Chrissy and Eddie’s Infinite Mixtape

Когда Крисси возвращается в свое тело, по ощущениям это словно с ее разума сорвали вуаль, а ее мозг просто сгорает. Она болезненно вздыхает, наполняя жадные легкие кислородом. Потом кто-то кричит ее имя, и Крисси падает. И, о Боже, как больно. У нее нет времени защитить эти оголенные провода, которые по-другому можно назвать ее правой рукой. Они вместе с ней врезаются прямо в незнакомый пол. Крисси даже не думает о том, чтобы кричать. Она вся — это крик о боли, страхе, и об ослепляющем, пузырящемся облегчении. Она сбежала. Она жива. Она же жива, да? Невозможно, чтобы было так больно быть трупом. В стороне от нее какое-то движение. И теперь Крисси кричит. Нет, она не выбралась. Она все еще тут. Оно все еще тут. Она отталкивается от земли тремя целыми конечностями. Вся ее правая рука… Кажется, она все еще с телом, но Крисси почти хочет, чтобы ее оторвали. Но все еще, это так, мысли на заднем плане. Неважные. Ей нужно бежать… — Крисси! — снова кричит голос. Он грубый, но от него на нее накатывает еще одна сильная волна облегчения, потому что этот голос не принадлежит той штуке, которая была и не была матерью Крисси. Осознание этого делает этот голос самым лучшим в мире для Крисси. Ей тяжело сидеть прямо. Ее сломанная рука странно висит, а голова кружится. Ее глаза тоже странно видят. Они не фокусируются, это может быть из-за нарушений в нервной системе. Это пугает, но сейчас пугает буквально все вокруг. Потенциально воспаленный мозг Крисси хватается за что-то, когда она слышит ее имя, снова и снова. Большие карие глаза. Сухие листья в темных волосах. Блеск метала и без конца жестикулирующие руки. Странное чувство спокойствия и сопричастия. — Эдди? — спрашивает Крисси, разлепляя пересохшие губы. Ее голос каркающий, а во рту вкус меди. Вокруг нее темно. Но все же не так темно, как там. Фигура перемещается ближе, но зрение Крисси все еще не позволяет видеть четко. Медленно фигура превращается в Эдди Мансона. Он стоит на коленях, держит пустые руки впереди, словно подходит к дикому зверю. Серебро блестит на его руках, одна из них вся в крови. — Эдди, — повторяет Крисси, но в этот раз она плачет, — мне так жаль, Эдди. Она не уверена, за что извиняется, это просто часть ее природы. Она так давно не плакала, потому что слезы не помогали, но она рыдает сейчас, и ничего не видит, и не может остановиться. Она тянется к нему здоровой рукой, и Эдди подтягивается ближе, обхватывая одной рукой ее за затылок, а другой за талию. Их колени сталкиваются. Все это воздействует на ее правую руку, посылая яркие и горячие вспышки боли по всему телу, но это ничего. Его прикосновение приземляет ее. Оно кажется почти чрезмерным, но она уверена, что в любой момент может отстраниться, и он ее отпустит. — Что за хуйня, Каннингем? — шепчет Эдди. Его голос дрожит у ее уха. Крисси дергается, когда вздыхает и чует запах крови. Чем бы оно ни было, та штука пахла кровью, и разложениями, и приближением смерти. Но сейчас ногти Крисси впиваются в теплую, ощутимую плоть под футболкой Эдди. Он горит жизнью, а та штука ощущалась холодной и мертвой, как лягушки, которых они препарировали в прошлом году. Лягушки, по крайней мере, были интересными: вены, кости, органы на своих местах, правильные, как в учебнике. Ту штуку так не назовешь. Эдди что-то говорит, но Крисси не может разобрать, так что делает еще один глубокий вдох через нос. Да, все еще ощущается этот металлический запах крови, но еще пахнет сигаретами, и мылом, и жизнью, и Эдди, и безопасностью, безопасность, мы в безопасности. Слова прыгают у нее в голосе туда-сюда. «Мы в безопасности», — сказал он на опушке. «Не о чем беспокоиться». Эдди первым отстраняется, но Крисси своей целой рукой хватает его за жилет, так что он не может отодвинуться далеко. Он трясется. Как и она. Она все еще не очень четко его видит, но может заметить, что он мажет взглядом по ее руке. Его кадык дергается и Крисси теряется в мыслях, ведь Эдди Мансон не похож на человека, который нервничает без серьезной на то причины. Наверное ее рука стоит того, чтобы понервничать. Она так болит, что мозг Крисси почти ее глушит. Крисси умеет игнорировать боль. Это как компромисс. Она была балериной до группы поддержки, и мама ее иногда шлепает и щипает. Плюс ко всему, она умеет терпеть дискомфорт. Либо совсем пустой желудок, либо забег до туалета с полным научили ее этому. Но когда она смотрит на свою руку, она сразу жалеет о том, что сделала это. Мама Крисси хочет, чтобы она стала медсестрой. Это часть компромисса, который совсем им не является. Ведь компромисс это когда все, заключающие его, в какой-то мере согласны с исходом. Но Крисси хочет быть врачом, таким, какой помог ей, когда она упала с велосипеда. Крисси хочет быть врачом, и она проводит много времени, читая о том, как устроено тело человека, запоминая названия костей, сухожилий, мышц и вен. Это значит, что она понимает, глядя на свою изуродованную руку, что может больше никогда не сделать кувырок назад. Ладонь ее руки торчит во все стороны из-под рукава ее кофты. Сама рука висит, очевидно сломана в нескольких местах, но хотя бы скрыта вязаной тканью. У нее вырывается маленький хнык, когда она пытается сфокусироваться на лице Эдди. Должно быть, легче сфокусироваться на чем-то кроме ее руки, на чем-то хорошем. Этот как повторять движения для выступления, когда она голодна. Или как делать домашнее задание, когда ее мама не в настроении. Или как слушать кассеты Дженны, когда не может уснуть. Но это не легко, потому что Крисси в ужасе и все болит так сильно, что она и на крик не способна. Эдди снова двигается, когда слышит звук, но ее кулак смыкается на жилете, и он останавливается. — Пожалуйста, не уходи, — она смогла выдавить из себя. Эдди услышал ее раньше, на опушке, когда она сказала, что не хочет чтобы он уходил. Может услышит и сейчас, потому что одна мысль остаться наедине, даже на секунду, для нее более невыносима, чем раздробленная кость. За этим следует пауза, а потом теплая, крупная ладонь берет Крисси за подбородок. Это не похоже на то, как Джейсон держит ее лицо. Нет никакой требовательности, нет давления. Это просто… приятно. Будто Эдди делает самой Крисси одолжение тем, что держит ее вот так немного. — Нужно позвонить в 9-1-1, — говорит он. Его голос все еще дрожит. — Твоя… Это был пиздец. Твоя рука… — Ты не можешь вызвать полицию, — она мямлит, потому что уже думает наперед. Нужно уметь думать наперед, если хочешь выжить в таком доме как ее. Она знает каждую скрипящую половицу, точное расположение всех коробок в кладовой, выверила громкость, с которой может слушать плеер, чтобы мама не услышала запретную музыку. Эдди ничего не говорит, поэтому Крисси пытается объяснить. — У тебя будут проблемы, Эдди. Он не сделал ничего плохого. Эдди пытался помочь. Он был единственным, кто пытался помочь. Очень важно, чтобы у него не было проблем, даже важнее, чем ее рука. Важнее, чем все остальное. — У меня будут, — Эдди обрывает слова с фырканьем, но его глаза все еще нежные и они близко. Они такие большие. Такие темные. Крисси чувствует, как его дыхание щекочет ее ресницы. — Что случилось? — спрашивает он. — Что это было? — Что ты имеешь в виду? — она наклоняется ближе, опираясь на Эдди еще немного больше. Ее голова кажется такой тяжелой, так что это просто чудесно, когда он так держит ее, но вот рука, рука, рука. Эдди поглаживает ее щеку большим пальцем. Джейсон обычно гладит ее по волосам, но Крисси больше предпочитает то, что происходит сейчас. Этот контраст между нежностью Эдди и тем, что произошло пару минут назад, кружит ей голову. — Ты… Не знаю. Как будто у тебя был какой-то припадок. — Прости, — она слегка трясет головой, что причиняет боль, но не настолько как все остальное. Может, у нее сотрясение? Она разжимает свои деревянные пальцы на его жилете, и удерживает себя, опираясь рукой об его ногу. То как они сидят, соприкасаясь коленями, кожа к коже… Ведь ее ноги нагие под юбкой, а его острые колени торчат сквозь дырки в джинсах. Он очень теплый, а Крисси всегда так, так холодно. Ей хочется склониться еще ближе, застегнуться в его кожаной куртке, и проспать там, на его груди, тысячу лет. — Я не мог заставить тебя очнуться, — говорит Эдди, — поверь мне, я пытался. Он говорит быстро и звучит так убедительно, что она кивает, показывая, что верит ему. — А потом, я тебе лапшу на уши не вешаю, клянусь… Ты просто как в «Экзорцисте», Крисси. Ты… Бля… Он убирает руки от ее лица, чтобы показать ими на потолок. Но ей сразу не хватает этой безопасности его прикосновения. — Блять, ты просто взлетела. Пульс разрывается у Эдди в широкой артерии на шее. Это аорта, —думает Крисси. Кости в пальцах называются фаланги. У Эдди хорошие, длинные фаланги. Не сломанные, как у нее. Его, наверное, идеальны для гитары. И они были приятные, когда прижимались к коже над скуловой костью ее щеки. Скуловая на латинском будет Zygoma, что по-другому переводится, как «yoke» — бремя. Она думает, что могла бы рассказать ему. Она могла бы поделиться своим бременем с Эдди. Он может поверить ей. Она доверяет ему. Крисси облизывает свои ужасно сухие губы. Его глаза следят за движением ее языка. У Крисси сжимается горло, но он смотрит на нее так, словно готов на все. Так что она даже хочет рассказать ему. Тем более, он уже называл ее ненормальной. Было неплохо, когда он так говорил. Было хорошо. И он тоже ненормальный, правильно? Он… Безопасный. — У меня были… — ее голос обрывается. — Я видела вещи, если можно так сказать. У меня были, вроде, видения? Эдди моргнул. Его ладони падают на колени. Ей бы хотелось, чтобы он снова подерживал ее голову, но она не чувствует себя достаточно храброй, чтобы попросить об этом. — Видения? — спрашивает он. — Какого типа видения? Крисси запинается и немного замыкается в себе, когда отвечает: — Ужасные. — Ужасные, — повторяет он. И нет никакой снисходительности или насмешки. — Ужасные видения. Все время. Дома. В школе. На тренировках. — Из-за этого ты хотела наркотики, — и это даже не вопрос. — Да, — говорит она и чувствует такую благодарность за то, что он не осуждает и не жалеет ее. — Мне так жаль. Я думала, что они могут помочь. Я думала, что ты поможешь. Короткий, невеселый смешок срывается с неулыбчивого рта Эдди. Он проводит руками по лицу, но быстро отрывает кровавую подальше, шипя. — Я чуть не обоссался когда ты, ну, ты понимаешь, — он снова показал на потолок. — И все, что я мог сделать, —это шандарахнуться на задницу и порезать руку, когда свалил радио. Радио. Крисси ахает и снова хватает Эдди за рукав. — Но это мне помогло! О Боже мой, Эдди! — ее рука просто трещит от боли, но Крисси старается не обращать внимания. Он склоняет голову набок в немом вопросе, но не освобождается с ее хватки. — Я слышала… Я была… В этом типа видении, — ее слова ускоряются, пока она говорит, как будто она говорит быстрее, чем думает, что сказать. — Я была в своем доме, но и на мой дом это не было похоже, понимаешь? Все было неправильным, и эта штука была там; я думала, она убьет меня, Эдди. Я была уверена. Но потом я услышала Принца, и, Боже мой, из-за этого я смогла спастись. — Принц? — неверяще уточнил он. — Принц тебя спас? — Ты меня спас! — настаивает Крисси. — Ты включил радио! Что-то в этой песне… Я ее обожаю. У Эдди брови спрятались за челкой: — Ты любишь Принца? Ты видела «Пурпурный Дождь»? Крисси Каннингем хранит у себя альбом на котором написано 18+? Он задает все вопросы очень скептично и немного восхищенно, пока склоняется к ней еще ближе. В один момент мир Крисси возвращается на привычную орбиту, с привычными проблемами, пока на ее щеках расцветает румянец. — Ну… Моя мама не разрешила мне посмотреть фильм или купить альбом. Понятное дело. Но родители Дженны были крутые, и она записала мне альбом на пустую кассету в прошлом году. Мне… очень нравится. Это мой любимый. — Какая хитрая. На пустую кассету… — говорит Эдди, кивая в одобрении. У Крисси дергаются губы. Ей нравится его одобрение, но потом на нее снова обрушивается вес того, что они обсуждают. — Да, в общем, я услышала песню… А эта штука… Она была похожа на мою маму, но в то же время не было моей мамой. Эдди кивает, лицо снова становится серьезным. — Как когда это был твой дом, но на него не похож. — Да! Он понимает! Конечно, Эдди может понять. Наверное, он единственный человек в мире, кто понял бы. — И там… Она говорила мне вещи, типа, ужасные вещи. Как будто она видело все, что со мной не так, и она… — у Крисси комок в горле, который не дает ей продолжить. Кожаная куртка Эдди скрипит, когда он придвигается ничтожно близко к ней, не оставляя между ними пространства. — Все с тобой так, Крисси. В тебе нет ничего плохого. И теперь Крисси повторяет его короткий, невеселый смешок, потому что Боже, Эдди, если бы ты знал. — Ну, кое-что я знаю, — говорит он; Крисси понимает, что, скорее всего, сказала последнюю мысль вслух. Но он не дает ей прервать его. — Но это пустяки. У всех нас свои демоны. Просто твои, ну… Эдди снова смотрит на потолок, а потом на нее с улыбкой, такая маленькая усмешка, поднимающая только уголки его рта. — Более реальные, чем мои, да? Улыбка растворяется. — Но, да, я свалил радио, что каким-то образом совершенно случайно тебя спасло? — Ага, — говорит Крисси и вспоминает. Эта песня заставила ее вспомнить.

Гордые, подбадривающие слова ее папы, когда у нее получилось сделать первое колесо. Ощущение первых пуантов, когда она начала заниматься балетом. То как стучали друг о друга пластиковые шарики на концах резинок в волосах Дженны, когда они танцевали на заднем дворе. Пятерку за тканевую куклу, которую она сама пошила на трудах. Холодный глоток молочного коктейля со вкусом клубники, а не вины. Щекотливые усики Мэсси, то, как шевелились его маленькие идеальные лапки, когда он держал семечку. То, как она помогла Ким, самой юной девочке в команде, научиться делать кувырок назад. Легкое, воздушное чувство в ее груди в те короткие моменты на опушке с Эдди…

А потом она увидела Эдди в тот самый момент. Она смогла увидеть его, когда песня пронеслась к ней сквозь стены «не ее дома», проделывая дыру в стене и пропуская такой желанный свет. Крисси заставила себя вернуться в настоящее. — Я услышала песню и смогла увидеть тебя, — говорит она. — Ты звал меня, и я побежала к тебе навстречу. Эта штука хотела поймать меня снова, но не смогла, и я… Где-то в трейлере бьют часы. Это не те самые часы, но вызывают у Крисси уже знакомые чувства. Она окончательно отпускает Эдди, когда ее вдруг резко, сильно тошнит на ковер. Рвота выходит в содрогающихся, кашляющих позывах. В ее желудке толком ничего не было, но запах все еще мерзкий. Уже знакомый позор накрывает Крисси с головой, соревнуясь с ужасом и замешательством. — О, Эдди, — она ахает, поворачиваясь к нему, пряча свое отвратительное лицо, — мне так жаль. Но Эдди подвигается, тянется к ней. В его окровавленной руке что-то темное. Крисси дергается, и из-за этого Эдди замирает, показывая ей свои руки. Она видит, что это просто кусок ткани. Может быть это бандана. Что-то в том, как он снова тянется к ней, эта сквозящая аккуратность его движений, почти снова заставляет ее заплакать. Она думает о мисс Келли, которая говорит ей: «Ты заслуживаешь счастливую и полноценную жизнь.» Она думает о Джейсоне, когда он говорит ей: «Для этого и нужны питомцы», или когда говорит, что жить с половиной мозга лучше, чем сходить с ума. Она думает об Эдди, когда он называет ее «ненормальной», как будто это что-то хорошее. О том, как блестят его глаза, о легком чувстве в ее сердце там, на опушке. Все болит, но пальцы Эдди под черной материей не кажутся снисходительными или осуждающими, пока он вытирает ее лицо. Он просто ощущается как комфорт, и безопасность, и жизнь. Он отбрасывает ткань в сторону, неловко зависая в воздухе, словно хочет обнять ее, но ему не хватает смелости. Теперь это очередь Крисси подвигаться ближе. Она утыкается лицом в изгиб его шеи и продолжает плакать. Это так приятно, когда тебя обнимают. Когда кто-то держит тебя в объятьях и просто хочет, чтобы ты была в порядке. Джейсон иногда обнимается с ней, но его хватка полна ожиданий, даже если он хочет «подождать до свадьбы». Ее отец иногда прижимает ее к себе одной рукой, но в последние пару лет он все меньше и меньше присутствует в ее жизни. Он постоянно в командировках или закрыт в своем кабинете. Мама Крисси никогда не любила обниматься. А вот Эдди Мансон, кажется, любит. Возможно, Крисси тоже. — Все будет в порядке, — обещает Эдди. Он гладит ее спину длинными, размеренными движениями, избегая ее правого плеча. Это очень сладкая ложь, а его руки такие приятные, пока цепляются за ее кофту, что Крисси очень сильно хочет, чтобы эта ложь стала правдой. — Ты со мной, — говорит он, — ты в безопасности. Когда в дверь кто-то громко стучит, Крисси снова начинает кричать, но Эдди притягивает ее к себе, поглаживая спину. Тогда Крисси пытается представить, что этот мир начинается и заканчивается на них одних.