Без правил

Так странно возвращаться домой в то время, пока остальные ещё, может быть, только собираются на работу или на учёбу. Кажется, что любопытные старушки, которыми всегда полон автобус по утрам, пялятся исключительно на меня, гадая, почему я прогуливаю уроки. В конце концов, я вполне могу учиться во вторую смену. В нашем городе ещё осталась пара школ, которые не перешли на односменную работу, например, та, в которой работает мама. Я такая жалкая: сама обвиняю и сама же выдумываю никому не нужные оправдания. В любом случае, чувствую себя преступницей, моё лицо горит, особенно губы, которые пылают огнём от того, что прижимались к чужим губам, оставившим на них своё клеймо. Это клеймо не сотрётся. Кажется, будто всем заметно: я целовалась с девушкой. Мне стыдно до слёз. По дороге от остановки до дома встречный ледяной ветер хлёсткими порывами вымораживает кожу, как пощёчинами. Наконец, я больше ничем не отличаюсь от таких же прохожих, которые согнувшись навстречу ветру, с полузакрытыми глазами и красными обветренными лицами бредут в том же направлении. Теперь и слёзы не кажутся неуместными. Только иррациональная надежда, что мама посреди рабочего дня почему-то окажется дома, и мне не придётся оставаться один на один с братом, не даёт трусливо повернуть назад. Машины отца не видно у подъезда, хотя это ничего не значит: он мог поставить и с другой стороны дома. Обычно на выходные он возвращается из своих бесконечных поездок. Поднимаясь в лифте, я перебираю вероятности, как цифры на игральном кубике: кто-то из родителей не на работе, или он уже проснулся и свалил к друзьям. Летом я могла гулять с утра до вечера, часами отсиживаться на детской площадке за домом, когда он приезжал. Сейчас бежать некуда, на улице слишком холодно. Ключ не поворачивается в замке, значит, внутри кто-то есть. Обречённо нажимаю на кнопку звонка, прислушиваюсь — никто не открывает. Давлю на этот грёбаный звонок раз за разом, рискуя сломать. Злость ищет выход наружу, требует колотить кулаками по металлической двери так, чтобы от грохота содрогался весь подъезд, чтобы соседи повыскакивали из своих квартир, спрашивая что случилось. Я нажимаю и больше не убираю палец, слыша даже сквозь двери, как мелодия заходится истерическим визгом, повторяясь снова и снова. Наконец, защёлка лязгает, поворачиваясь. Нажимаю на ручку и делаю опасливый шаг в тёмную пещеру прихожей. Пульс скачет бешеными синкопами, но я игнорирую это. Он там. Стоит в тени коридора, опустив руки. Взлохмаченный, будто только проснулся. Ничего не скажешь, глубокий сон. Однажды, ещё на старой квартире, он забыл забрать меня из детского сада — заснул и не слышал, как приходила воспитательница, вместе со мной звонила и стучала в дверь... Я осталась в саду со сторожем до возвращения мамы с работы... До сих пор помню его заспанный испуганный вид, когда мы вернулись домой. Мимолётного взгляда хватает заметить опухшее лицо, красные воспалённые веки. Чего я никак не ожидала: он в одних трусах. Мысли мечутся от «как он посмел» до обморочного жара между бёдер. Никакая сила не способна больше заставить меня посмотреть в ту сторону. Я всё ещё могу сбежать, но не делаю этого. Аккуратно снимаю ботинки, выравниваю их в одну линию рядом с его кроссовками, а перед глазами по-прежнему стоит высокий тощий силуэт. Выступающие клавиши рёбер вместо крепких мышц: он сильно похудел. Сердце бьётся испуганной птахой, ломая крылья о грудную клетку. На глаза словно опускается тёмная пелена, притупляя все эмоции. Я больше его не вижу, но и куртку приходится вешать ощупью. Чувствую, он колеблется... «Уйди, пожалуйста!» — молю я беззвучно, но от этого моя молитва не становится менее отчаянной. Только по лёгкому движению воздуха да тихому скрипу двери можно определить: больше его здесь нет. Живот крутит от голода, но лучше спрятаться в комнате и лечь спать, чем рисковать снова оказаться с ним рядом. Под одеялом тепло, почему я никак не могу согреться? Взбудораженный мозг не хочет успокаиваться, прокручивая калейдоскопом фрагменты прошлого, пока я, как обычно, пытаюсь отпустить всё это, замотав в воображаемый чёрный клубок. Уговариваю себя, что очередная истерика или паническая атака никому пользы не принесёт... Мои глаза широко распахиваются, реагируя на внезапный тихий звук. В приоткрытую дверь протискивается он и, бесшумно ступая, приближается к кровати. Становится надо мной, смотрит. Тело откликается мгновенно, замирает, превращается в лёд, в дерево, обрастает годовыми кольцами — проходят векА, прежде чем он садится в изножье, упираясь локтями в колени, склоняет голову. Я бы чувствовала его боль, как раньше... если бы позволяла себе чувствовать. Сейчас это ощущается на периферии сознания тревожным зудом, комариным писком. Невыносимо хочется прихлопнуть надоедливое насекомое, чтобы наконец наступила полная тишина. Я тону во всём этом, задыхаясь, пока его горячие ладони не находят мои ступни... Какая-то часть меня привычно расслабляется под жёсткими колючими пальцами, гул в ушах нарастает. Знаю, что могу не дышать сколько угодно. Всё это было уже много раз, только не надо вспоминать. Проще быть не живой... Кажется, сознание отключается, потому что в следующий раз, когда я открываю глаза, в комнате я одна. Мама и отец появляются практически одновременно глубоким вечером. — Опять нажрался? — визгливый мамин голос доносится из прихожей. — Ты мне ещё тут рот пооткрывай! Начинается привычная ссора. — Лучше бы с детьми больше времени проводил, чем водку жрать! Сын приехал, а ты даже не подумал дома появиться! Они ругаются в гостиной прямо за моей дверью, слышно хорошо, даже слишком. — Ну, и где тогда этот уёбок шатается? — отец пьяно смеётся. — Я-то дома, а он где? Опять со своими дружками? Обычно отец не матерится. Но иногда, выпив немного, словно становится другим человеком: у него бешеный взгляд, слюна вылетает изо рта вместе с грязными словами. Он может мерзко шутить, даже ударить в порыве гнева. А потом начинает вливать в себя бутылку за бутылкой, пока не отрубится... — Не смей так говорить про своего сына! — орёт мама. — Думаешь, я не знаю, чем он занимается? Загремит на нары, потом не отмоемся! Всё из-за того, что ты вечно покрываешь этого щенка! Мама уходит на кухню, хлопнув дверью. Отец включает телевизор. Обычный вечер для нашей семьи. Спустя примерно час я отрываюсь от книги, которую перечитывала, наверно, в сотый раз, потому что слышу какую-то возню. Звенит звонок, отец негромко матерится, хлопает входная дверь... Примерно представляю, что сейчас будет. Я должна быть там не смотря ни на что. — Где шлялся? — в голосе отца пьяное веселье смешивается с угрозой. — Мне не двенадцать лет, чтобы перед тобой отчитываться, — брат говорит спокойно, снимая куртку и вешая на крючок. Я подхожу ближе, становлюсь рядом с отцом, чтобы в случае чего позвать маму. — Пока ты в этом доме, ты будешь отчитываться! И посмей только голос на отца повышать! — он сам себя заводит, как обычно. Накручивает, ищет повод придраться. — Вот Света хорошая девочка, — отец неожиданно подтаскивает меня к себе одной рукой, прижимает, гладит по волосам, больно вытягивая пряди. — Учится хорошо и родителей слушает. От него несёт перегаром, но я стою смирно, не шевелясь. Только поднимаю голову, чтобы встретится взглядом с глазами серыми, как у меня. Зрачки такие крошечные, их почти не заметно. Он смотрит не мигая и, если бы я не видела, как белеют его скулы, а шея покрывается красными пятнами, решила бы, что ему плевать. Нет, это мне всё равно, потому что он сделал меня такой. Подныриваю под руку отца, который, пьяно пошатываясь, пытается сообразить что произошло. Не хочу больше ничего видеть и слышать, пусть катятся к чёрту со своими разборками. Оба. За моей спиной раздаётся звук удара. Обернувшись, вижу на щеке брата красный отпечаток кулака, который мгновенно наливается багровым. Хватая куртку с вешалки, тот выскакивает в подъезд, бахает дверью. — Педик, — едва слышно ворчит отец, оглядываясь. Заметив меня, машет рукой: — Всё нр... мально. — Идите ужинать, — зовёт мама.