Свет в дверном проеме

Вова повертел бумажку, конверт, заглянул внутрь, потряс его, чтобы убедиться, что ничего не завалялось внутри. Было бы забавно отреагировать столь драматичной бледностью на чрезмерно креативную рекламу какого-нибудь производителя дверных замков. Но к посланию ничего не прилагалось, и Вова лишь укрепился в мысли, что предназначалось оно Эммануэлю. И пока тот дозванивался своему «специалисту», ответственному за съем квартиры, Вова выскочил наружу и побежал вниз по лестнице. Любой киевский двор в эту пору года был оснащен уникальной системой безопасности, которая французам могла только сниться – толпой бдительных бабушек на лавочках у подъезда. Одну такую, странно одинокую, Вова заметил и здесь, когда ходил в магазин. Она по-прежнему сидела у дома, развернув газету, но мгновенно вскинула голову, как только заскрипела входная дверь. Строгий цепкий взгляд под старомодными очками тут же вонзился в Вову, оценивая уровень угрозы. Вова подумал, что у такой женщины в газете должна быть прорезана специальная дырочка, чтобы подглядывать, как у киношных шпионов. – Добрый день, – вежливо поздоровался он. Бабушки Вову всегда любили, потому что он был интеллигентный молодой человек, но конкретно эта вызывала много подозрений. Они, Вова чувствовал, были взаимными. – Здравствуйте, молодой человек, – ответила бабушка и поджала губы. Она выглядела очень серьезной. Ее седые волосы были аккуратно забраны назад, а вместо традиционной вязаной кофты и юбки в цветочек на ней был светлый летний, почти деловой, костюм. – Вы новый жилец? – Я… – Вова замялся, думая, как бы получше себя преподнести. – Да. Из девяносто пятой. – Любопытно, – произнесла бабушка. – А вы один или с семьей? Вова почувствовал, что еще немного, и забудет, зачем вообще вышел, пойдя на поводу у бабкиного инспекторского тона. Не отвечать на неудобные вопросы он только учился, но спохватился вовремя и улыбнулся, пытаясь ее расположить. – Меня зовут Владимир. А вас как? – Тамара Михайловна, – представилась бабушка, и ее лицо чуть подобрело. Не давая ей продолжить допрос, Вова заговорил: – Тамара Михайловна, вы ведь здесь наверняка всех знаете? – Ну, допустим, – горделиво ответила она. – Уже сорок лет тут живу, и новых, и старых помню. Некоторых с рождения. – Как замечательно, что мне попались именно вы! – Тут бабушка совсем расплылась, и даже, кажется, улыбнулась. Вова не стал медлить и поинтересовался, не видела ли она того, кто подложил хулиганское послание в их почтовый ящик. Он не рассчитывал, что дворовая система безопасности сработает безотказно, но Тамара Михайловна тут же припомнила какого-то странного человека, который совсем недавно зашел в подъезд. – Был такой, как же, помню. Угрюмый такой, в очках, лицо у него… оплывшее, жеваное какое-то. Серьезный, в костюме. Я спросила, к кому он идет, а он в ответ так на меня посмотрел, будто я у него в долг попросила. Зашел – и сразу назад, через пять минут. Я решила, подъездом ошибся – серьезный, все-таки, человек, старый, по виду какой-то депутат или вроде того. Такие всякую чушь по ящикам не разбрасывают… «А вот как раз разбрасывают», – подумал Вова, но вслух поблагодарил Тамару Михайловну и поспешил юркнуть в подъезд, пока она снова не начала расспрашивать, откуда он такой взялся. Под лопаткой закопошилось нехорошее чувство. Человек с жеваным лицом и очках уже когда-то преследовал их, но это было как будто бы в прошлой жизни – там, во Франции, когда за ними с Эммануэлем гонялся русский бандит. Теперь, когда этого человека отдали под суд, они были на другом конце Европы, им ничего не должно было угрожать, но вот эта записка… может быть, это все-таки был глупый розыгрыш? Вова не рассказал своим друзьям о приезде Эммануэля. Он изо всех сил держал свою радость в себе, боясь сглазить, не зная, как они встретятся после долгой разлуки. Они были единственными во всем городе, кто знал, что тогда происходило, и даже если бы кто-то из них выведал Вовин секрет (и моментально рассказал бы остальным, сомнений не было) – никто из них не решился бы на такой тупой и жестокий прикол. Когда он вошел, Эммануэль по-прежнему сидел на кухне, но теперь перед ним был открыт ноутбук, а сам он копошился в телефоне, переставляя сим-карту – обратно на французскую. – Мне написала Каролин, – бросил он коротко еще до того, как Вова успел что-то спросить. – Сказал, меня ищет Урсула. Ты помнишь Урсулу? Вова кивнул. Он видел эту женщину всего один раз, но знал, что она возглавляла их расследование. – Что случилось? Ты говорил, тебе не нужно быть на суде. Следствие долго колебалось, решая, стоит ли вызывать Эммануэля дополнительным свидетелем и добавлять обвинение еще и в преследовании ни в чем не повинного аспиранта, но все же сжалилось и отпустило потерпевшего на все четыре стороны. И вот теперь Вова боялся, что Эммануэля вдобавок ко всему срочно сдернут в Париж. – Понятия не имею, – ответил Эммануэль. – Но сейчас я свяжусь с ней и выясню. Разговор был долгим, и говорила в основном Урсула. С каждой сказанной фразой лицо Эммануэля все больше бледнело. Наконец, она сделала паузу, и он смог сказать: – И что… что вы предлагаете нам делать? Речь снова полилась, но на этот раз Эммануэль ответил быстрее: – А нет другого выхода? Например, охрана… Собеседница ответила коротко и резко, на что Эммануэль нахмурился. – Я не могу ответить вам сейчас. Потому что не могу! Мне надо обсудить это с Владимиром. Урсула… нет! Я сам с ним поговорю. Да. До свидания. Он отложил в сторону телефон, уперся локтями в стол и поднес к лицу сцепленные в замок руки. Во всей его позе сквозило напряжение, но Вова не смог не залюбоваться им в этот момент – Эммануэль выглядел, словно драматический герой, на высвеченный пробивавшимся из-за занавески солнцем профиль ложилась мягкая тень. – Вова, они взяли не того. – В смысле? – Они поняли это только на суде. Мари, когда вошла в зал суда, сказала, что это не обвиняемый, а его двойник. – А где тогда… – Вова не стал заканчивать вопрос. – Они не знают, – вздохнул Эммануэль и нервно повертел лежащий на столе телефон. – В этом-то и проблема. Вова мигом почувствовал, как заныла лопатка. То самое место, куда прилетел выстрел – заныло давяще, садняще, будто пуля была все еще внутри и в этот момент прокладывала себе путь наружу. – Ты хочешь сказать, они могут быть здесь? – Урсула не знает. Мари спрятали, как могли, но следствие думает, что он может охотиться за нами. – Зачем? – Спросил Вова скорее зло, чем удивленно, потому что прекрасно, как думалось, знал ответ. – Хотят отомстить? – Рассеянно произнес Эммануэль. Он выглядел растерянным, будто человек, которому только что объявили, что его дом унесло цунами. Впрочем, примерно так и было. – Это еще не все. Вова… – Что еще? – Прошипел Вова. Больше всего на свете ему хотелось врезать кулаком по стене, но и кулак, и стены еще могли ему пригодиться. – Урсула хочет нас спрятать. Просит нас вернуться во Францию, чтобы переждать… – Что?! Вова вскочил и бросился к подоконнику, оттуда – назад, к кухонной двери. Должно быть, он метался, как зверь в клетке, раздраженный глазеющей публикой в зоопарке. Он был зол, и не просто зол – ему хотелось придушить этого бандита, этого гада, голыми руками. Этого подлеца, который считает, что имеет право вот так вот врываться в человеческую жизнь, которую чуть не отнял, и устраивать дурацкие игры. Ведь если бы и правда хотел убить – вот они, пожалуйста, как на ладони, беззащитные, не подозревающие ничего. Но нет, он, как влюбленная девчонка, подбросил какую-то записочку, чтобы пощекотать им нервы. Подонок… – Вова, я знал, что ты так отреагируешь, поэтому… – Отреагирую как? Как, скажи мне?! – Взвился Вова. – Они хотят, чтобы я уехал во Францию «переждать», пока они гоняются за этим уродом, которого не могли поймать пять лет, и в итоге все равно поймали не того? Сколько лет еще? Пять, десять? Может, мне теперь всю жизнь прятаться, потому что этот козел решил, что я его личная игрушка?! – Вова, успокойся, я… – Нет, я не буду успокаиваться! Не буду я успокаиваться! Ты ведь знаешь, знаешь же, что я не хотел возвращаться во Францию. А теперь что? Он выживает меня из страны? Из моей родной страны? Мало того, что он приперся сюда, прислал сюда своих прихвостней, так еще теперь и я не могу жить там, где мне хочется, потому что я должен его бояться? Так, что ли? Хотелось выместить злость на стульях, столе, бесполезно свисающих шторах, хотелось громить, крушить, сделать уже хоть что-нибудь, лишь бы унять эту кипящую в руках, сердце и голове злобу. Вова сходил с ума от этой маленькой кухни, внезапно превратившейся в настоящую клетку, за пределами которой могло оказаться все, что угодно – в том числе и мерзкий насмешливый зритель, который заварил всю эту чехарду. В глубине души Вова знал, что Эммануэль не заслуживает его криков. Ведь он ради него уехал из Парижа в неведомый дремучий Киев. По французским меркам – это ж как сильно надо любить, чтобы потащиться на самый край света. Но бежать за любовью и бежать, потому что боишься – между этими вещами была огромная пропасть. И думать об этом Вова в тот момент не мог – он помнил лишь о том, как плохо ему, и думал лишь о том, как это несправедливо. – Тсс…. тихо, – он почувствовал, как со спины его обнимают сильные руки. Эммануэль держал его крепко поперек груди, прижимая к себе, уткнувшись своим орлиным носом в Вовину шею. – Мы никуда не поедем, если ты не хочешь. Только успокойся. От его тихого голоса Вовина ярость утихла, сменяясь смертельной усталостью. На миг показалось, что он вот-вот потеряет сознание и осядет в державших его руках, но удалось устоять и не закрыть глаза. Ярко-красные оттенки реальности поблекли, и Вова снова стал видеть мир таким, каким он был – многоцветным, утопающим в нарядных лучах ленивого августовского солнца. – Я не могу просить тебя рисковать своей жизнью ради меня, – прошептал Вова, заводя руку назад и осторожно дотрагиваясь до мягких кудрей Эммануэля. – Обещаю, если ты уедешь, я ни разу не вспомню о тебе плохо. Над ухом раздался хитрый смешок. – Знаешь, я всегда видел только два типа пар – одни разводятся из-за немытой ложки, но готовы сердце отдать на пересадку, если их дорогой человек при смерти. Другие пылинки друг с друга сдувают, но как только опасность – спасают только себя. – И что ты хочешь сказать? – Вова удивился. – Первым обычно не хватает времени. А вторым – любви. Я хочу, чтобы нам хватило и того, и другого. Вова почувствовал на щеке невесомый поцелуй и, наконец, позволил себе закрыть глаза. Было бы страшным клише после всего, что он сегодня услышал, неожиданно взять и почувствовать себя в безопасности, просто оказавшись в любимых объятиях, но от чувства рук, которые крепко держали его и не давали упасть, определенно становилось легче.