Без правил

Утром просыпаться не хочется, всё вокруг тёмно-серое. Мама не приходит ко мне будить, после вчерашнего скандала, она не разговаривает. Слушаю бурчание телевизора в соседней комнате — какое-то утреннее телешоу. Тусклый свет сплетается с бормотанием, давит на голову. Я ищу убежища под одеялом. Делаю себе домик, как в детстве, но и там нет тепла. Я представляю рядом другого. Мы слипаемся ладонями, срастаемся коленями, смотрим в глаза. Но одно легчайшее движение ресниц — я снова одна, ограниченная непроницаемыми стенами из толстого одеяла. В этом плотном коконе я остаюсь, пока не начинаю задыхаться. Если бы нас здесь было двое, мы могли бы стать воздухом друг для друга. Могли бы... В моей руке, где-то внутри ладони, ещё живёт ощущение обветренной грубой кожи. Фантомная боль стекает от кончиков пальцев к сердцу. Я припоминаю свой сон. Кажется, там тоже была рука, за которую я цеплялась, как за последний шанс. Встаю, чтобы нарисовать эту руку. Короткие жирные штрихи ложатся на лист. Широкие пальцы с недлинными ногтями не похожи на женские, ни на что не похожи. Скомканный листок летит в мусорную корзину. Слишком много нытья. Когда я прохожу мимо, мама смотрит сквозь. Горячий чай не греет. Даже под тёплой водой из крана мои руки остаются ледяными внутри. — Маам, у нас что, отопление отключили? — кричу, а потом вспоминаю, что мы не разговариваем. Батареи тёплые, это со мной что-то не так? Мама затевает воскресную уборку, а я прячусь в своей комнате, даже не делая попытки помочь. Бесполезная. Знаю, что заслуживаю чувство вины. Ранние сумерки сочатся сквозь оконное стекло с тусклыми каплями ледяного тумана, отсекая гул пылесоса, манящие запахи из кухни — призраки чужой жизни. Едва за дверью наступает затишье, время покинуть убежище. Мама с кем-то разговаривает по телефону. В тёмной прихожей завязанный пакет с мусором. Я могу сделать хотя бы это, чтоб вина не сжирала изнутри так яростно. Накидываю куртку, чтоб спуститься к мусорным бакам. Лампа у подъезда светит тускло, на скамейке сидит человек. Схватываю взглядом кепку, чёрную с красным, потом светлый хвост волос. Меня дёргает в сторону, невидимая леска натягивается и тащит почти против воли. Кристина с трудом поднимает голову: — Привет, — голос её звучит смазано, хрипло. — Что ты здесь делаешь? — почти секунду я готова поверить, что у Захаровой по случайному совпадению в этом доме живут друзья или родственники. Кристина молчит, блестя обесцвеченными глазами. — Подожди, я быстро! — взмахиваю пакетом и срываюсь с места в спринтерской гонке. Гонка со временем — лишь бы не скрылась, как в прошлый раз. Нет, она ещё сидит, в той же позе — спина горбится, локти на коленях. Я открываю рот, как рыба, вытянутая из воды. Надо что-то сказать, а слов нет. Не могу пройти мимо, будто её не заметила. Не могу остаться с ней — боюсь очередного скандала от матери. Зачем Кристина пришла сюда? Ей нужна помощь? Почему сидела на скамейке? Да, она же не знает номер квартиры. Почему не позвонила и не написала? Из сутолоки вопросов мозг выхватывает одну мысль: ей нужна помощь. Если так, то остальное не имеет значения. — Пойдём! Захарова неохотно поднимается. Только в лифте я замечаю посиневшие дрожащие губы, свежую ссадину в углу рта. Но смотрит она исподлобья угрожающе, едва не скалит зубы, готовая зарычать — точно пёс, который прячет страх под вздыбленной шерстью. Мама не одобрит, если я приведу Кристину в таком виде. При гостях она будет улыбаться, а потом... — Вот здесь кроссовки снимай, — я стараюсь говорить тихо, но мама всё равно кричит из кухни: — Света, кто там? Сама она появляется в освещённом проёме спустя секунду. Хмурится недовольно, но тут же надевает приветливое лицо. — Мама, это Кристина! Захарова. Из класса. — Здравствуй, Кристина. — Здрасьте, — хрипит еле слышно. — У нас проект совместный. Для школы, — лепечу первое, что приходит в голову, пытаясь протиснуться боком в коридор. — Хорошо, девочки, — благосклонно кивает мама. Видно, что Кристине любопытно, хотя она старается не пялиться. — Ебаный в рот! — матерится она, входя в комнату. — Выруби свет. Глаза болят. Послушно выключаю верхний свет. Ощупью нахожу в темноте стул, Кристина падает на мою кровать и стонет. Я должна задать этот вопрос: — Кто тебя избил? Кристина фыркает. Молчит, потом сознаётся неестественно беззаботным тоном: — Батя доебался. Он уже, блять, допился до синих тараканов. Типа, ему скоро на вахту уезжать, так решил напоследок... Совсем с катушек слетел... И матери досталось. Беспомощность наступившего молчания выворачивает наизнанку. Отец ударил меня только один раз, когда был пьяный. Не могу представить, каково сейчас Кристине. Прислушиваюсь в темноте к её сипловатому спокойному дыханию. Вдох-выдох, вдох-выдох... Кажется, это уже было когда-то. Ощущение дежа вю накрывает. Мне хочется потеряться там, внутри себя, чтобы выбрать этот звук в качестве путеводной звезды и следовать за ним. Вздох сбивается негромким стоном. — Может, тебе надо в больницу? — Не пизди! — по голосу слышно, она усмехается. — Заживёт, как на собаке, первый раз что ли. Притворяется или ей правда всё равно? — А твой брат? При первой встрече Денис не показался мне хорошим человеком, но вчера, на рыбалке, вёл себя вполне нормально. — Дэн с нами не живёт, типа. Так, иногда приходит с батей бухать. Они как встречаются, или бухают, или дерутся... Или и то, и другое. Неожиданный громкий стук заставляет меня подпрыгнуть. Дверь открывается так быстро, что я не успеваю включить свет. — Девочки, вы чего в темноте сидите? Мама с подносом в руках пытается дотянуться до выключателя. — Это у нас проект такой. По физике. По теме «Свет»! — если бы я так не испугалась, то сейчас, наверно, ржала бы, как лошадь. Кристина помогает маме. — Я вам пирожков принесла, девочки. И чай... Кристина, что у тебя с лицом? — Ну, типа, на тренировке попало. Мячом. Я футболом занимаюсь, — Захарова тоже умеет врать. Мама хмурится. Она причесалась, накрасилась — при параде. Может, у неё профессиональный нюх на подростковое враньё, но уличить нас во лжи не получается. — Кушайте, девочки. Приятного аппетита. — Спасибо, — бормочу я. Как только дверь закрывается, Кристина морщится: — Твоя мать... типа... она... ну... — её лицо странно корчится, будто Захарова пытается выговорить очень сложное слово. — Моя мама работает учителем, если ты это имеешь в виду. Кристина качает головой: — Учительская дочка, блять. — И что? — Да нихуя! Мне противно это слышать. Не понимаю, почему она злится. — Твоя маман в нашей школе работает? — Нет, в другой. Которая тут, рядом. — А чего, типа, тебя к себе не забрала? Не собираюсь я обсуждать эту тему. Кристина уже в который раз ведёт себя бесцеремонно, как слон, проламывает мою защиту и пытается вытащить без разрешения то, что спрятано в тёмной комнате. — Ешь пирожки! С капустой. Кристина набрасывается на еду. Я разливаю чай по кружкам из парадного чайничка. Мы обе голодные, тарелка пирожков пустеет за пять минут. — Света, провожай Кристину! — слышится из-за двери голос мамы. — Вам обеим завтра в школу рано вставать! Страх вонзается осколками в ладони. Я не могу, не могу отпустить Кристину. Куда она пойдёт? Не к отцу, точно. Сейчас не лето, на улице не переночуешь. А она в своей тонкой кофте замёрзнет через пару минут. Кристина уверено поднимается, будто собирается вернуться домой, лечь в тёплую постель, а завтра с утра, как обычно, прийти в школу. — Звони брату! — пусть Захарова смотрит на меня, как на чокнутую. — Договорись, что будешь ночевать у него! — Да отъебись ты! — Звони! Или я звоню в полицию, что тебя избили! Кристина долгую минуту оценивает степень моего сумасшествия. Потом, вздыхая, набирает номер на своём телефоне. — Дэн, привет! Можно я у тебя сегодня перекантуюсь? Слушает ответ, нажимает отбой и поглядывает так недобро. — Он разрешил. Всё? Могу я идти? — Иди! Она неразборчиво матерится. В прихожей, натягивая кроссовки, бурчит: — Ну ты душнила, блять, Ярцева! Знала бы, ни за что не пришла! — уходит в темноту, одна, независимая. А я чувствую себя маленькой девочкой, которую незаслуженно обидели.