воплощающий в себе мудрость столь же безграничную, сколь бескрайни живописные просторы Моря Красных Песков, не может не видеть насквозь какого-то обычного маленького человечишку, в своей жизни мало что знавшего, кроме невольничьих поясов и браслетов. Но при этом он дает ему полную свободу: откидывается на разложенные подушки и приглашает. Кхнему сглатывает, снимает штаны, тянет шелковую ленту туники. Алая ткань ручьем жертвенной крови стекает вниз, и он переступает багровую лужу, выходя на середину зала. Он прав, все это действительно его церемониальный ритуал. Он приносит в жертву спасшему его богу свои прежние страхи, вознося ему безмолвную молитву о том, чтобы прежде ненавистное стало приятным, когда рядом более не безликий господин, а чуткий возлюбленный. Аль-Ахмар спокойно наблюдает, ни единым жестом не пытаясь его поторопить. В сияющих лучах его взора Кхнему кажется, что он должен чувствовать себя еще больше трофеем, чем на всех торгах, — в конце концов, владыка песков буквально поставил его жизнь на дуэли с Парвезраваном и выиграл, — но вместо этого он дышит как никогда глубоко и ровно. Он не трофей, не приз и не добыча. Он желанный гость, цветастый колибри, который по своему хотению вспархивает на подставленный палец, зная, что его роскошным оперением восхищаются как есть, а не заводят вторую руку за спину, чтобы в один момент свернуть шею и сделать чучело. Босые ступни утопают в толстом ворсе ковра, когда Кхнему выводит ногой первый шаг. По его просьбе, в зале кроме них двоих нет никого, даже джиннов-музыкантов: в отличие от беззастенчивого принца Тамима, ластящегося к повелителю и посреди толпы, он еще не готов делать это на публику. Но тягучие, переливчатые ноты все же раскрашивают тишину зала, рождаясь на волшебных Дендро струнах под умелыми пальцами божества. Под негромкую мелодию, напоминающую о кружащихся на воде лепестках лотоса, он плавно воздевает руки над головой, опаляя Ахмара пламенеющим блеском рубинов из-под полупрозрачных белесых ресниц. Танец начинается с осторожных покачиваний, в которых Кхнему поводит бедрами, будто преследуя еще сохранившееся в памяти ощущение тяжелого громкого пояса, и медленно обходит неширокий круг. Тело движется легко, не стесненное никакой ломающей кости драгоценной сбруей. Сейчас у него нет ни золота, ни самоцветов, чтобы маняще демонстрировать их сияние на груди и руках, только природная гибкость и грация, — только его собственное, рожденное бессонными ночами искусство. И он бескорыстно дарит каждое движение, каждый взмах и поворот своему сказочному пустынному королю, в благодарность за то, что тот показал ему: при всей кажущейся эфемерности, это не сказка, а его новая, желанная реальность. Кхнему танцует для Ахмара, и хотя его глаза закрыты, а все остальные чувства переплетены со звуками льющейся музыки, он знает, что тот безотрывно внимает ему. В наконец бесстрашно претворяемом в жизнь танце бывший раб сбрасывает одну невидимую окову за другой, почти слыша, как звонко рассыпаются о стены алмазы и сапфиры, украшавшие призрачные невольничьи браслеты. И взамен холодного металла его окутывает теплая солнечная гордость владыки: Ахмар понимает ту внутреннюю борьбу, из которой он на его глазах выходит победителем. Когда мелодичный перелив струн замедляется, он, как зачарованный, идет следом за угасающим ритмом и останавливается совсем близко к расстеленному ковровому ложу, где полулежит бог. — Кхнему, — зеленые отсветы Дендро рассеиваются. Великий лорд поднимает голову, совсем не смущаясь того, что смотрит на смертного снизу вверх. — Ты был великолепен, милый. — Спасибо, что дал мне эту возможность, Ахмар. — Позволишь мне? Их глаза встречаются. — Да. Алый Король шумно выдыхает, встряхивая кисти от остатков элементальной энергии, и поспешно становится среди подушек на колени. Обе руки ложатся на кремовые бедра, двумя пальцами поглаживая вдоль стертых следов чуть выше тазовых косточек, — а потом он легонько тянет Кхнему на себя, вжимаясь с поцелуем в его плоский живот. — Ахмар! — сердце Кхнему сбивается, пальцы сами собой хватаются за серебряную макушку лорда. — Ч-ч-чш, я держу тебя, — успокаивает тот, и его ладони действительно ныряют назад, за пояс, собирая в пригоршни округлые упругие ягодицы, чтобы удержать на месте. То, насколько хорошо и правильно розовеющий зад Кхнему помещается в две большие широкие ладони бога пустынь, как идеально-созревший спелый плод персика, сводит с ума обоих. Кончиками пальцев Ахмар на ощупь ищет какие-то свои особые точки под горячей кожей, сминая ягодицы одновременно с мягкими поцелуями, расцвечивающими ребра и живот гораздо лучше, чем всякие безжизненные самоцветы. Кхнему давится стонами и перестает чувствовать опору собственных ног, — только надежную хватку милорда на своей заднице. Между ног скапливается тяжелое, густое желание, подбрасывая под смеженные веки смутные людские дерзости, такие как потребность обнять божественную голову крепче и самостоятельно вжать ее в свой пах. Ему почти за это стыдно. — Я не твой господин, — вслух произносит Ахмар. — Мы любовники, мой дорогой. Ты можешь делать все, что тебе хочется. Он благодарно мычит, не находя пока духу выразить словами, как сильно он его любит, — и пропускает серебро волос меж пальцев, пока Ахмар позволяет размазать предсемя по своей шее, послушно выцеловывая те места над бедрами, где раньше оставались лиловые синяки. Затем повелитель ласково берет его твердый член в руку, и Кхнему вздрагивает, больно закусывая щеку. Нетерпеливый хозяин, — один, второй, третий, все, кто хотел его в постели, — всегда дергал грубо, резко, практически приказывая возбуждаться в ответ. Неважно, принимал ли Кхнему или давал, ему никогда не позволяли забывать о том, что удовольствие существует лишь для господина. Аль-Ахмар, всесильный Архонт и повелитель целых девяноста девяти городов, стоит перед ним на коленях, грея чувствительную плоть своим дыханием, и наклоняется, чтобы осторожно коснуться налитой головки губами. — Самый красивый, — горячит шепотом лорд, длинно проходясь языком вдоль ствола до яичек, прежде чем вобрать в рот целиком. Жаркая влажность, тут же обхватывающая орган со всех сторон, настолько невообразимо-приятная, что Кхнему не сдерживает громкого голоса. Язык напористо соскальзывает вокруг открытого кончика, сдвигая крайнюю плоть и прижимая тонкую уздечку. Колени подламываются, вынуждая еще больше упереться задом в надежные ладони. Кхнему хочет как-то получше осмыслить происходящее, потому что ему кажется, что расскажи он Парвезравану, что славный лорд аль-Ахмар, которого тот так боялся, превозносил и ненавидел одновременно, в этот самый момент двигает головой, насаживаясь глубже на его, Кхнему, член, — и царь Гюрабада бы лопнул прямо на троне. Да что Кисра, он бы и сам лопнул, наверное, если бы мысли были хоть чуточку яснее. Но божественный лорд закатывает глаза, расслабляет горло, пропуская его до самого основания, тяжело сглатывает, каким-то поистинне сверхъестественным образом нисколько не давясь, и Кхнему может думать лишь о том, как волнительно-чудесно дрожат маленькие прозрачные капельки на его ресницах. — Ахмар, пожалуйста, пожалуйста, — срывается полузадушенная мольба, хотя он сам не знает, чего именно просит. — Конечно, душа моя, — член на секунду выскальзывает из плотного кольца губ. — Ты или я? Кхнему мотает головой. Он обожает горячее тело Ахмара и то, как тот легко доверяет ему свое самое сокровенное, позволяя ему брать себя и восторгаться откровенными, искренними реакциями, — но сегодня он слишком охвачен праведным восхищением перед возлюбленным божеством, и хочет раствориться в этом чувстве без остатка. Алый Король понимает. Он слегка разворачивается на ковре, усаживаясь поудобнее и приглашая его ступить на подушки следом за собой. Одна ладонь снова стискивает ягодицу, а вторая касается разгоряченной кожи немного погодя, оставляя за собой мокрый прохладный след. Когда в раскрытые, разнеженные неторопливыми внимательными пальцами стенки наконец толкается член, Кхнему кажется, что в голове разом осыпаются и коллапсируют в ничто тысячи дворцовых башен, оставляя лишь охряное марево гулко шумящего песка. Ахмар двигается размеренно, растягивая удовольствие. Он умеет совершенно по-разному, это Кхнему уже успел выяснить: и властно, со всей страстью, и крайне нежно, словно учит настоящему наслаждению едва оперившегося птенца. Кхнему не чувствует себя птенцом, но тот все равно осторожничает, медлит, чтобы убедиться, что не причиняет ни капли боли. Владыка песков до сих пор под впечатлением от увиденного танца, и намерен воздать ему сполна все заслуженные почести. Кхнему привычен к виду своего обнаженного тела, но когда его обнаженное тело оплетают сильные руки Ахмара, поднимаясь с ягодиц на поясницу, выше по ребрам, оглаживают грудь, — а кажется, что хватают сквозь кость и плоть прямо за бьющееся сердце, — ему хочется взять инструменты и высечь это в камне. А потом любоваться получившейся статуей так, как будто видит его впервые. — Скажи мне, — умоляет он. — Скажи, что тебе нравится во мне, хаяти. Прошу тебя. Ахмар плотнее перехватывает его под бедра, погружая член до шлепка яиц, и тоже стонет, — гулко, баритоном, блаженно. — Твоя задница безупречна, — рвано дышит повелитель. — Я бы мог подобрать тысячу слов на более чем двадцати языках, чтобы ее описать, но об этом спроси меня потом. Сейчас я знаю только три, и один из них это язык жестов, а второй — так называемый язык любви. Кхнему ахает, роняет голову на подставленное плечо и сжимается сильнее. — Внутри тебя так тесно и хорошо, — продолжает лорд. — Ты так замечательно принимаешь меня, Кхнему. Твое тело будто создано богами. Я бы хотел взять тебя напротив зеркала, мой милый, чтобы ты видел, какое у тебя прекрасное лицо, когда я насаживаю тебя на свой стояк. Чтобы ты смотрел, как тебе идет быть растянутым- — Ахмар! — Ох... Я переборщил? Прости, — Ахмар впервые за день отводит глаза и смущенно прочищает горло. — Искать более лиричные выражения действительно будет лучше немного попозже, если ты хотел именно этого. — Я напомню, — серьезно обещает Кхнему, пряча невольную улыбку в чувственном поцелуе. Несмотря на то, что вслух Ахмар говорит какой-то несвязный ужас, будто бы вручную собранный по самым дальним и грязным углам Садов Радости, Кхнему даже рад, что просьба выбивает его из колеи. Не напомни ему милорд, что это все еще реально, и что он действительно живет, дышит и занимается любовью с грозным повелителем песков, который, однако, не лишен обыкновенных человеческих слабостей, — и Кхнему бы решил, что на самом деле давно умер на той самой гюрабадской площади. Между тем Ахмар, преодолев неловкость, извиняется тем, что обнимает его крепче, кусает губы и, не разрывая поцелуя, толкается сильнее, отчаяннее. Слова забываются. Все внутри переворачивается от невыносимой потребности кончить. Кружащийся песок подхватывает его и тянет выше, еще выше, на вершину огромной пирамиды, вырастающей из тугого раскаленного узла внизу живота. Вместе с толчками Кхнему считает углы, чтобы не излиться слишком рано: поэтому каким-то образом у пирамиды их оказывается как минимум семь, прежде чем она все-таки пронзает его насквозь, а он складывается пополам на груди милорда. Ахмар заполняет его своим обжигающим семенем буквально минутой позже, и еще не успевшее остыть удовольствие в мозгу взрывается вновь. Кхнему запрокидывает лицо к потолку, срываясь из стона на полноценный крик. В объятьях бога пустынь Кхнему перерождается. Он не просто забывает, что раньше на его тело ложились не только любовные поцелуи, но и жалящие удары кнута, и железная сбруя, зачем-то расцвеченная золотом и каменьями, — он не в силах представить, что такое вообще когда-либо было возможно. Ласковыми поглаживаниями по трясущейся спине Алый Король ведет его сквозь пелену обратно, успевая откуда-то достать легкое парчовое покрывало, чтобы закутать его плечи. Он шепчет ему на ухо какие-то сладкие рифмы, которых Кхнему даже не запоминает, но их расслабляющая напевность как никогда вовремя, пока он постепенно приходит в себя. Ахмар понимает его полностью, и Кхнему совсем не против этого. Он привычен к виду собственного раздетого тела. И хотя обнаженная душа — совсем другое, гораздо более личное и сложное, Кхнему решает, что это то честное подношение, которое единственное достойно настоящего бога.