Без правил

В автобусе мы стоим близко-близко, дышим друг на друга, согревая. Кристина смотрит в окно, я — на неё. Невежливо пялюсь, разглядываю, изучаю, чтобы понять, что в ней изменилось. Кожа кажется тусклой, серой, будто покрыта невидимой липкой паутинкой, в глазах — мутное молочное стекло. Ничего не стоит взять её за руку, пробежаться пальцами по шершавой коже, ощущая сбитые костяшки и мелкие шрамы... Убедиться, что она — та же Кристина, которая в первый день осени заслонила меня собой от пронизывающего ветра. Та, кто не задумываясь встала на мою защиту перед всем классом. Но я прячу ладонь в карман, другой рукой цепляюсь за поручень. Мне страшно. Ногти вонзаются в мясо. Под средним пальцем самое толстое сухожилие в ладони — flexoris digitorum что-то там. Придётся учить все эти латинские названия. Надо ведь точно знать, что я могла бы себе повредить, будь мои ногти на полсантиметра длиннее. Кристина горбится, становясь ниже ростом, будто ей тяжело стоять прямо — никогда не замечала у неё подобной привычки. Такие мелочи, на которые большинство просто пожмёт плечами. А для меня это знаки — что-то не так. Но она ведь сама практически навязалась поехать ко мне домой, используя в качестве предлога несчастную математику. Не пошла на тренировку, ждала в коридоре, пока закончатся допы по химии. И я не могла ей отказать — понедельник, квартира свободна, мама и отец на работе. А тревожный звоночек бьётся, задевая металлическим язычком одно и то же место в моей голове. — Покатаешь? — по дороге к дому с остановки мелкая снежная мука забивается в рот, мешая выговаривать слова. Кристина недоумённо выглядывает из-под капюшона. Ей холодно и муторно, но мне хочется её растормошить. — Ты же девчонкам говорила, что я с тобой гоняла всю ночь. А я не гоняла. Покатаешь? — Покатаю, — вяло соглашается Захарова. Веки у неё опухшие, тяжёлые... — Я чай поставлю. — едва разувшись тороплюсь на кухню. — Нахуй чай! — бормочет Кристина, без приглашения проходит в гостиную. Садится на диван, подгибая под себя ногу. — Как скажешь, — я усаживаюсь поодаль, достаю из сумки, раскладываю между нами тетрадь, учебник, письменные принадлежности. Взгляд Кристины полон смертной тоски. Она вдруг наклоняется, одним широким движением сметает всё на пол, подвигаясь мне навстречу. Я со своей стороны тоже делаю робкий шаг — не могу терпеть, когда человек смотрит так отчаянно. Крис хватается что есть силы, заваливает на себя. Это странный вид борьбы: побеждённый сверху и может делать с победителем всё, что хочет. Она сопит подо мной, капюшон толстовки закрутился вокруг шеи. Мне странно-неловко, боюсь её раздавить. А Крис вжимается носом прямо в горло — в ту самую впадинку, горячее дыхание оставляет ожоги на коже. Мои губы в ознобе ищут тепла и находят её рот. После неуклюжей возни мы устраиваемся на боку, на одном уровне. Она своим напором словно пытается спихнуть меня на пол, а я придавливаю её к спинке дивана. Между нами десять слоёв одежды, Кристинины длинные волосы, и никто не готов сейчас решать эту проблему. Мы просто пытаемся отобрать друг у друга дыхание, чтобы выжить... Я не выдерживаю первой, поддаюсь, соскальзываю на пол, больно стукаясь «задним отсеком» и смеюсь, задыхаясь. Кристина улыбается голодным волчьим оскалом. Сегодня у нас нет шансов утолить этот голод. — Не ешь меня, серый волк! Будешь пельмени? — Буду, — соглашается Крис. Шёпот за спиной «Яра» по дороге в кухню наверняка мне почудился. Чайник закипает быстрее, чем вода в кастрюле. Завариваю нам чай, подвигаю Кристине банку с печеньем. — А конфеты есть? — морщится та. ...Спустя полчаса подарочная коробка из маминых запасов пуста наполовину, от большой тарелки пельменей съедена пара штук — не очень-то мы и голодные, как оказалось. Чай холодный, сколько не подливай в него кипятка, и взгляд Кристины остывает тоже. — Что это было? — начинаю я. Кристина вопросительно-резко вскидывает брови. Ненавижу выяснять отношения, но после сегодняшних событий нет ни одной версии, с которой я могла бы молчаливо согласиться. — Зачем ты выставила меня перед девчонками как какую-то... сумасшедшую! Смуглые пальцы Крис на белом фарфоре кружки чуть подрагивают. — ...Я едва не ударила твоего брата? И гоняла с тобой всю ночь? Её снисходительная усмешка бесит. — Зачем ты выдумываешь всякую... хуйню? Мне так сложно сказать матерное слово вслух. Хорошая девочка Света, блять! — Так надо, Яра. И это что, все объяснения? Хочется стукнуть кулаком по столу, чтобы меня наконец услышали. — Пусть они, типа, тебя уважают. — Зачем? — Ну я же не всегда, блять, с тобой рядом буду! — Захарова тоже начинает заводиться. — Причём тут ты? Жила я без их уважения одиннадцать лет. И ещё проживу! — Нет, блять, пусть Стас до тебя доёбывается, а они смотрят! Как в театре, блять! Тут до меня запоздало доходит смысл предыдущей фразы: — Что значит: не всегда буду рядом? Куда ты собралась посреди учебного года? — Никуда, блять, не собралась! Но, хуй знает, всякое случается! — Не ори на меня! — А ты, блять, не ведись, как малолетка! — Сама такая! — вот и поговорили. Мне пусто, холодно. Кристина не хочет ничего нормально объяснять, пусть проваливает домой. Горечь топит изнутри — никакими конфетами не заесть. Ненавижу, когда решают за меня, а Крис что-то мутит за моей спиной. — Не злись, Ярка! — она тянет руку через стол, и я не могу отказать. — Может, уехать ненадолго придётся. Мамка вот хотела на пару недель к родственникам в Карелию... Простое объяснение, но я ей не верю. Захарова насквозь пропитана ложью, как запахом горелого машинного масла, лёгкий вишнёвый флёр не в силах его заглушить.