Эймонд
Ветер все выл и бился в стекла. Время от времени принц косил взгляд к окну, и этим бесснежным и безоблачным днем пустота небес звенела под его взглядом лишь отчетливей. Стук в дверь отвлек, заставляя оторваться от писем, не столь уж важных, кроме одного. Письма из Дола, что успело вызвать у него беспокойство. В дверях кабинета с поклоном появился Арон, сменивший его на посту еще ранним утром. Эймонду бы поспать, но виски сжало знакомыми тисками, и он понимал, что милость сна не навестит его. Он хотел бы взлететь, но не был уверен, что будет готов удержаться. Его леди не было слишком долго, что стоило ему повести Вхагар к Драконьему Камню? Эйгон просил его быть терпеливым. Только брат его, верно, и впрямь, был не так мудр, раз был готов положиться на его терпение. Эймонд не знал, о чем тот вообще думал, отправляя его жену с такими условиями в замок так называемой королевы. Все это было ужасной затеей. Одноглазый не хотел думать о том, на что способен Деймон Таргариен, и как легка на то, чтоб оскорбиться, его самозванка сестрица. Будь его воля, Алисанна никогда не полетела бы туда. Будь его воля, она не покидала его покоев. Но за года, что он провел в Драконьем Логове безмолвным наблюдателем за тренировками истинных всадников, Эймонд запомнил слишком хорошо: и самая крепкая связь не заставит дракона простить накинутые на шею цепи. Ожидание сделало его напряженным и скорым на гнев. Он не король, но слишком давно что-то было не в его власти. Больше неизвестности злила лишь мысль о том, когда он успел стать таким слепым и таким уязвимым. Ульф покинул город на Среброкрылой, споровождая в Старомест королеву Хелейну с детьми. Стоило Одноглазому подняться в небо, в столице не осталось бы ни одного дракона, не считая детенышей, что близнецы-племянники в слезах оставили в Логове по указу отца. Деймон уже расставлял для него эти сети, и он попался, пусть и успел выпутаться из них. Так от чего было Порочному принцу не повторить это снова? Прошло слишком много дней, он, наконец, готов был признать, что страшился того, чего может стоить ему промедленье. Пусть король хранит вместо него осторожность. Под поздние зимние лучи рассветного солнца Эймонд обещал себе, что если она не явится к вечеру, он поведет Вхагар туда, куда сочтет нужным. От Арона не было нужды прятать ни злость, ни усталость. Эймонд знаел, что его собственный взгляд, обращенный к товарищу колок и холоден. Как знаел и то, что не в этом причина, по которой обыкновенно решительный Кеттблэк замер в дверях, изменяя своей привычке всегда говорить прямо. Пожалуй, лишь он не изменял той привычке в присутствии принца. — Что там? — Наконец, не выдержал принц. В конце концов, что заставило Арона нести ему вести лично, покинув пост? — Ваше Высочество. Мы полагаем, что нашли их. — В уточнении Эймонду не было нужды. Почти два года, как он стал командовать стражей, и как эта неудача висела бельмом в единственном глазу. — Вы полагаете? — почти передразнил он. — Я не был знаком ни с Лукасом, ни с сиром Лютором. Да и, … наврядли многие смогут сейчас опознать их. — Где их нашли? — Пытались покинуть город. Забрались в повозку со скотом. — Эймонд попробовал представить себе это. Бывший командующий в его памяти был человеком почти семи футов ростом. Самый скорый осмотр, его бы выдал. Неудивительно, что их взяли. О чем Лютор думал, забравшись туда? Впрочем, отчаяние толкало людей на куда более странные вещи. Эймонду хотелось наречь Лютора Ларджента величайщим глупцом, да только тот с успехом ускользал столько лун, что он перестал вести счет. — Пошлите за Гвейном. Едва ли я вспомню их жалкие лица. — Уже, мой принц. — Где они сейчас? — У лорда-дознавателя. — Будто их грехи нам неизвестны. — Косолапый исправно служил его матери, а теперь и брату, но упоминание Лариса, лишь подливало масло в и без того теплящееся пламя. Встречи с последним из Стронгов всегда оставляли послевкусие с запахом чужого отчаяния и тенью его учасливой улыбки. Поднявшись из-за стола и вернув на место ножны, со сталью Эймонд роняет последний приказ: — И отправь кого-то доложить королю. Надеюсь, для казни у них останется приемлемый вид. Арон успел рассказать подробности, пока они миновали один за другим пролеты лестниц и Путь Предателя, спускаясь к подземельям, и Эймонд не таил улыбки от осознания того, как низко пали эти люди прежде, чем наконец попасться им. От того, что подонки попались не в его руки, ему хотелось скорее обхватить рукоять меча, но для этого еще будет время. Тепло покоев давно оставило их, но чем ниже они спускались, тем сильней холодало вокруг. Когда стража открылы пред ними решетку двери, и они с Ароном прошли мимо камер Эймонд выдыхнул облако пара и подумал о том, что тепло кожи дублета согреет здесь его, но не их. — Должен предупредить, мой принц, зрелище не из приятных. А запах уж точно. — Чуть наклонившись, сказал Кеттблэк, вызызвав усмешку Таргариена: — Едва ли хуже того, что мы видели на войне. Эймонд остановил товарища, пока стражник поворачивал в скважине ключи замков двери, за которой их должен был ждать Ларис: — Правосудие искало их давно, ты славно послужил короне, Арон. Уверен, мой брат и десница этого не забудут. Жизнь свела нас в странное время и ты знаешь, я за многое благодарен тебе. Но ради спокойствия своей жизни, не смей больше звать подонка сиром при мне. Арон Кэттблэк кивнул, чуть улыбаясь. Эймонд не помнил опасности, что меняла его. Пред ними, скрипнув, открывалась дверь. В ту же минуту, Эймонд понял, что Арон не врал. — Мой принц, отрадно видеть вас вновь, — голос мастера над шептунами приветлив, словно рассветные лучи солнца, которых здесь никогда не бывало. В тесной, погруженной в холод, сырость и тьму камере трепыхаелся огонь двух факелов. И когда глаз привыкнул, принц выхватыватил из темноты фигуры: опирающегося на трость Стронга, одного из множества его слуг и двух пленников, стоявших подле стены на коленях, с запрокинутыми руками в кандалах. Их окатили водой, и мокрые одежды лишь сильней заставляли тех дрожать, но помогло это не слишком. Грязь, помои и остатки сена еще были видны на оборванном дублете, в спутанных волосах и длинной заросшей бороде человека, что и на коленях казался гигантом. Их двое, но внимание вкрадчиво шагнувшего ближе Эймонда было приковано только к нему. Цепи позванивали, когда помятый, усталый и истощенный бегами старик тяжело сглотнул воздух. Не открывал глаз, один заплыл. Трясся от холода, но принц знал: скоро будет от страха. Ничего, кроме роста, уже не выдавало в нем рыцаря, столько лет служившего его отцу. Таргариен вспоминал вереницу дней, вечеров и ночей, что он провел, исследуя улицы и самые гадкие подворотни в поисках этого человека. С трудом улавив забытые черты, Эймонд надеялся, что это и впрямь он. Обессиливший, стоял пред ним в цепях, на коленях. Принц поморщился и Арон вторил ему. Вонь стояла отвратительная. Омерзительно-сладкий запах чужого позора. То было началом, для того, кто предстал перед ним. Одноглазый повернул голову ко второму. Парень, что больше походил на мальчишку, таращился до того на него и камень в его глазнице, теперь торопливо отвел глаза, прячась за мокрыми темными волосами. Боялся, значит не был так уж и глуп. Простой рядовой, что помог в тот день своему командиру. Эймонд, и впрямь, никогда раньше не встречал его. Принц собирался расспросить лорда Стронга, с чего он начал, когда петли скрипнули во второй раз. Гвейн Хайтауэр появился в дверях. Тонкий юноша, так похожий на деда, не без причин считался считался фаворитом леди на пирах. Даже тусклый свет темницы озарил янтарем успевшие потускнеть глаза, огнем — локоны, что падали ему на плечи. До раскола, юнцом, Эймонд часто тренировался или коротал вечера вместе с ним. И Эймонду нравилась эта компания, лишь порой он находил дядю не в меру и не по возрасту задорным. Что-то напоминало в нем Эйгона, только в шутках Гвейна он не находил зла. Пожалуй, он мог бы назвать его другом тогда. Былая красота не оставила его, но война отпечаталась на лице Хайтауэра шрамом, предательством и бесконечной тоской, сделав его замкнутым и нелюдимым и только больше похожим на своего отца. Дядя не вернулся к службе в страже и чаще пропадал, помогая Отто в делах. Слух возвращался медленно и лишь отчасти, и чтобы донести что-то ему, сказать нужно было у самого уха. Почти не слыша больше собственного голоса, сын десницы редко говорил при людях. Но Гвейну не нужно было говорить. Когда Хайтауэр посмотрел на Эймонда и кивнул, по блеску ненависти и боли его взгляда принц понял, что это они. Не к добру вновь заметил: глаза у Гвейна цвета совсем как у матери. — Они признались? — Нет, мой принц. Упрямятся. Мы это исправим. — Уж постарайтесь. — Зачем? — вопросил капитан городской стражи, почти скучая. Кеттблэк стоял под факелом, прислонившись к стене, точно грязь и сырость его не смущали, переводил взгляд с одного на другого. Из всех пороков, жестокость не принадлежала ему. В бою Арон всегда даровал быструю смерть, — Сир Гвейн ведь признал их. — Потому что я хочу услышать признание прихвостней Деймона. И тогда старик таки посмотрел на него в ответ, на него и на Гвейна, будто только сейчас понял с кем он, зачем и где. Усталость вмиг оставила его, ее сменила злоба и остатки былой прославленной силы. Он порывался, бросался вперед, громко звеня цепями, и Кеттблэк бросился вперед к принцу тоже, но защите его не было нужды. Дотянуться старик не смог, обвиснув на цепи, вызвал у Одноглазого смех, в тесных стенах звучавщий особенно громко. Эймонд не сдвинулся с места. — Зеленый выродок. — Кинул Ларджент, рассматривая в полумраке тяжелый черный с золотой вышивкой плащ. Пускай посмотрит. Не на службе его цвет теперь серебро, только Эймонд специально надел его. Специально оставил на столе повязку. Мальчишка рядом затрясся сильней и совсем вжался в стену, пока цепной пес Порочного Принца шипел, брызжа слюной и кровью: — Как смеешь ты стоять там, где стоял он? Да ты ведь не стоишь его сапог! — Хм, — Ухмыльнулся принц. Ларис отступил, пропуская его, — К слову о сапогах. Хочу, чтобы в конце ты поцеловал мой. Теперь смеялся уже старик: — Да ты лишился ума. — Лорд Стронг, мне кажется, нашему гостю не слишком нужен его мизинец. — Боюсь, … — И правда, как он не заметил? — Значит следующий. — Ларис толлько кивнул тенью ждущему дознавателю. На третьем пальце старик, кажется, сдался. Так быстро. Хотя чего кроме быстрой смерти ему было искать? — Хорошо, хорошо. — Еще один. Служащих Стронга не приходилось просить дважды. Но так и стоявший прежде в дверях Гвейн, не выдерживал, поравнялся с ними, останавил дознавателя жестом и опустил ладонь на плечо принца. Сгорбленый жизнью или службой в темницах мужчина замер, но не отступил, ожидая приказа принца. Таргариен не верил, но взгляд Гвейна был неожиданно тверд. Эймонд гадал, что сделало дядю вдруг таким мягким. После войны тот жаждал расплаты не меньше, чем он сам. Одноглазый повел плечом, призывая дознавателя прекратить. Ларджент, точно рыба, глотал морозный воздух. Эймонд обратился нехотя: — Так что скажешь, даровать тебе милость умереть целым? — Д-да. — Признайся. — Это я. Это я пытался убить сира Гвейна. Не трожьте Лукаса. Это был мой приказ. — Да, Эймонд помнил о этом, помнил рассказ дяди. Кто заманил его, кто держал, а кто занес удар. — Чей приказ исполнял ты? — Принца. — Чей? — Принца Деймона Таргариена. В повисшей тишине Эймонд слышал, как капала кровь. — Проси. Брякнула упавшая с крюка цепь. Дознаватель оказался не в меру услужлив. Старик упал грузом к земле. Эймонд переступил с одной ноги на другую, оставив правую впереди, ждал. Слишком медлительно, на взгляд одноглазого принца, Лютор предпринял попытку ползти. Гвейн отвернулся, совсем не скрывая: происходящее было ему не по духу. Когда поседевшая голова бывшего главнокомандующего наклонилась над обувью нового, Эймонд отступил на шаг, замахнувшись, ударил куда-то под ребра, старик отлетел обратно к стене. Принц отвернулся тоже, встретив разочарованный взгляд родича. Не к месту, но принц вдруг вспоминил, что когда-то ровнялся на него, почти как на Коля. Взгляд Гвейна ничуть не стеснял его. Эймонд знал, что проживет и без его одобрения. Эймонд вспоминал раннее серебро в золоте каштановых волос, рваные раны на руках матери и милую Хелейну трясущуюся ночами в его грешных руках. — Это все, — сказал он одними губами Гвейну. Сир Хайтауэр поспешил их покинуть. Незачем дяде любоваться этим с высоты его чести. Ведомый его обманом Арон шагнул к двери тоже, но Эймонд вновь остановил его. Слуга запер ее изнутри. Арон немо вопросил к нему, мальчишка нервно озирался в цепях, и, пожалуй, только Стронг и Ларджент понимали, что последует дальше. Последнему стоило бы хоть изобразить удивление. Одноглазый соврал второй раз за это мрачное утро. Целым Ларджент не умрет. — Какой еще приказ отдал тебе Деймон? — Принц Деймон. — Я знаю, это был ты, — голос принца был ровен и тих, только Арон видел, как он сжимал после каждого слова челюсть и трясущиеся от ярости руки, — Ты нанял Кровь для него. — Не понимаю о чем вы. — Может, имя Харис освежит твою память. Так ведь ты звал сержанта многие годы. Так ты назвал его, когда отдал ему последний указ. Так ты вспомнил его сегодня под стенами замка, — Эйгон велел не снимать с пик даже давно обглоданные временем черепа, — Признайся, и умрешь быстро. — Ты уже обещал это сегодня, мальчик, — Лютор насмехался над ним с пола. Неведомый свидетель, обращения хуже в тот час он не мог подобрать, — Какая вера твоему слову? — Харис держался долго. Можешь попробовать тоже, — на этот раз Эймонд говорил чистую правду. Сыр выдал им, что золото уплачено было Порочным принцем, но прожил недостаточно долго, чтобы поведать, кто им его передал. Кровь умирал тринадцать дней, прежде чем таки отправился за ним следом, но посредника так и не выдал. Удивительная верность для мясника. То, что происходило дальше, Таргариен запомнил в основном, как крики и кровь. И собственная боль от них только крепла, сшивая в одно часы и минуты. Он подари Ларису свободу действий, велев только не трогать лицо. И сделать все побыстрей. Слишком долго они этого ждали. Эймонд только теперь заметил: брат так и не спустился сюда, не в первый раз своей королевской милостью оставив грязную работу ему. От воплей ему хотелось убраться подальше, только память услужливо шепчтала рассказ матери о том, чем угрожал Харис Мейлору и Джейхейре, о том, как успел он занести над Джейхейрисом сталь, память шептала о беспокойстве наследника в объятьях отца и плаче младшего принца на руках Алисанны. Эймонд остался там, где стоял. Гвейн мог удавиться своей моралью. От мысли о Джейхейре принцу стало только более дурно. Он мог поклясться, у него подгибались колени. Из всех детей сестры и брата девочка по лишь богам ведомым причинам более остальных была благосклонна к нему. Такая же светлая и невинная, как была в том возрасте ее мать. Ларджент почти забывался, когда Арон прошептал на ухо принцу: — Рейнира обещала ему титул, но наследников у него не было. — Не было. Нам что с того? — Мальчишка, — Эймонд вновь посмотрел на вжавшегося в стену бывшего стражника, что уже второй час не открывал глаз, — Они прятались вместе. Кажется, он привязан к нему. Кеттблэк оказался прав. Когда дознаватель намеревался обратиться к юноше своим икусством, Ларджент сдался, признался, что он нашел Кровь, но для нее, не для него. Клялся, что зачем ей нужен был мясник, бывший некогда сержантом стражи, не ведал, но Эймонд уже не слышал. «Мисария» — набатом звенело у него в голове. Тронуть Деймона означало бы вернуть их всех к войне. Десница часто напоминал об этом как королю, так и принцу. Но ради простородных чужеземцев войны не начинали. Эймонд торопился скорее уйти. — Мне подготовить все к рассвету? — голос Стронга вернул его из мыслей о пламени и небесах. — Нет. Сегодня. Площадь Эйгона. Я сделаю это сам. — Конечно, Ваше Высочество. Мальчишку на стену? — Юнец дернулся, и верно посмотрел им вслед. Эймонд не понимал, с чего Ларис задал подобный вопрос, а парень ждал такой милости, пока не вспоминил, каков после бунта был приговор многих предателей стражи. Стена, Цитадель и Великая септа считались последними оплотами нетронутыми расколом страны, хоть септон в Долине и спешил взять на себя то, что не полагалось ему. При перемирии Эйгон заявил, что поддержит хранителей Стены, как и прежде, и принц решил, что вряд ли представится шанс лучше, чтобы отправить туда разом столько мечей, обязанных сохраненной на плечах голове королю. Но одной такой милости с него хватит. В конце концов, он ведь не тронул его. — Нет, этого казнить тоже, — не оборачиваясь, уже в дверях бросил он, — Мне нужно поговорить с королем. Эймонд поднимался быстрым, решительным шагом, пересек разводной мост и больше всего хотел бы остаться один. Обитатели Твердыни Мейгора словно услыхали его мольбы, но нагнавший его Кеттблэк остался к ним равнодушен. — Вернись в город. Ты нужен мне там. На площади соберется толпа. Люди ведь любят это. — Я уже отдал распоряжения, мой принц. Простите мне дерзость, не соглашусь с вами, … — Эймонд ее не простил. Капитан замолк, когда хватка принца впечатала его в стену. Ставшая непрошеной свидетельницей служанка вскрикнула и побежала по лестнице вверх, позабыв, зачем спускалась. За спиной Арона помялся такой же, как у него черный с золотым плащ. Пусть старше, Арон был почти на голову ниже его, но глаза Кеттблэка смотрели на него без страха. — Я нужен тебе здесь, — только и сказал он. Когда хватка его отпустила, Арон старательно поправлял вороные кудри и складки плаща. «Щегол» — успел подумать принц, когда ладонь юноши хлопком упала на его спину. — Ты всегда можешь поблагодарить позже, знаешь. — Никого нет, и о приличиях они забывали. Эймонд не знал, за что боги послали Кеттблэка в его жизнь, но, пожалуй, благодарил их. Арон таки заметил, как надолго принц с выдохом закрыл единственный глаз, после его свойского жеста. Скрывать от него выходило худо. — Опять? — Да, — говорить Эймонд совсем не хотел, возобновил путь, только Арон с ним вновь был не согласен. — Ты мог бы поговорить с мейстером. Манкан кажется более сведущим, чем Орвиль. — Не стоит порочить имя Орвиля, он хорошо знает свое дело, и цепи пока еще на его шее. — Он слишком стар, ты не можешь не видеть, — ответом с подробностями о том, что осталось от его зрения, Эймонд не спешил его утомлять, — Даже короля ныне лечит Манкан. — Так что же мой брат? Исцелился? — Сил спорить у Эймонда почти не осталось, как и вспоминать из какой ямы обреченности и боли вытащил его когда-то Орвиль. — Ты можешь терпеть это вечно, Эймонд, и не сможешь вечно бежать. Поговори с ним. Манкан прибыл из Цитадели недавно, быть может, знает то, что неведомо Великому Мейстеру. — С чего ты взял, что я не говорил с ним? — обронил принц почти у приемной короля, — Ничем, кроме яда он мне не поможет. Когда гвардеец пропустил его внутрь, на Эймонда едва не налетел паренек с подносом в руках, облаченный в рясу помощников мейстера. Юноша поторопился извиниться и перехватить почти оброненную ношу. Среди вороха неизвестных предметов Эймонд успел заметить обагренные кровью бинты. Слуга спешил скрыться в темноте коридора, Арон остался за дверью, Эймонд прошел в королевские покои один. В приемной царила пустота, безмолвие и полумрак. Редко трещал в камине огонь, но тяжелые шторы не открывали с утра. Шаги Эймонда утопали в мягких узорах ковра, лишь подчеркнув тишину и достигающие его из спальи звуки легкого шороха и скудного перезвона металла. И стон его брата. Второй сын Визериса не постучал прежде, чем зайти к королю в опочивальню. Шаги были так же тихи, как и прежде, но Эйгон все равно заметил его, поприветствовал, окруженный суетой двух слуг и Манкана. Король был не одет. На нем только сапоги и брюки, но рубашка была давно отброшена где-то в стороне, явив взору все, что король скрывал под повязками и расшитыми дублетами. Поврежденная кожа Эйгона блестела от мазей, здоровая – от выступившего беспокойного пота. Почти полгода, как с него срезали последний металл, лишив части кожи и части плоти. Мейстеры пророчили ему скорый покой, но опускаясь в кресло напротив, Эймонд вновь лицезрел руку брата в крови. — Ты быстро, — смачивая пересохшие губы, обращаетился к нему король. Откинул голову на подушки сидения. Открывая нервный блеск сиреневых глаз, упали с лица мокрые белые пряди. Теперь они вновь отрасли, но собирать их Эйгон не любил, как и прежде, — Что он поведал? — Ты был прав, — не без труда признал принц. — Мисария. Конечно, я был прав. — Усталое лицо брата приняло странный, одновременно победный и озлобленный вид. Они, верно, были прокляты родом томиться в ненависти и мести. — Что мы сделаем? — Мы? Предоставь мне хотя бы это, — Эйгон не скрывал своего сожаления, — Это ведь я, я должен был быть там сегодня. — И не впервые принц корил себя за мысли, что успел обратить брату. Когда Эймонд увидел, что крови на отнятой от руки короля тряпице почти не осталось, терпение покинуло его: — Эйгон, что происходит? — Шрам вскрылся, — пожимая плечами, сказал тот. Здоровая рука с перстнем чешуи солнечного дракона подняла полный вина бокал. Манкан, кажется, смотрел на это с той же грустью, что и молодой принц. — Маковое молоко помогло бы вам лучше, Ваше Величество, — мейстер позволил себе вмешаться. — Нет. — Я мог бы его разбавить. — Я сказал нет. — Какая разница, чем ты себя травишь? — присоединился Эймонд к нему. — Я не закончу, как он! — слишком резко обрывал король, и принц вынужден был замолчать. Пока его негодование не нашло новую цель: — Вы говорили, рана должна зажить, Манкан. — Все так, Ваше Высочество, — мейстер, что не в меру моложе предшественника, сохранял удивительное спокойствие, — Но речь сейчас о старом шраме. Обожженная кожа стягивает плоть, это может мешать заживлению, грозить надрывом. Я не мог знать, что Его Милость откажется от наших советов. — Эймонду порой становилось даже интересно, за какие заслуги король позволял служителю Цитадели такие речи. — Советам? Он предлагал снова резать меня! Видят Семеро, иногда мне кажется вам это в радость. — Эйгон сделал новый глоток. — Боюсь, мой король, вы не правы. Вы видите сами, что стало с предплечьем. Аккуратный надрез заживал бы легче и мог бы скорее вернуть вам свободу движения. Он все еще нужен вам на плече. — Движения, — только посмеивался в ответ брат. Манкан, видно, хотел ему ответить, но Эйгон вновь прерывал его: — И если ты еще раз скажешь, что мне следует заново сломать кость, я скормлю тебя... — король поджал губы, сам обрывав себя на полуслове. Не произнес имя почившего зверя. — Это дало бы вам шанс ходить, как раньше. — Вхагар всегда к твоим услугам, брат, — не выдержал принц. С минуту в королевских покоях стояла тишина. — Простите мне мою несдержанность, Манкан, — выдохнул Эйгон, пока мейстер заканчивал накладывать бинты на припарку. — Раненые говорили мне вещи и хуже, Ваше Величество. — Шанс – это слишком мало, чтобы заставить меня терпеть это снова, — уже спокойней пояснил служителю Цитадели король. Эймонд поднялся, чтобы выхватить из руки брата новый наполненный кубок и вернулся на прежнее место. Сделал глоток сам. — Слишком сладкое, — поморщился он. — Ты ведь помнишь, что я твой король? — Конечно. Можешь скормить меня кому-нибудь после. — Я приду вечером, Ваша милость. До тех пор вам нужно отдыхать, а еще лучше – уснуть. — Манкан и слуги спешно собирали расставленные на столе склянки и травы. — И избегать вина. — Послушай мейстера, брат. — Эймонд вновь поднес кубок к губам. Брат не увидел, что он позволил вину только оросить их, прежде чем отставил кубок прочь. — Благодарю за вашу службу, Манкан. — Дрожь оставила его, Эйгон вытер полотенцем лицо. Перед уходом мейстер оставил вопрос: — И, если Его Милость позволит, мне нужно покинуть замок. В городе есть больные, требующие внимания. Я вернусь до заката. — Иди. — Думаешь, это разумно? — когда мейстер покинул их, успел обеспокоиться принц. — До вечера я продержусь. Оставьте нас, — с нетерпением приказал король, — Не ты. — его собственный слуга остался на месте. — Ты убьешь ее? — когда суета покинула их, спросил принц. — Убью? Ты, верно, почитаешь меня за септона, — на сей раз король дрожал не от боли, — После того, что они хотели сделать с моим сыном?! Моей дочерью?! — Эйгон порывался встать и Эймонду стоило усилий усадить брата обратно в кресло. — Сумасшедший! Тебе было сказано хранить покой. — Ларджент, ... ? — Здоровой рукой Эйгон ухватил его за ворот. — Ответил. И она ответит. — король со стоном упал, отпустив его. — Но до него нам не добраться, верно? Я все еще вижу его лицо в зале Совета, знаешь. Со дня, когда мы подписали договор. — Эймонд не говорил брату, что верил, если последовать по этой цепи вины, рано или поздно звено носило бы его собственное имя. — Уж лучше пусть это будет Джекейрис. Пусть ей наследует этот бастард, и пусть Деймон это оспорит. И мы с тобой полюбуемся, как он сдохнет от руки сына своей обожаемой шлюхи. — Ты за этим предложил эти условия Рейнире? — Конечно, нет, — не без разочарования ответил король. — Ты уже распорядился о казни? — Да. Сегодня. — Хорошо. Незачем ждать. Я сделал бы это сам, как северяне. — Король с презрением осматривал причину своего бессилия. — Я сделаю это, Эйгон. Твоим именем. — И вновь мне придется просить тебя. Вхагар? — Нет. Король только кивнул в ответ. Движением пальцев подзывал слугу. Тот уже знаел, что должен был сделать. Когда голова юноши склонилась перед Эймондом, его руки протянули ему ножны работы искусной, точно сотворенной трудами самого Кузнеца. В них ждало своего часа Черное Пламя.*
— Именем Эйгона Таргариена, второго своего имени, короля андалов, ройнаров и Первых людей, владыки Вестероса и Защитника государства, я принц Эймонд, из дома Таргариенов приговариваю тебя к смерти. — Кровь окрасила черненный доспех и валирийскую сталь. Когда он прибыл сюда, то слышал лишь завывания ветра, теперь когда вторая голова покатилась по эшафоту, принц удивлялся, как он еще был способен услышать это сквозь гогот толпы. Каждый голос бил лишним молотом по наковальне схватившей голову боли. Он не смотрел на дядю и деда, и был рад, что матери здесь не было. Наверняка вдовствующая королева не стала покидать в этот час короля. Спускаясь по деревянным ступеням под медной тенью замершего в веках Балериона, Эймонд обратил глаз к небу. Солнце только начинало клониться к закату, и это казалось странным ему. Слишком уж долгий для зимы день. Где-то глубоко скребься голос сомнений. Почему ее не было так долго? Эймонд отправил еще дальше его. Совсем скоро закат обагрится над ними, и ничего не остановит его, он поднимется в небеса. Эймонд предвкушал бесконечный холод и безмерный покой, что тот подарит ему. Знал, чувствовал, Вхагар была где-то рядом. Понимала, нужна ему. Ему казалось, еще немного и он не сможет, не выдержит, падет и сдастся под этой ношей. Но когда гвардеец подвел его вороного коня, слух Эймонда уловил самую сладкую песнь. Песнь чужого дракона.