➰➰➰
Ранним утром после пропажи Тэхёна, кое-как вырвавшись из зыбкого сна, Чонгук выбежал в одних ночных штанах и сразу метнулся к соседям. Но увидел спины двух Змееголосых — и присел, спрятавшись за кустом возле сетчатого забора. Официальные посланники негромкими сипящими голосами что-то говорили Кимам, почти закрывая их от Гука. Он напрягал слух, чтобы сквозь шипение расслышать смысл слов, но не смог. А эти люди всё говорили и говорили, родители Тэ всё слушали и слушали, лишь изредка что-то коротко спрашивали и снова слушали. Самое странное было, что они как будто вообще не волновались! На веранду вышла мать Чонгука и позвала умываться. Сын с неохотой оторвался от своего наблюдения. — Сынок, какой ты взрослый стал, — приговаривала мама, поливая голую спину своего мальчика прохладной водой, — почти мужчина! — Да ладно! Знаешь, как я вчера на конкурсе спел? Как маленький мальчик с едва сломавшимся голосом! — Ты был на конкурсе? А Тэхён-и? — Да, мы были вдвоём, — принял он из рук матери полотенце, — но Тэ куда-то подевался… Понимаешь, я его ждал-ждал, а он… Но тут над городом раздались прекрасные звуки утренней молитвы. Это Птицеголосый, с закрытым маской лицом, вышел на балкон своей башни, и его удивительный голос, благодаря ретрансляторам, разнёсся по всем самым отдалённым уголкам государства. Где бы ни застал гражданина вступительный мотив, человек останавливался в благоговении и старался настроить свой разум на чистые возвышенные мысли, на светлое восприятие окружающего мира… Совсем маленькие дети, конечно, не становились к молитве вместе со своими взрослыми, но видели замерших в молитвенном жесте людей и очень легко присоединялись к негромкому пению, как только хотели это сделать. Удивительное звучание! Общий хор всех, кто мог петь, ведомый голосом самого лучшего певца страны — это таинство каждый раз приводило Чонгука в восторг! По окончании песнопения было принято сосредоточиться на личной молитве: каждому свои слова приходили на ум, не было какого-либо узаконенного священного текста. Гук просил у богов сегодня лишь об одном: чтобы с Тэ было всё хорошо. Только это сейчас важно… — Доброе утро, родные мои! И до встречи, — вышел на веранду отец, придерживая подмышкой плоский портфель для бумаг. — Хорошего дня, пап! — Так что Тэхён? — напомнила мама, когда отец помахал им от калитки. — Не знаю… Может, он уже дома? …Но Тэхён так и не появился — как в море канул. А его родители очень спешно, буквально через несколько дней, переехали. Господин Ким получил назначение в отдалённую провинцию, в которой было несколько прекрасных школ. Он стал директором одной из них… Чонгук уже понял, что в исчезновении Тэ как-то замешаны государственные службы. Зачем бы тогда здесь были Змееголосые и к чему спешная высылка старших Кимов? Что ж такого успел Тэ натворить без своего верного друга Гука, чтобы привлечь внимание этих серых мундиров с шипящими голосами?..➰➰➰
— Папа! Ну я не хочу это длинное платье! Почему я не могу ходить в короткой тунике и вниз поддевать штаны? Ещё вчера можно было, а сегодня уже «ты взрослая девушка»? — Минсук! Я уже шесть лун борюсь с твоим своенравием! И вчера тебе не к лицу было такое одеяние! И две луны назад тоже! Но ты ведь не слышишь своего отца! Это немыслимо! — Мыслимо! Я мыслю — значит я существую. — Эта новомодная философия доведёт вас до беды… Традиции нельзя нарушать настолько грубо. Это общественная мораль! И самое главное, — многострадальный отец резко устаёт переливать из пустого в порожнее, — мои советы слушает сам Верховный Говорящий, а семнадцатилетняя соплячка не понимает меня. — Я понимаю твои слова, — тоже мелодичнее отвечает единственная дочь Сокджина, — но они меня не убеждают. Мы люди нового поколения, у нас другие мысли. А твои мысли — в твоей голове. А я хочу пользоваться своими, отец, — в миндалевидных глазах ни крупицы раскаяния или принятия отцовской правоты. Какая она красивая, когда на щеках играет румянец, яркие пухлые губы чуть приоткрыты, абсолютно ровные угольно-чёрные волосы текут рекой по спине, точёная фигурка, которую невозможно скрыть этим неженственным костюмом… Да, она выросла красавицей. Своенравной, капризной, непослушной, балованной, сворачивающей одного из первых чинов в государстве в бараний рог! — Ким Минсук, я тебя предупреждаю. Если ты меня ослушаешься, то я приму более жёсткие меры. Не зли меня! — Папа, я не хочу тебя злить… Но если бы я могла отказаться, — закатывает она глаза, — то я бы не пошла на эту скукотищу! Подумаешь, сто лун со дня изобретения! — ещё и фыркает она, чтобы показать всё своё неудовольствие. — То есть ты считаешь изобретение палеофона неважным событием? А то, что благодаря этому каждый гражданин может наслаждаться музыкой и медитациями, слушать стихи и песни — это так себе? «Подумаешь, сто лун»?! — Сокджин от такого неуважения к чуду современной техники теряет терпение и готов вот-вот сорваться. — Папа! Не подтасовывай факты! Я не говорю, что палеофон неважен. Я говорю, что празднование его изобретения — это скучно! — Так, — берёт себя в руки отец, — я не намерен обсуждать с тобой такие вопросы. Ты будешь на приёме! И будешь одета согласно приличиям, как и подобает дочери Первого Советника государства! Минсук хмыкает в спину удаляющемуся из её покоев отцу, но всё-таки размышляет: может, действительно не дразнить его? А то захочется чего-нибудь эдакого, а он злой — тогда придётся долго уговаривать и изображать паиньку. Ладно, наденет она это бабское платье…➰➰➰
Все граждане десятый день подряд ожидают знаменательного события: утром после новолуния, на исходе самой тёмной ночи для страны откроется свет нового сокровища. Кто-то верит в это, кто-то нет. Но священные книги ведь не могут лгать! А в них чётко написано, что родится на их земле человек с волшебным голосом. И будет это красивый юноша. И его голос будет подобен океану. Океаноголосый! Красивая легенда, которая уже так давно была начертана на древних свитках, что современные люди забыли о ней. И вот Змееголосые приносят весть о том, что этот юноша найден! И голос его действительно неповторимо прекрасен! И каждый сможет насладиться счастьем слушать голос Океаноголосого юноши каждое утро и каждый вечер во время молитв и медитаций. А самое главное, что в день, когда страна впервые будет молиться вместе, на балкон самой высокой башни Храма выйдет сам обладатель этого голоса, чтобы приветствовать свою паству. Ведь отныне на многие годы — да будет благословен его голос! Пусть дарует Ымсам ему здоровье и долгие дни! — именно этот голос будет очищать души и мысли сограждан, он будет встречать их утром молитвой, на государственных праздниках из ретрансляторов будут звучать его песни… А записи его голоса с медитациями станут сопровождать их перед важными испытаниями, перед отходом ко сну. Этот человек станет жрецом культа Ымсама, любимцем и утешителем. Девушки и молодые женщины будут мечтать о нём, вслушиваясь в модуляции его прекрасного голоса. А в том, что он прекрасен, нет никаких сомнений! Ведь по слухам, он сразу пронзил божественным тембром всех Слушающих на испытаниях голоса, а некоторые из слепых жрецов даже прозрели! Но кто-то верит в это чудо, а кто-то нет. ➰ В то воскресенье, через восемь полных лун, утро началось как обычно. Чонгук проснулся, сделал несколько дыхательных упражнений перед открытым окном, наслаждаясь утренним воздухом. Прислушался к позвякиванию посуды из кухни — мама уже готовила завтрак, встав раньше сына. — Доброе утро, мам! Я на реку схожу, помолюсь тоже там, — сказал он, на ходу надевая рубаху. — А как же завтрак, Гук-и? — Так я же вернусь, — улыбнулся он. Но после исчезновения Тэхёна улыбка Гука была не такой счастливой и открытой. Он делал усилия, чтобы не волновать маму, однако зияющая пустота в сердце не могла никак заполниться. Пока он так внезапно не потерял самого лучшего друга, то и представить не мог, как много значит Тэхён в его жизни. Чон пошёл к любимому месту под опорами моста. Полуобнажённый сильный парень как рыба нырнул в реку, которая несла свои воды к близкому морю. Сильными гребками Чонгук двигался поперёк течения, тренируя мышцы и освежая тело. Так рано здесь ещё никого не было, поэтому, выйдя на берег, Гук наскоро вытерся и пошёл к набережной, где был ретранслятор. Он специально не подходил близко, чтобы сосредоточиться на своих ощущениях, не отвлекаясь на незнакомых людей, которых молитва тоже могла застать здесь. Но на набережной было абсолютно пустынно. Ах ты ж! Совсем забыл, что именно сегодня все услышат нового певца, Океаноголосого. Наверное все устремились на молитву к площади перед Храмом. Когда зазвучали вступительные звуки призыва, Гук замер, поднеся руки к груди. Что с ним? Отчего горло сжалось, а на глаза мгновенно навернулись слёзы? Чудесный голос разливался и раскрывался, как волшебный завораживающий свиток, звучал мягко, глубоко, искренне, так по-родному… Чонгук вслушивался — и с каждым словом, с каждым изгибом мелодии наполнялось его сердце. Он никогда и ни с чем не перепутает этот голос. Голос его Тэхёна… ➰ Каждый его день стал похож на предыдущие. Утренняя и вечерняя молитва стали его любимыми: в это время он старался остаться один, чтобы никто ни единым звуком не смог помешать раствориться в самом красивом голосе их государства. Но наверняка никто не смог бы любить этот голос сильнее Чонгука. Всем сердцем, каждым своим дрожащим нервом он впитывал и наслаждался чарующим тембром. «Тэхён…» — шептал он неслышно, понимая, что отныне он не имеет права называть своего друга Истинным Именем. Теперь всё встало на свои места. Верилось с трудом, но вот она правда — Тэхён стал новым Жрецом голоса, он и был тем самым Океаноголосым. Самым лучшим из лучших! Понятно, что сразу после того конкурса Слушающие поняли, кто к ним попал, и уже не выпустили его из рук. Чонгук уверен, что к Тэ относятся, как к самому дорогому сокровищу — ведь в их культе и культуре он занимает сейчас одно из самых важных мест! И это его лучший и единственный друг! Даже колени дрожат, когда Чонгук в какие-то моменты может в полной мере осознать, кем теперь стал милый, смешной Тэхён-и. И теперь ясно, почему родителей Тэ отправили в отдалённую провинцию и, скорее всего, они сменили родовую фамилию. Иначе бы к ним началось паломничество! И также понятно, что мастер хора Мин, который подал имя Тэхёна в списке на конкурс, тоже быстро куда-то перевёлся… Ким Тэхёна теперь нельзя помнить простым пареньком, который воровал груши или персики в садах на окраине столицы. Но как же сложно Чонгуку вымарать из памяти их дружбу, их бесконечные шалости, их ночные вылазки, их разговоры обо всём... Как справиться с невообразимым, невыносимым желанием увидеть друга? Прошедшие многие недели, кажется, лишь усиливают грусть. А теперь, когда Тэхён каждое утро поёт для Чонгука, он безмерно скучает! Он скупил все записи с голосом Океаноголосого и слушает при каждом удобном случае. Это не одержимость, это любовь к дорогому человеку. Это любовь…➰➰➰
— Минсу-у-ук! Ты готова? Нам пора выходить! Обед совсем скоро! — зовёт Сокджин, поправляя одежду перед зеркалом. — Готова, папочка, — появляется дочь. На ней — хвала богам! — длинное платье и лёгкая накидка с изящным капюшоном. Очень красивая девушка! Она нередко сопровождает отца на муниципальных приёмах, где почти каждый присутствующий отмечает, что она даже красивее своей матери, которая в своё время считалась первой красавицей столицы. Сам Сокджин и сейчас потрясающе красив, но в молодости он сражал наповал каждого и каждую. Поэтому не вызвало удивления, когда молодой младший чин министерства образования объявил о своей скорой свадьбе с красавицей Пак Ха Рин. Прекрасная пара! И свадьба их была очень красивой: родители новобрачных благословили своих детей и помогли устроить всё в традиционном стиле, подобающем заслуженным семействам. И когда родилась чудесная малютка, радости родителей и дедушек с бабушками не было предела. Но жизнь отчего-то не даёт быть счастливыми долго — боги завидуют и забирают нечто дорогое, чтобы показать человеку его слабость и уязвимость. У Сокджина это произошло, когда тот во второй раз готовился стать отцом. Он так хотел сына! Однако этому не суждено было случится… И молодая мать, и ребёнок, не осилившие родового пути, вместе отправились в лучшие миры. Теперь они ожидают воссоединения с любимыми… Сокджин был безутешен. И только мысли о пятилетней Минсук, его жемчужинке, что осталась рядом в память о возлюбленной жене, вернули его к жизни. И сделали мужчину ещё сильнее и мудрее. Но радость его одинокого отцовства стала омрачаться постоянными стычками и ссорами со своенравной свободолюбивой дочерью. Она вела себя как неразумный забияка! Где покорная мягкость, приличествующая девушке? Где опущенные ресницы? Вместо этого дерзкий взгляд в глаза! Вместо тихих плавных речей — заливистый смех и разговоры о политике. И даже вместо традиционного исчисления времени в лунах эта хулиганка настойчиво говорит «годы»! Несносная! Однако Сокджин очень надеется на силу своих молитв и на мудрое влияние времени: и то, и другое в конце концов подчинит и укротит девчонку. Девятнадцатилетняя красавица берёт отца под руку, и они выходят к ожидающему их экипажу. Сегодняшний приём и праздничный обед приурочены к открытию художественной выставки в галерее Университета. Закончился учебный год, и лучшие работы молодых художников, скульпторов, стеклодувов, ткачей и мебельщиков будут представлены на обозрение в течение двух лун. После этого срока лучшие из лучших работ останутся в музее Университета, а остальными их создатели могут распорядиться по своему усмотрению: подарить, продать, выставить на аукцион или на благотворительную ярмарку. Джин и Минсук приветствуют многих знакомых, с которыми часто встречаются на подобных собраниях. Всё идёт мило и прилично — отец и дочь кланяются в ответ на приветствия, отвечают улыбками на короткие вопросы о здоровье, сами в ответ коротко интересуются делами. Идиллия прерывается ровно в тот момент, когда Минсук снимает длинную накидку. Может, если бы отец отошёл со скучными государственными мужами в сторону, он бы не сразу обнаружил сюрприз, а Минсук успела бы насладиться произведённым эффектом. Но сложилось так, что папа как раз повернулся к дочке, когда она осталась только в платье. Динном, до пят. И с разрезами почти до женских прелестей. Сокджин поперхнулся воздухом и побагровел, прожигая взглядом шелковистую ногу дочери, самым наглым образом выглядывающую из свежеразрезанной ткани. Как?! Когда она это сделала?! Зачем?! Чуть не прыжком Первый Советник догнал слугу и выхватил у того накидку. Набросил на плечи своей негоднице и прошипел ей в ухо, как Змееголосый: — Это недопустимо… Я не позволю меня позорить при всех! Сейчас же следуй со мной! — и крепко сжав её локоть, стремительно увёл дочь, успевая улыбаться и кланяться. ➰ На четвёртом этаже в огромном помещении запасника музея шторы всегда задёрнуты — особенно в солнечный день, чтобы лучи не повредили пигменты на картинах. Здесь тихо, пахнет масляными красками и мелом. Возле стеллажей несколько массивных столов для осмотра и очищения экспонатов, там же аккуратно задвинуты под столешницы надёжные крепкие стулья. Пройдя какое-то немыслимое количество коридоров и лестниц, Сокджин с дочерью оказались в этой дальней галерее. — Сиди здесь, бессовестная, и не смей появляться перед людьми в этом… в этой… — он не находит слов от возмущения. — Я надеюсь, ты не голодна, потому что ни на приём, ни на обед я тебя не допущу! Дочь тоже мечет молнии из глаз, однако молчит и сопит сквозь зубы. Не хватало ещё показать, что ей обидно! Сокджин выходит из запасника и закрывает дверь на ключ с внешней стороны. А Минсук первым делом отдёргивает тяжёлые шторы на всех пяти широких окнах — не сидеть же ей в сумраке, когда на улице такой прекрасный солнечный денёк! Она успела подумать, что за один раз картинам и расписным коврам ничего не будет, не выгорят они. Затем скидывает с ног изящные туфельки, разбрасывая их, и с грохотом вытаскивает стул. Усаживается спиной к окнам и зло рассматривает те картины, которые стоят верхними. Какое-то время она давится своим возмущением и ведёт мысленный диалог с отцом, выискивая брешь в его броне. Её победа несомненна! Ведь она ничего плохого не сделала: подумаешь, разрезала ножницами (но ведь очень аккуратно!) новое платье. Пф! Зато как красиво! Все мужчины бы были ей только благодарны за такое развлечение! И ей не жалко. А отец, видите ли, счёл это неприличным! Да пусть он свои стариковские замашки оставит для таких же ретроградов, как он сам!.. Постепенно Минсук успокоилась и даже нашла свою прелесть в умиротворении и тишине. Она встала и прошлась между расставленными произведениями искусства. Некоторые скульптуры и картины привлекали её внимание настолько, что она усаживалась на колени и с увлечением погружалась в изображение. В дальнем отделе помещения разместились чудесные образцы мебели: комоды, столики, бюро, диваны, кресла... Чудесные, удивительные! Вот это сокровища! Через пару часов она устала — ведь это было сродни именно тому приёму, с которого её так позорно изгнал отец. Она насытилась впечатлениями и вернулась к мебели, забралась в удобное кресло и собралась так дождаться отца. Он ведь скоро придёт, сколько ж можно её тут томить? И тут она услышала тихую песню… Красивый высокий голос с очень юношеской окраской выводил что-то про любовь: цветочки, птички и прочая иносказательность. Но голос был действительно приятный. Откуда этот певец тут взялся? И где оно, это самое «тут»? Минсук прислушалась — ей показалось, что звук доносится из дальнего угла помещения. Что там? Может, зал для занятий вокалом? Она пошла на голос, ступая неслышно босыми ногами. Тем временем песня закончилась, а девушка разочарованно выдохнула и остановилась: неужели всё? Ей бы не помешало послушать весёлые песенки, а то и затосковать недолго. И Ымсам её услышал — человек запел новую песню. Теперь про кораблик, который отдаётся течению и бежит за приключениями. А девушка легко побежала к этой корабельной песенке, чтобы послушать поближе. Каково же было её изумление, когда она увидела с внешней стороны стекла мойщика окон, который висел в специальной люльке! Молодой парень в каком-то подобии рубахи (с обрезанными рукавами и выглядывающим снизу животом) негромко пел про щедрый остров, куда судьба привела кораблик и матроса, а сам намывал окна на высоте четвёртого этажа! Минсук спряталась за стеллажом, чтобы не спугнуть певучего мойщика. Но парень, скорее всего, не мог её видеть: ведь там, снаружи, солнце отражалось яркими бликами от чистых стёкол, мешая разглядывать то, что находилось внутри. Девушка пришла к этому логичному выводу, но не покинула своего укрытия. Она помимо воли залюбовалась теперь и внешностью смелого юноши — особенно завораживали перекатывающиеся крупные мышцы под гладкой кожей, лоснящейся от брызг. Минсук ещё не доводилось так безнаказанно рассматривать полуголых парней, даже не подозревающих об этом. Обычно, поймав на себе заинтересованный взгляд красавицы, они сразу надували зоб и старались показать себя в самом выгодном ракурсе. После чего Минсук фыркала пренебрежительно, не желая наблюдать этих индюков. А этот парень был такой настоящий, искренний… Он передвинул свою люльку к следующему окну — Минсук как мышка перебежала к следующему стеллажу. Теперь мойщик пел о грустной луне, отражающейся в тёмном одиноком озере и мечтающей искупаться в прохладной воде. Печальная песня! Такая красивая! И такой красивый парень… Он иногда щурился от солнца и тогда его зубы обнажались в подобии улыбки — вот это Минсук нравится больше всего! Ну, когда он вот так поворачивается, чтобы зачерпнуть воды в одном из привязанных ведер, это тоже очень привлекательно: на рёбрах мышцы напрягаются, как гребешки… Но тут юноша закончил мыть третье окно и прокричал что-то вниз. И сразу же его люлька стремительно исчезла из окна. Что?! Минсук подбежала к окошку, пытаясь рассмотреть куда делась такая замечательная живая кукла, которую хотелось рассматривать и слушать долго-долго… Она искренне расстроилась, что неизвестный певец закончил свою работу, и она его больше не увидит… Она нервно заломила пальцы, пытаясь поскорее придумать, как не потерять из вида этого красавца с прекрасным голосом. Высокие окна с открывающейся фрамугой в верхней части не давали возможности посмотреть вниз. Девушка заметалась по помещению в поисках какого-нибудь обзора — ведь должен же здесь быть выход на балкон или на открытую галерею, опоясывающую здание. Но удача не повернулась к Минсук лицом: одна из найденных дверей вела в подсобку с рулонами холста, красками, молотками и рамами, за второй оказалась уборная, а третья была та, которую запер отец… Она в раздражении вытащила стул, с грохотом поставила его посреди зала, рассевшись, как мальчишка, широко расставив ноги — разрезы в платье позволили этот сделать. Она скрестила руки на груди и опять затеяла мысленную ссору с отцом: почему он её закрыл тут, не дав возможности погулять по галерее? А? Она бы тогда посмотрела, в какую сторону ушёл парень. А до того наверняка бы нашла способ перекинуться с ним несколькими ничего не значащими словами. Но отец ведь запер её, как птицу в клетке: невозможно летать и петь не хочется. Она уже столько всего высказала своему жестокому родителю, тихо бубня себе под нос, что… не сразу заметила — на неё в упор смотрит тот самый мойщик! Он ещё не начал мыть окно и, видимо, поэтому смог рассмотреть через стекло девушку внутри. Минсук дернулась, первым делом прикрыв разрезы и сдвинув ноги, и в смущении поглядела на парня. А он улыбался, напевая какую-то песенку и легко танцуя плечами — так, словно каждый день видит красивых девушек с раздвинутыми голыми ногами! Наглец! Мог бы хотя бы сделать вид, что смущён, а не сверкать тут на неё зубами! Красавица резко встала и с гордым вызовом уставилась на самоуверенного мойщика. Ну вы посмотрите на него! Его улыбка стала ещё шире! И теперь он запел громче какие-то народные мальчишечьи куплеты, можно было даже расслышать слова: Больше всего я люблю Скромных, застенчивых женщин, Что сразу тащат в постель. Гейши купались в лагуне Нашли нефритовый стержень. теперь им не до стихов… Тут Минсук не выдержала и прыснула от смеха, а озорной певец рассмеялся с той стороны окна. И сказал, открыто глядя в глаза девушке, чуть приглушённым из-за стеклянной преграды голосом: — Прости, красавица, мне надо работать! — и погрузил большую тряпку в ведро с водой, щедро плеснув на окно. Минсук от неожиданности отшатнулась. И снова её взгляд помимо воли прикипел к заигравшим от движения и усилий мышцам парня. А он словно забыл о красивой девушке! Как так? Что он себе позволяет?! Она опять разгневалась, скрестив руки и как можно пронзительнее глядя на этого бесстыдника, который несколько минут пел для неё (точно ведь не для кого-то другого!) похабные куплетики, а теперь делает вид, что знать о ней не знает! Но смысла в её гневных взглядах не было никакого — мойщик продолжать возить тряпкой по стеклу, время от времени поливая его водой. Он подкручивал какие-то колёсики на своей люльке и передвигался ниже, отмывая окно. И тогда Минсук набралась такой наглости, что сделала бы честь этому развратнику (а какой бы скромный парень осмелился на такие песенки?) и подтащила стул ближе к окну. Уселась на него и, перебарывая свою всё-таки девичью скромность, однако пользуясь тем, что парню до неё никак не дотянуться, села лицом к нему и чуть раздвинула ноги, позволив им выглянуть сквозь разрезы. Она прекрасно видела, что глаза певца, спустившего люльку, находятся как раз на уровне её бёдер. Ну что ж, она подождёт, когда этот красавчик заметит открывающееся перед ним очаровательное зрелище… … И он заметил. Демонстративно медленно положил тряпку в ведро, склонил голову к плечу и упёрся взглядом прямо ей в ноги, постепенно растягивая губы в хитрой улыбке. А потом задумчиво стёр капли воды со своих полных губ. Этот жест, которым он сопроводил свой жгучий взгляд, привёл Минсук в такое замешательство, что она сидела ни жива ни мертва — как замершая птичка перед удавом. У неё даже дыхание сбилось и… и между ног стало горячо и как-то сладко… Она испуганно посмотрела в лицо парню, а он… он снова звонко расхохотался и взял свою гадкую тряпку! Ну всё! Это верх неуважения! Какой-то простолюдин глазами буквально забрался ей под юбку, а после этого позволил себе рассмеяться над её смущением! Он должен быть наказан! Минсук резко вскочила, пинком откинув стул, и гордо удалилась в дальний отдел помещения, чтобы этот наглец даже краешка её платья не увидел! ➰ … Чонгук испробовал сто и одну идею, чтобы какой-либо правдой или неправдой подобраться ближе к новому Тэхёну. За прошедшие три года он поработал помощником пекаря (надеясь попасть в поставщики дворца), научился чистить выгребные ямы (золотарь и во дворце нужен), смог побыть учеником брадобрея (а если удастся стать самым лучшим и попасть на работу во дворец?), но он ни на метр не приблизился к своей цели. Обслуга во дворце проходила самую тщательную проверку и обучение, а молодые слуги чаще всего были рождены от женщин, работающих там. Попасть в дворцовый хор он тоже не надеялся, в нём штучные певцы с прекрасной выправкой. А Чонгук всегда относился к хору несерьёзно, нередко срывая уроки — не без помощи Тэхёна, между прочим… Но ни на один день Чонгук не оставался без дорогого человека. Это и спасало, и требовало выхода. Чон всё-таки верил, что настанет день, когда они с Тэ — повзрослевшие мужчины — встретятся и обнимутся крепко. Но пока он довольствовался любимым голосом и воспоминаниями. Сейчас он подрабатывал мойщиком окон — ох, не зря они с Тэхён-и всё детство провели на чужих деревья! У Чонгука нет ни малейшего страха высоты. А силой Ымсам не обидел — вот и удалось пристроиться к работе на высоте. Особенно в общественных зданиях было много таких галерей, которые опасно мыть необученным людям. Когда он получил задание вымыть окна на верхних этажах одного из зданий университета, то не думал, что внутри кто-то может быть: учебный год закончился, в дальнем крыле сегодня проводили какой-то приём — там была публика, а тут всё тихо. Шумные студенты отдыхают от трудов. Чон спокойно выполнял свою работу, отмыв уже, наверное, десять окон. Он был выносливый, к тому же там, на высоте, ему легко думалось и мечталось. Он любил быть предоставленным сам себе, где никто не мешает петь, думать, вспоминать, мечтать… Только после того, как вечером он после пятого или шестого подъёма-спуска, наконец, выливал вёдра в сточную канаву и сворачивал верёвки люльки, ощущал приятную ломоту в теле. А в руки получал приятно-тяжёлый мешочек с дневным жалованьем. … Сначала он замер и подумал — это такая красивая скульптура, что даже казалась живой: красивая девица сидит на стуле и бесстыдно демонстрирует стройные ноги. Ну, в скульптуре и не такие откровенности позволительны. Но как-то уж слишком по-настоящему выглядело это прекрасное произведение. Чон рассматривал красоту, и тут скульптура ожила, подняла глаза и испуганно прикрыла ноги! Гук улыбнулся такому трогательному жесту — девушка явно была в крайней задумчивости и поэтому не следила за тем, как она выглядит. А кто бы ожидал, что на четвёртом этаже в окно с внешней стороны заглянет человек? Девица-то смелая! Не испугалась, только смутилась. А Чонгук из чистого озорства запел песенку с фривольным текстом — а что ему будет? Через тонкую прозрачную преграду девушка не доберётся, чтоб заткнуть его похабную лирику! Вот он и изгалялся, распевая всякий простолюдинский фольклор. Однако работа сама себя не сделает. Как бы ни приятно было видеть румянец на щеках красавицы, окна тоже требовали его внимания. Вот чего он не ожидал, так этого того, что девушка попытается его соблазнить: он чуть из люльки не вывалился, когда увидел голые девичьи коленки в полуметре от себя — через отмытое собственными руками стекло он мог любоваться этим зрелищем в чистом, незамутнённом виде. Он и залюбовался! А кто бы из парней отказался от такого возбуждающего предложения? Гук был ужасно смущён, но ни на секунду не показал вида — не хватало ещё! Он боялся, что сейчас ему придётся как-то выкручиваться, чтобы скрыть твердеющее чудо в своих штанах. Поэтому принял единственно правильное решение — рассмеялся в лицо своему страху! Ну, то есть в лицо девушке. Она вскочила и убежала. Ну и слава Небоголосому! С одной стороны, Чонгуку было жаль, что его глаза потеряли такой красивый объект, а с другой — он вздохнул с облегчением. И стал думать обо всём на свете, чтобы в штанах опало и перестало мешать домывать окна. Вернее — одно окно. На сегодня он почти доделал свою работу. Протирая насухо последнее стекло, он всё-таки напрягал глаза, чтобы увидеть девушку в глубине помещения - хотел хотя бы улыбнуться ей и этим немного извиниться. Он ведь вёл себя нагло, специально смущая. Но девушка так и не появилась. Чон ещё немного повисел, подождал и всё-таки крикнул помощнику, чтобы тот спускал люльку. Блоки пришли в движение, и парень заскользил вниз...➰➰➰
— Минсук? Ты где? Куда ты подевалась? — Сокджин тщательно выдерживал роль, которую он посчитал нужным сейчас играть: возмущённый поведением дочери строгий родитель. Но дочь не отзывается. И сразу отцовские чувства — забота, волнение, сомнение — захлестнули его. Он засуетился, бегая между стеллажами и расставленными картинами, натыкаясь бёдрами на ноги скульптур, цепляясь туникой за резные рамы… Ох… Вот она, девочка маленькая любимая — спит, свернувшись калачиком на небольшом диване, обитом синим бархатом. Сокджин залюбовался и дочкой, и самим произведением мебельного искусства — дивная форма деревянного обрамления, похожая на волну, ассиметричные ручки, шляпки мебельных гвоздиков сделаны из перламутра… Чудо! Если этот диван стоит тут, в запасниках, то наверняка есть возможность обсудить его покупку? Сокджин присел рядом с Минсук и ласково погладил её по волосам. Девушка тут же проснулась и буквально через секунду, увидев отца, сделала злое лицо и забралась в угол дивана поглубже. И отец тоже вспомнил: он ведь собирался быть строгим и карающим, а сам не удержался. — Что? Устала и заснула? Минсук зыркнула в ответ на заботливый тон, молча надела туфельки и, обогнув широкое плечо сидящего отца, направилась к выходу — ведь очевидно, что прошло очень много времени, а значит родитель пришёл её «вызволять». — Минсук? — позвал он в недоумении. — Что за манеры? Ты была наказана, будь добра нести наказание за своё поведение! Ты уже не маленькая! В спину дочки эти воспитывающие фразы долетали уже бессильными, бессмысленными. И отец устремился вслед за нею, чтобы призвать к порядку. Но никакого порядка не получилось! Минсук просто молчала — и всё. На все слова Сокджина: строгие или заботливые, злые или вопрошающие, наконец, умоляющие (до чего пришлось дойти!) она отвечала демонстративно поджатыми губами и холодным взглядом. И ни звука. Это было невыносимо! Но недаром Сокджин — дипломат и Советник. Что-что, а договариваться он умеет. Следующим утром, окончив молчаливый завтрак, он отставил чашку с чаем и начал переговоры: — Так, Минсук. Я тебя понял, — говорит почти без эмоций — как с послом иноземного государства, в целях визита которого он не совсем уверен. — Ты будешь молчать до тех пор, пока я не выполню какое-то условие. Правильно? В ответ — прямой взгляд и дерзко поднятые брови. А затем — хвала Ымсаму! — капризное: — Именно, папочка! Потому что ты меня так обидел! Я плакала! Я хотела есть! Я хотела пить! Я хотела в туалет! — Там была уборная! — оправдывается Сокджин, который на каждом предыдущем слове хотел броситься с объятиями к дорогой девочке и успокоить, чтобы не плакала, потом накормить и напоить… — Это неважно! Я её нашла! Но мне было ужасно одиноко! У меня вообще нет друзей! Мне не с кем петь! — плавно подводила она к самой важной части своих переговорных требований. — И я опять замолчу и не вымолвлю ни слова, если ты не найдёшь мне мойщика окон. И замолчала. — Что?.. — к Сокджину не сразу вернулся дар речи. — Какой мойщик окон? Я не понимаю, дочка. — Именно тот, который чуть-чуть меня развеселил в моём заточении. Он мыл окна в университете. Весёлый, с нежным голосом, красивый. Я хочу такого слугу. Всё. Отец ошарашенно рассматривал девушку, которая сейчас требует себе… красивого певучего наложника? Она в своём уме? Или это в порядке вещей у нынешней свободомыслящей молодёжи? Чтобы вот так, глядя отцу в глаза, даже не зарумянившись, сказать "Хочу красивого парня"?! О времена, о нравы... — Минсук, ты понимаешь, что твоё условие… м-м-м… немного необычное. Я не представляю, кто моет окна в университете. И как этого человека нанять в слуги? Ну… Хотя как раз с этим, думаю, проблем не будет. Но как его найти? — Очень просто, папа. Это было вчера, парень работал на четвёртом этаже — я не думаю, что много людей умеют исполнять такую опасную работу. Отец задумчиво пожевал губами. Ну что ж, пожалуй, это выполнимо.➰➰➰