***
— Вино согрелось, — нарушив молчание, сообщил Чжун Ли. — Хайтам? — А? — лингвист моргнул, возвращаясь в реальность, и сфокусировался на участливом лице архонта-консультанта. — Вино, Хайтам. Не в моих силах тебя принуждать, но послушай совета старого дракона. Тебе нужно выпить. — Х-хорошо. Он неуклюже крякнул, пытаясь встать на ноги. Сапог зацепился за деревянные ножки. Он успел пересесть на стул? Голова все еще немного гудела, и он с трудом мог предположить, как долго он просидел, невидящими глазами буравя один и тот же угол. Ах, должно быть, его усадил Чжун Ли, пока он замкнулся в своей голове, переживая заново все то, что пошло не так во время ритуала. Он огляделся: во всем бюро не осталось ни следа божественной магии. Стул, с которого он только что чуть не упал, был возвращен обратно к столу, книга с кляксой исчезла, а рукава рубашки консультанта оказались вновь аккуратно подоткнуты вплотную к скрывающим перчаткам. Печь адептов около ширмы все так же тихо потрескивала на самом медленном огне. Хотя закатный луч из-за приоткрытой входной двери бюро преодолел подозрительно большое расстояние в половину досок пола. Чжун Ли опустился на корточки перед печью, спиной к нему. Вспомнив про «старого дракона» и ранее услышанный звук упавшего на пол хвоста, Хайтам невольно скосил глаза к ремню его брюк, — но никакой огромной дыры, которую там по всем законам физики должен был прорвать такой толстый большой хвост, не наблюдалось. Как и самого хвоста. Впрочем, осознание того, куда именно он пялился, отрезвило его буквально через пару секунд, и он поспешил предложить: — Я помогу- — Нет-нет, сиди, — консультант развернулся на пятках. — Я уже несу. На край стола приземлился небольшой лепной кувшинчик, а к нему в пару из-за стойки перекочевали две такие же искусно сделанные чашки, взамен предыдущих чайных пиал. — Ты пей, не стесняйся, — Чжун Ли разрешающе кивнул. — Госпожа Ху была достаточно любезной, чтобы сходить от моего имени в ресторан и заказать нам ужин. Так что голодным тоже не останешься. — Ужин? Госпожа Ху? — Хайтаму показалось, что шаткое ощущение времени, уже подорванное лучом света и идеальной чистотой, в один момент испарилось окончательно. — Прости, а который сейчас час? — Подходит к концу час Петуха. — Сколько?! Как же, целый день- — Должно быть, твой разум оказался все же не совсем готов к божественному воздействию, — Чжун Ли сложил руки в замок, опуская на скрещенные пальцы подбородок. — Ты был в состоянии шока и почти не реагировал на происходящее. Я не хотел тревожить тебя слишком много, отводя в кровать, поэтому только пересадил поудобнее и позаботился о других мелочах. Прости, что не предупредил об этом возможном последствии заранее. — Ты был уверен, что я справлюсь, — мотнул головой Хайтам. — Да, — честно ответил бывший архонт. — Несмотря на то, что мне рассказали твою ситуацию, признаюсь, мне сложно перестать думать о тебе как об Ахмаре. Я еще не совсем чувствую твои границы, как человека. — Я понимаю. Иногда я и сам не уверен, кто я. Студент поднес чашку к губам и отхлебнул. Вино было горячим, даже слегка обжигающим. Нос защекотал слабый запах сухофруктов, а на языке раскатилось вперемешку горькое и сладко-цветочное. Тепло устремилось по жилам, прогоняя скованность в мышцах и шум в голове. — Мне нравится. Что это? — Вино из османтуса. Вкус не изменился и спустя тысячи лет, — Чжун Ли тоже пригубил золотистой жидкости, улыбнувшись чему-то очень далекому. — Я рад, что могу распить его с тобой. Пусть ты и не готов разделить эти воспоминания. — Извини, — Хайтам невесело усмехнулся. Явственной горечи в напитке сразу как-то прибавилось. — У меня ничего не вышло. Он помолчал, наблюдая за тем, как в чужой чашке, зажатой между вельветовыми пальцами черной перчатки, по поверхности вина одиноко дрейфовал вымоченный бесцветный лепесток. — Господин Моракс… — собственное вино с громким стуком ударилось о столешницу. — Я могу попробовать еще раз! Я только немного приду в себя, и я могу еще! Я справлюсь! — Хайтам- — Я правда могу! Я человек, да, но я крепче, чем ты думаешь! Если для этого нужно нырнуть еще глубже, я приложу все силы! — Хайтам. Гео архонт поймал его вскинутую в умоляющем жесте руку. В золотых глазах отразилось безмолвное сочувствие, когда он медленно покачал головой. — «Густой туман не скрывает благоухания цветов». Ритуал был исполнен по всем правилам. У тебя нет воспоминаний о прошлом Ахмара. Ты не просто забыл то, кем ты был раньше, — ты никогда этого не знал. — Но почему? — Ты знаешь тот единственный ответ, который я могу тебе дать, юный друг. Ты понял меня еще тогда, до ритуала. — Ахмар захотел, чтобы я начал все сначала… Но я просто не могу в это поверить! Как он мог так поступить?! А как же все его связи, его мир, его возлюбленные- Он вспомнил, как остро отреагировал Тигнари, когда понял, что память не восстановилась. Весь день он старался думать обо всем, кроме этого самого момента — но стоило один раз упомянуть, и сердце камнем ухнуло вниз. Тигнари, тот милый Тигнари, который еще позавчера ночью в гостинице задыхался под ним, обнаженный, раскрытый, доверяющий и шепчущий на ухо слова любви, с которым они пообещали друг другу, что все будет хорошо… И выбежал из бюро в слезах, оставив ему лишь одно короткое «ты!». А Кавех? Кавех, посмотревший на него с такой жалостью, прежде чем отправиться следом? — Тигнари и Кавеху нужно время вдвоем, — мягко проговорил Чжун Ли. — Не вини их. Для них это был большой удар, но годы научили их справляться со всем вместе. Они пережили многое. Когда они придут в себя, я уверен, они попросят у тебя прощения. — Я не держу на них обиды, — вздохнул Хайтам, опустив голову, чтобы незаметно проморгаться от собравшейся в уголках глаз влаги. Соврал. Конечно же ему было не по себе. Для него это был не меньший удар, чем для них. Может, даже больший. Это ведь были его воспоминания на кону, а не чьи-то еще! А те, от кого он должен был ждать закономерной поддержки, сразу же перепоручили его заботам Моракса, отправившись переживать собственное горе. Нет, он понимал, что архонт прав, и что у его фамильяров было гораздо больше причин так реагировать, чем у него самого: у него-то не было за спиной тысячи лет одиночества и ожидания. Но все-таки, после стольких усилий, во всех красках ощутить заново эту пропасть между собой и ими — не совсем то, на что он надеялся. — Хайтам, тише, — вельветовые пальцы несильно сжали подбородок, поворачивая его лицо к себе. — Это всего лишь недопонимание. Вы обязательно скоро воссоединитесь. — Спасибо, господин Чжун Ли. — Ай-йа, мой нерадивый консультант довел клиента до слез! Не успел он вытереть глаза и оправдаться за неуместно проявленную слабость, как их обоих обдал порыв ветра с улицы, и в бюро ворвалась худая бойкая девчушка, едва не потеряв по дороге свою большую тканевую шляпу с цветами. Бурый вихрь волос в два счета облетел Хайтама и укоризненно рассыпался об плечо бывшего архонта, которое девчонка стукнула своим маленьким кулачком. — Господин Чжун Ли, как так! — Простите, госпожа Ху Тао. Уверяю, в моих словах не было никакого умысла. Мы с аль-Хайтамом в отличных отношениях. Девушка громко цыкнула, как будто совсем не собиралась ему верить, но заранее признавала поражение в словесной баталии. Стряхнув с рукава облетевший сливовый листок, она резво развернулась, цепко хватая студента за предплечье. Даже сквозь плащ Хайтам почувствовал все до единого тяжелые металлические кольца, в несколько рядов унизывавшие ее пальцы. — Мистер аль-Хайтам! Добро пожаловать в ритуальное бюро. Как семьдесят седьмая потомственная управляющая, я очень рада тебя приветствовать! Но, конечно, жаль, что ты больше не наш клиент. — Почему? — это «жаль» как-то очень странно выбилось из всего ее потока речи. — Ровная осанка, вменяемая речь, и лицо посвежело… — она ткнула его в щеку почти укоризненно. — Ты больше не тот полумертвый голем, которого я нашла за столом своего консультанта! Значит и погребению еще не время. Ху Тао грозно сдвинула брови, как будто Хайтам лично был повинен в том, что у нее стало меньше работы, но тем не менее щедрым жестом раскрыла принесенный пакет, высыпая охапку еще горячих свертков в промасленной бумаге. Курящиеся хвойные благовония тут же отошли на задний план, полностью забитые мощным духом свежеприготовленных ароматных блюд. — Тогда ешь скорее, аль-Хайтам! Чтобы я не зря на ночь глядя бегала аж до «Народного выбора». Ах, но это того стоило! Какие у папы Сян Лин получаются пельмешки с креветочками, ням! Вареные креветки, спеленутые тонким сладким тестом, таяли во рту. Хайтам прикончил всю коробку под пристальным наблюдением госпожи управляющей, которая, казалось, перещелкнулась из сожаления в другую крайность, теперь вознамерившись во что бы то ни стало откормить его в самого образцово-розовощекого героя с рекламы гильдии приключенцев. — Слушай, а раз ты не по рабочему визиту, что привело тебя сюда, м-м? Чжун Ли ни разу про тебя не рассказывал. В каких вы отношениях? — Ни в каких, — первым отрезал Моракс. — Я впервые имел честь познакомиться с аль-Хайтамом сегодня утром. — Оу? Тогда еще интереснее, — длинные ресницы Ху Тао взмахнули крыльями мотылька. — В мире мало дорог, что могут завести путника в наши двери. Или… Или ты пришел услышать единственную и неповторимую поэтессу темных переулков? — Я… — Какая неудача! А хочешь? Это любимые строчки Чжун Ли! Один мондштатский бард даже помог мне положить их на музыку. Значит, начало такое: «вздрогнут, разнежившись, гирлянды сесилий, и старый цинсинь запоет на ветру…» — Госпожа Ху, — кашлянул консультант, и Ху Тао виновато оборвалась посреди стиха. — Прошу, не ставь нашего гостя в неловкое положение. — Ла-адно, — очевидно, одергивания управляющей давно вошли в негласный список обязательств ее помощника. — Все равно, судя по твоему виду, дело у вас не из веселых. — Мы разговаривали. Об истории. — Об истории? — Точно, об истории, — сказал отмерший Хайтам. — Об… об истории восприятия концепции жизни и смерти. Вот. Я… пишу сравнительную дипломную работу. Вы ведь знаете, госпожа Ху Тао, что в Сумеру подходы к этому вопросу совершенно другие. А сказав, не поверил своим ушам. Он ведь всегда был таким честным! Но теперь с каждым разом скрывать действительность за ловкой полуправдой становилось все легче и легче, так, что он сам перестал замечать, как бойко с языка соскакивали оправдания всему, что полагалось держать в секрете. Хотя некоторые последствия, такие как неприятно-кислый привкус тайны, смазанной вынужденным враньем, оставались до сих пор. Хах. Так вот как чувствовали себя Тигнари и Кавех, когда он еще не догадывался, кто они такие? — Еще бы мне не знать! — тем временем, возмущению Ху Тао не было предела. — Перерождения! Как глупо! Хайтам не ожидал такого ответа, а потому даже забыл вернуть коробку на стол, так и замерев с жирной картонкой в руке. — Вы считаете, что реинкарнации — это плохо? — Не плохо. Просто абсурдно. Она решительно вонзила палочки в захрустевший панцирь последней из своих креветок. — Мой род провожает людей в их последний путь уже кучу веков. За гранью мир абсолютно другой. Какой смысл людям возвращаться из той жизни сюда? Разве что неисполненные обещания и тягостные сожаления. Но время не повернешь назад, и исправить ты уже ничего не сможешь. Креветка поучительно тряхнула печеным розовым хвостом, исчезая во рту. — Вот и подумай сам, аль-Хайтам. Каким глубоко несчастным должен быть человек, чтобы променять все заслуженные новые радости загробного мира на капкан предопределенности в этом?***
На улице успела наступить ночь. Это Тигнари понял по тому, что когда он оторвался от подушки, в комнате совсем стемнело, и единственным, что зацепило глаз, была пролившаяся на пол луна. Он проморгался и утерся кулаком. Если на дворе ночь… Получается, он мертвым грузом провалялся в кровати почти целые сутки. Из-за того, что он так много плакал даже в полудреме, он совсем не чувствовал себя выспавшимся, и голова все еще полнилась отупляющей ватой. Но и сквозь нее перед глазами он видел раненое, беззащитное лицо Кавеха. Из всех возможных страшных слов он выбрал то единственное, что пронзило сквозь железную стойкость прямо в сердце. Он сказал ему, что тот так и остался рабом. Он зашипел, больше всего — на самого себя. Любому, кто посмел бы заявить Кавеху такое, он бы без раздумий вырвал его поганый язык и оставил на растерзание духам Голодного Ущелья. А тут он выпалил это сам. Да, в расстроенных чувствах, но тем не менее. Бесплодный поиск истинного перерождения милорда у них длился уже тысячу лет, и каждый раз Кавех обнимал его после, не уставая напоминать, что он не один, что он любим, несмотря на все когти и драки. У него не было ни единого оправдания, чтобы так остервенело на него кидаться. Снова захотелось горестно зареветь, но глаза были до рези сухими, — успел выплакать все, что мог. Так что осталось лишь зябко дрожать, уставившись в холодный лунный диск, и думать про то, позволят ли ему вообще попросить прощения. Он так погрузился в свои сожаления, что когда в мертвом коридоре раздались шаги, он чуть было не спрыгнул с постели, решив, что это возвращается Кавех. Но шаги простучали мимо и оборвались звоном ключей в другом конце коридора. Глубоко вздохнув, Тигнари похлопал себя по щекам и сполз на пол. Как бы ему не было плохо, жалеть себя вечно он не мог. Он зажег в комнате свет, ударив по визгливо закачавшейся медной лампе, и поплелся в сторону расставленной у боковой стены ширмы. За ширмой, в крошечной смежной комнатке, по всем стандартам дорогой гостиницы Ли Юэ, находились их лучшие банные удобства: настоящая железная ванна вместо обычной деревянной бадьи, и специальная стойка, у которой внизу, в раскаленной клетке, колыхался спящий Пиро слайм. Здесь тоже была лампа, затеплившаяся от элементальной стимуляции. Тигнари опустил ее в угол, чтобы было удобнее передвигать флаконы на полке у зеркала. Он быстро нашел то, что искал, — вынул фиолетовую крышку одной из склянок и кинул в клетку со слаймом щепотку толченых электро кристаллов. Слайм тут же затрещал и вспыхнул, начиная активно нагревать плескавшуюся в ванне воду. Кофта, нательная майка, штаны: все полетело на пол. Он сгреб одежду в одну кучу, сваливая ее в обнаружившееся рядом пустое ведро, — сейчас никакую стирку он бы не выдержал. Пробравшийся через ширму сквозняк из спальни заставил неуютно поежиться, поэтому он поспешил закончить с приготовлениями, проверив температуру рукой и вернувшись обратно к полке, чтобы сбрызнуть клетку гасящей эмульсией Гидро. Слайм с шипением затух, превратившись из ярко-рыжего в поблекший красноватый. Точно так же потухло и то сосредоточенное упрямство, с которым Тигнари убеждал себя, что теплая вода поможет ему прийти в себя. Но вот полная ароматного масла ванна была готова, а он — все еще нет. Он стоял совершенно голый, зачем-то стыдливо прикрывшись хвостом, босиком на холодном полу, растерянный, в полном одиночестве. И в этом была только его вина. Он повел себя просто отвратительно, и с Кавехом, и с Хайтамом, и потому, по его собственному мнению, заслуживал не горячую ванну, а хороший мордобой. Но оба его возлюбленных сейчас были далеко, и не могли ни разубедить его, ни ударить. — Я недостоин, Ахмар, — плаксиво прошептал он, оглянувшись на ширму так, как будто боялся, что кто-то мог его подслушивать в минуту полного краха. — Архонты, рухи, я так подвел тебя! Вода колыхнулась, обступив со всех сторон. Он свел ноги вместе и уперся лбом в острые коленки. Пар осел на коже, глаза защипало, но он лишь зажмурился плотнее. Затем покрепче сжал металлический борт и медленно опустился по самую шею.***
Два голоса общались где-то высоко над его головой. Один, недоверчивый, отражался в ушах странным эхом, как будто звучал со всех сторон сразу. Говорило существо, — не мужчина и не женщина, а именно древнее существо, элементальный дракон, которому не нужен был человеческий рот, чтобы складывать звуки. Второго собеседника он знал хорошо: так свободно общаться со свирепым Апепом мог только бесстрашный повелитель песков. — Амон, не говори мне, что просил моей помощи именно для… этого. Он же такой… — Милейший? С этим я более чем согласен, дорогой братец. Ты посмотри, какое чудо! — Да уж, чудо. Он слышал голоса, но не видел ничего, кроме приятно-невесомой изумрудной пелены, и не мог пошевелиться. Зато он чувствовал свое новое, живое и осязаемое тело, сейчас подтянувшее все конечности к груди и укрывшееся длинным золотистым хвостом в позе младенца. Реальность накрыла внезапно, как выпрыгнувший из песка унаги. Незнакомое веселое, покалывающее в пальцах чувство наполнило его мерно вздымавшуюся грудь: у них получилось. У него появились руки и ноги, и он перестал быть бесплотным ветром, одним из тысячи пустынных чудес. Безродный скиталец-шамсин обрел больше, чем когда-либо мог мечтать. В пелене было комфортно, но теперь, когда он пришел в себя, ему быстро становилось скучно. Заново рожденный шамсин попытался было прислушаться к голосам, чтобы понять, в какой стороне находился возлюбленный владыка, но прежде чем он смог услышать что-либо еще, его легко, как пушинку, подняли в воздух. Дребезжащий голос Апепа вновь полился прямо внутрь тесного зеленого убежища. — Признаю, что это действительно чудо, что такой неуч как ты смог достичь столь высокого результата. Элементальная жизнь далеко не всегда соглашается принять чуждую ей оболочку, даже если вырастить ее искусственно вместо человеческой падали. — Мы хотели этого оба, — возразил Ахмар. — Я в нем не сомневался. Он очень упертый. — «Хотели»… Быть мне земляным червем, а не первородным драконом, если все нынешние обитатели Тейвата действительно знают свои желания! Его пока недвижимое тело перекувыркнули в воздухе, плавно унося по спирали еще выше, — словно задумчиво рассматривали со всех сторон. — И все же, Амон, почему такая форма? Слабенькие конечности, хрупкое тельце… Ты видел моих замечательных детей? Неужели толстокожий унут или гибкая летучая змея хуже простого зверолюда? — Ха-ха! И ты еще зовешь себя мудрецом, братишка! — В чем я не прав? — Твои ползучие дети всем хороши, Апеп. Да только представь, как мне уместить унута на моем скромном ложе? А что до летучих змей, то боюсь, ни одна из них своей холодной чешуей не сможет согреть меня промозглой ночью. — Как?! — прогрохотал яростный рев дракона. — Наглец! Ты смеешь признаваться, что все наши усилия были ради того, чтобы создать утеху твоим низменным потребностям?! — Эй, а вот это ты уже сам сказал, червь-переросток! — в ответ на гнев Апепа заливистый смех пустынного бога, наоборот, зазвучал громче прежнего. — К тому же, я шучу. Я не собираюсь принуждать его к чему бы то ни было, только если он сам не захочет. — Цветет предание, — все еще раздосадованно процедил Апеп. Понемногу, шамсин смог разобрать окружавший его пузырь: мерцающий шар элементальной магии. За магическими стенками угадывался желтеющий песок, а на его фоне, — исполинские кольца драконьего хвоста, которым тот и поднял импровизированную круглую колыбель в воздух. В отдалении, рядом с вытянутой рептильей мордой, хлопал крыльями силуэт Ахмара. — Ты дал ему имя? — Я назвал его Тамимом. Ему подходит. Тамим. Вот как он теперь звался. Все еще запертый в своей голове, Тамим беспокойно завозился в нетерпении обрести назад голос и попробовать собственное имя на языке. Имена всегда имели сакральное значение, особенно для таких изменчивых созданий, как джинны и духи, — а аль-Ахмар дал ему самое красивое! Скорее, скорее бы услышать, как Ахмар будет повторять его имя снова и снова! — Так значит, этот крохотный звереныш — твое понимание идеала? Целостности сознания и формы? Я бы сказал, что мне любопытно, как работает твоя голова, примитивный божок, но мне и так известно, что мысли твои обременены отнюдь не высокими материями. — Ты уж меня извини, но ты ворчишь, как старая бабка, — хохотнул король. — И что с того, что я сделал его тело привлекательным? Я считаю свой вкус вполне достойным. — Для человека, — презрительно дыхнул дракон. — Люди устроены гораздо сложнее, чем ты думаешь. Тебе стоит почаще выползать на поверхность. — Мне достаточно того, что мне рассказывают мои дети. И вы с Буэр. У меня нет желания сближаться с теми, кто отобрал наш привычный мир. — Многое упускаешь, брат. Селестия приютила меня и дала мне силы, поэтому я не могу ненавидеть ее так же, как ты. Но тебе стоит признать, что эра древних драконов ушла, и теперь судьбу этого мира определяют другие. — Ты повторяешь слова слабака Двалина. Когда-нибудь ты поймешь, что захватчикам доверять глупо, — Апеп шумно вздохнул, при этом едва не сдув напрочь хрупкий волшебный шарик Тамима. — Этот разговор бесполезен. Не заводи его больше. — Согласимся разойтись несогласными, — примирительно признал Ахмар. — Чтоб ты знал, я благодарен, что ты помог исполнить мечту маленького Тамима. Твои силы действительно превосходят все, что я когда-либо видел. И признай, ты к нему неравнодушен. — Конечно. Это ведь я дал тебе нужные знания о трансформации живого, чтобы ты сотворил эту… лису. Весьма несуразную, как по мне, но тем не менее уникальную в своем роде. Так что помни, что ты в ответе. Ты его приручил, тебе и возиться. — Обязательно. Спасибо, братишка, — Ахмар добродушно хлопнул дракона по шее. — Я сделаю все, чтобы он стал достойнейшим из всех людских народов. Внутри своей клетки, Тамим готов был умереть, — так сильно его распирала необходимость броситься на шею Ахмара, обнять ее своими теплыми, живыми руками и больше никогда-никогда не отпускать. А повелитель еще и говорил такие смущающие вещи! — Забирай свое сокровище, — драконий хвост описал небольшой круг, роняя Тамима в объятья короля. — Он начинает просыпаться. Пусть уж лучше первым, что он увидит, будет твое глупое счастливое лицо, чем моя старая страшная морда.***
— И совсем он не страшный, — пробормотал себе под нос Тигнари, не совсем уверенный, почему из всех возможных воспоминаний, которые могли случиться в ванной комнате, ему на ум пришел именно этот разговор Ахмара и Апепа. Нет, то, что Апеп к нему относился с особенным вниманием, было чистой правдой. Тот не так часто покидал подземные чертоги в туннелях Хадрамавета, но когда таки решал объявиться в землях своего брата по владыческой крови, то принцу Тамиму доставалось все самое лучшее. От ласкового «наша лисичка» вместо тех клеймящих слов, которыми дракон бросался во всех остальных, до разрешения забираться прямо на жесткий игольчатый загривок и кататься по всему Морю Красных Песков. И даже к раздражительно-подтрунивающему Ахмару Апеп старался относиться сдержаннее, чем обычно, когда замечал, как принц хмурит брови. Ахмар был уверен, что Апеп балует его исключительно из ревности и давнего соперничества. Тамим соглашался, но не возражал, — ему было мало различия, откуда бралось внимание, если оно было приятным. А Ахмар, видя, как изощряется Апеп, тоже начинал еще старательнее одаривать принца лаской, пусть и пытался это отрицать. В какой-то степени, они не зря считали себя братьями: в определенных чертах они были абсолютно одинаковые. Интересно, что бы сказал Апеп, увидь он аль-Хайтама таким, какой он стал? Может, с помощью своих созидательных сил, он мог бы… Впрочем, об этом не было смысла даже задумываться. Дендро дракон уже больше миллении пребывал в беспробудной спячке, тяжело раненый тем же небесным шипом, что убил Пушпаватику. Сброшенный тогда Селестией гвоздь попал прямо в центр Хадрамавета, не только испепелив парящие сады Богини Цветов, но и задев туннели Апепа под ними. Об этом им рассказал один из его выживших сыновей-унутов, так и оставшийся сторожить покой отца в разрушенных чертогах. Смерть. О чем не подумаешь, — кругом лишь смерть и запустение. Архонты, как же много они все потеряли от прежних беззаботных времен. Каждый из них. Сглотнув подступивший к горлу тошнотворный ком, Тигнари вылез из успевшей остыть воды и, поддавшись внезапному порыву, в сердцах впечатал кулак в нарисованную на стенке за ванной цаплю. Доски крякнули, он испуганно отдернул руку — вспомнил, где находился, — но слава богам целыми остались и гостиничная стена, и костяшки. Одинаково неудобно было бы объяснять горничным как трещину в дереве, так и подтеки крови на белом птичьем крыле. Полотенце он прихватил с собой в кровать, чтобы кое-как высушить спутавшуюся шерсть, пока сидит в ожидании рассвета и пытается не сойти с ума от навязчивых мыслей о ссорах и неудачах. Так что занятый протиранием мокрых ушей, он совсем этого не ожидал, когда дверь номера рывком хлопнула вперед и назад, впуская в комнату свежесть ночи и острейший запах спиртного. Архитектор ворвался в номер совершенно внезапно. Он замер, и какую-то долю секунды они смотрели друг на друга в полном молчании: еще не обсохший Тигнари с нелепым полотенцем на голове и подслеповато щурившийся на свет Кавех, чьи скулы по цвету напоминали перезрелый персик зайтун. В следующий момент блондин уже оказался у кровати вплотную, опрокидывая Тигнари на спину. Тот сдавленно пискнул, но позволил. — А вот и наше светлое высочество, — насмешливо пропел Кавех, обдавая его жгучим кисло-перечным духом. — Изволили успокоиться? Или все еще рыдаете навзрыд? — Нему, ты пил? — Всего лишь немного местного рисового… чего-то там, — он отмахнулся, не сумев выговорить сложное лиюэйское название дальше начальной буквы «б». — Немного? Да от тебя разит так, будто ты всю таверну в одиночку обнес! Слезь с меня, мне дышать нечем- — О нет-нет, так не пойдет. Не думай, что пара глотков все смыла, и я приполз к тебе мириться, как побитый пес! Послышался глухой стук, — Кавех спихнул с себя туфли, забираясь на кровать с ногами. Горящие рубиновые глаза впились в его, почти что откровенно паникующие. Тигнари редко когда видел Кавеха таким. Что-то большое и темное пряталось в краснеющей глубине. Что-то, что заставляло его нервничать. А он никогда раньше не боялся Кхнему, — знакомого и родного Кхнему, мягкого и всепрощающего, да бездна, которого он столько раз побеждал один на один! — Я старался быть понимающим, Тамим. Я правда старался. Я говорил себе, что у тебя просто не самый легкий характер, что это твой способ справляться с потерей, что в глубине души ты любишь меня так же, как и я тебя. Он вздохнул, и в этом вздохе было столько неприкрытой боли, что у фенека свело желудок. — Нему- — Но судя по всему, я так и остался твоей грушей для битья! — неожиданно повысил голос он, разом превращая увещевающий шепот в обвинительный ряв. Тигнари тут же испуганно замолчал. — Потому что Кхнему ведь стерпит! Кхнему знает, что он должен защищать Тамима! Ахмар ведь его так просил! Но ты не особенный. Ты совсем не особенный, и никакого особого обращения тебе не нужно, слышишь? Знаешь, кто ты на самом деле, высочество? Ты всего лишь заигравшаяся избалованная принцесса! Кавех злобно шмыгнул носом, не отрывая от него глаз. Тигнари пробрала дрожь. Он готов был защищаться, но только не когда архитектор произнес свои последние слова. Обвинение про капризную принцессу встало костью поперек горла и заставило подавиться всеми ответными нападками. Неужели он обманывал сам себя, когда считал, что усвоил свои уроки? — Чего молчишь, Тамими? Снова собираешься реветь? Правда глаза режет, а? — Прости, Нему… — Простить? О-хо-хо, нет, мой сладкий Тамими, на этот раз я не позволю тебе так легко отделаться. Тебе мало моего прощения, слова у тебя влетают в одно ухо и вылетают из другого! Здесь даже так удобно есть мокрое полотенце, которым я мог бы… Хотя нет. Нет. Полотенце — это так, шуточки. Чтобы ты действительно запомнил, тебе нужно кое-что иное, не так ли? Взгляд Кавеха сверкнул льдисто-стальным, несмотря на все его пышущее пьяным жаром существо. — На колени. Руку за спину, давай, хвост в кулак. И лицом вниз, чтобы я тебя не видел, — прорычал он. Рейнджер не сдержал жалобный скулеж. Его тон и его приказ внезапно пробудили в нем худшие воспоминания, запрятанные и забытые на тысячелетия. Кавех чем-то зашуршал: уткнутый лицом в складку одеяла, Тигнари не мог видеть совершенно ничего из того, что творилось за его спиной. Но ему и не нужно было видеть, чтобы понимать, что планирует сделать архитектор. Металлический звон принадлежал пряжке ремня, а шорох — неуклюже стаскиваемым одной рукой брюкам. Второй он все еще упирался в его голую поясницу, придавливая к постели, словно хищник жертву. — Меня достало, что ты не воспринимаешь меня как равного, принцесса! И этот твой урок будет, хах, весьма и весьма наглядным. — Не надо! — прошептал он, чувствуя, как пересохло горло от призрака другой, такой же большой и твердой руки, хватающей за уши и толкающей вниз, чтобы он захлебывался сдавленными мольбами в бордовую парчовую подушку. — Это твое наказание, Тамим, — даже голос Кавеха, казалось, стал на пару тонов ниже. — Ты не отрицаешь, что ты заслужил его? — Я… — он хотел возразить, чувство самосохранения бешено трепыхалось под сердцем, и какая-то дребезжащая, ломающаяся нотка под перегретой агрессией убеждала, что тот все еще готов был его услышать. Но возражать было нечего. Он сам признал, что кругом виноват. А это… это, как подсказывал противный внутренний голос, можно было назвать закономерной расплатой за собственные инфантильность и эгоизм. — Н-нет. — Громче! — Нет, Кхнему! Предательская мысль: пусть. Пусть Кхнему сделает это. Пусть Кхнему сломает последнюю границу-обещание, за которую он держался с момента их ссоры, — что он сможет полностью довериться ему снова только когда рядом с ними появится долгожданный Ахмар. Все равно он использовал ее почти что нечестно, оправдывая ею вовсе не стремление не отвлекаться от поисков лорда, а страх, что став с Кхнему еще ближе, он вовсе перестанет тосковать по нему. Пусть Кхнему возьмет его, жестко и грубо, как дешевого мальчика на одну ночь. Возьмет его как захочет и забудет о том, какие обидные слова он ему говорил, и не только сегодня. Пусть доведет до беспамятства, чтобы не думать о том, как они все еще невыносимо далеко от главной цели — вернуть Ахмара. И о том, как им трудно без его поддержки и мудрого совета. — Т-ты прав. Я… я должен получить наказание. — То-то, принцесса. Матрас скрипнул; Кавех подполз ближе, размашисто притираясь к его так компрометирующе задранной заднице. Еще пока мягкий член грузно шлепнулся между ягодиц, сухо проходясь поверху. Тигнари вздрогнул и невольно заерзал, пытаясь спихнуть. — Не волнуйся, малыш, без смазки я тебя не оставлю, — он мрачно хохотнул, сплевывая в подставленную ладонь. — Все же ты мне не настолько безразличен. Слюна липко брызгала на продрогшие бедра, пока Кавех торопливо дрочил полувставший член, безотрывно разглядывая распластанного под ним принца и поднятый в абсолютном позоре хвост. Тигнари почти что физически ощущал на себе этот затуманенный взгляд, и то, как он полз по позвонкам вниз, упираясь прямо в беззащитно-темнеющее колечко ануса. А лисьи уши, будь они неладны, разбирали происходящее над собой до мельчайших деталей: и проходившуюся туда-сюда по стволу руку, и влажное чмоканье слюны, и сбивчивое, затрудненное после такого количества выпивки дыхание. И то, как Кавех нервно пожевал губу, прежде чем приставить член к его входу и на коротком выдохе, без всякого предупреждения, протолкнуться почти целиком. — А-ауч-ч! Ты с-с-совсем свихнулся?! Тигнари вскрикнул, взбрыкивая в инстинктивной попытке уйти от жесткого проникновения и лягнуть обидчика по колену. Кавех стиснул его ягодицу крепче, болезненно впиваясь пальцами в упругое мясо и заставляя остаться на месте. — Не ной, неженка! — два пальца с едва различимым интересом провели вокруг моментально покрасневшего отверстия. — Фамильяры такие удобные, с нашим чудесным благословением, не правда ли? Что бы я ни сделал, к утру будешь как новенький, ха-ха. Под полузадушенные надрывные стоны он вытащил, оставив только растягивающую его головку, а затем снова ударил бедрами, загоняя до шлепка яиц. Рука на лопатках надавила сильнее; вторая же впервые почувствовалась фенеку не просто длинными наманикюренными ногтями, а полноценными когтями в шаге от раздирания плоти на кровоточащие ленты. | он сам выбрал этот путь. кхнему имел право злиться | Он мог дать отпор, принц был уверен в своих силах и спустя столетия. В рукопашную или на мечах он бы одержал верх. Но он не хотел нарываться на драку — да и где, посреди ночи? В гостинице, полной хрупких вещей? На чужой земле? Поэтому это был его выбор, что Кавех сейчас врывался в него раз за разом, грубо и резко, не давая ни привыкнуть, ни поменять позицию. Быстро стершаяся и высохшая смазка не помогала почти никак, наоборот, неприятных ощущений от насильного трения стало только больше. Еще один безжалостный толчок, и Тигнари, не смотря на все усилия, не сдержал умоляющий полувсхлип-полувскрик. Архитектор тут же придавил его всем своим весом, обдавая висок все тем же запахом рисовой водки. — Хемар, — выругался он, — Тихо ты! Ты же не хочешь, чтобы сюда сбежалась вся гостиница, нет ведь? И чтобы они увидели тебя таким жалким? Тигнари помотал головой. Кавех что-то одобрительно буркнул и распрямился обратно, снова чуть ли не насаживая его на себя. Кривясь от удушающе-кислых ароматов, лис вцепился в одеяло зубами, чтобы хоть как-то быть тише. Сказать правду, Кавех вообще часто пил. И пил много, отшучиваясь тем, что в Гюрабаде существовал абсолютно нечеловеческий налог на трезвых, из-за чего каждый совершеннолетний был вынужден «либо не просыхать, либо подыхать», быстро привыкая к ежедневной бутылке. Другое дело, что обычно его опьянение выражалось лишь еще большей сентиментальностью, когда он мог прослезиться просто от того, что в небе над дворцовой пирамидой звезды просыпались как мешок белого риса, а подобрать их солнце придет только с рассветом. Свою границу Кавех знал, и контролировал настолько хорошо, что его второе, страшное состояние дикого зверя, где он наоборот, терял всякую чувствительность и ощетинивался тысячью игл, будто загнанный в угол дикобраз, Тамим видел лишь несколько раз в своей жизни. Одним из них стала ночь после резни на руинах Гюрабада, где Кхнему собственноручно положил конец жизням Парвезравана и Сирин. Тогда к нему не смог подойти даже сам Ахмар, и они оба дали ему вытравить свой гнев в целительном одиночестве. И вот сейчас он снова перешел черту, до боли выкручивая ему руку, пока врывался членом в протестующе сжимавшуюся дырку. — Расслабься, — видя его страдания, бросил Кавех. — Чем меньше сопротивляешься, тем будет проще. Тигнари зашипел, — набитый тканью рот не позволял сказать ни слова, да и трудно было надеяться на сотрудничество от своего тела, когда оно было как камень, скованное животным рефлексом. «Расслабься», Селестия его разрази! Эмпатия из блондинистой головы и вправду улетучилась вся до капли. Нет, он не ненавидел Кавеха, даже в этот момент. Но тем не менее, их грубый секс сейчас опасно подходил к той черте совестливости и отвращения, за которую упасть было проще простого, зацепись Тигнари слишком долго за какую-то из неосторожно вырвавшихся кавеховых фраз. Ему надо было не думать. Совсем не думать, полностью отключиться, чтобы не знать ни переживаний, ни даже собственного имени. И у него была возможность это устроить. — А еще жестче с-слабо? — собравшись с духом, насмешливо гавкнул он. — Это должно быть наказанием или… или первой брачной ночью? Кавех ничего не ответил, но его ногти предупреждающе вдавились в плоть над бедром. Тигнари, вопреки указанию, нарочно повернул голову, презрительно хмыкая. — Твоя генетика до сих пор тебя сильнее. — Замолчи! Лежи молча! Не… не провоцируй, агрх-х, — по выражению Кавеха было видно, что последние крохи разума борются в нем со зверем. — …прошу. — Боги, какая жалость. Я думал извиниться, что был с тобой несправедлив. Но что это? Не смеешь ослушаться милорда, Кхнему? Значит, в душе ты все же- Кровать грохнула так, как если бы захлопнулась дверь клетки с леопардом. — Хах, х-ха… Вот это уже другое дело. Ну давай, великий архитектор Аару, — Тигнари твердо взглянул в его красное, разъяренное лицо, и выдавил из себя, как вишенку на торте, издевательскую улыбку-оскал. — Заставь меня забыть.