Свет в дверном проеме

Ходить, оглядываясь – издевательский вид спорта, им Вова заниматься не собирался. Но жить в ощущении «не знаю, откуда прилетит» обычно проявляется физиологически: в напряженных плечах, в скованных движениях, и голос становится тише, и сил меньше. Каждое утро он становился перед зеркалом, разглядывая себя, но вовсе не от тщеславия, а чтобы напомнить себе, что все еще жив и вот этому человеку в отражении нельзя сдаваться и поддаваться. Жизнь Вовы, до того целостная и яркая, сейчас была будто разбитая чашка, залитая клеем. Один осколок – их с Эммануэлем жизнь (чередующая болезненную страсть и напряженное молчание), второй – встречи с друзьями (редкие и специально запланированные), третий – начавшаяся учеба (среди людей, как будто набранных из другого мира). А клеем для всего этого безобразия был он сам, и, как бы Вова ни старался найти гармонию, чашка все равно пропускала воду. В понедельник он пришел на учебу к первой паре и, как всегда, устроился за первой партой, прямо перед преподавательским столом. За эту привычку его уже успели записать в ботаники, хотя делал это Вова не затем, чтобы подлизаться к лектору, а чтобы не видеть гениальное сборище папенькиных детишек, вызывавших у него смутную гадливость. Пара по политической теории была первой в этом году, чудесным образом вылетев из предыдущих двух недель. Преподаватель появился ровно в назначенное время, неторопливо подошел к своему столу и кинул на него папку с бумагами, а затем оглядел притихшую аудиторию. Он был мужчиной средних лет, не слишком приятной наружности, с залысинами, в потрепанном костюме – словом, ничего особенного, – но чувствовалось (во всяком случае, Вове с первой парты), что он готов устроить им сладкую жизнь. Утро понедельника, и без того не слишком радостное, перестало быть томным до самого Нового года. – Ну, что же вы сидите? – Лектор натянуто улыбнулся, вроде бы строя из себя хорошего парня, но интонация была такая, будто он уже возит самых ретивых мордой по полу. – В наши времена при появлении преподавателя было принято вставать. Если вы не знаете правила приличия, какие же тогда из вас будут дипломаты. Все немедленно вскочили, включая Вову. Он чувствовал, как ему становится дурно. Лектор оглядел публику и сел за стол, а все остались стоять. Он где-то минуту листал свои бумаги, пока один из студентов, нагловатый чиновничий сыночек, не решился подать голос: – А когда можно будет сесть? Лектор поднял голову, глянул на говорившего и снова улыбнулся, как улыбаются самоуверенные люди собственным шуткам. – А вот когда ваш папочка сядет – можете сразу за ним. Кто-то с задних рядов захохотал, Вова слабо улыбнулся. С одной стороны, так этому бездарю и надо, с другой стороны – было что-то неприятное и беспардонное и в самом их преподавателе. Их цирковая строевая так бы и продолжалась до конца пары, если бы не появление декана. Станислав Владимирович, статный седовласый мужчина, ворвался в аудиторию и подлетел к лекторскому столу. Заметив боковым зрением, что весь поток поднялся, будто на молебен, он обернулся и растерянно велел всем садиться. – Сергей Иванович, чего они у вас стоят? – Прошипел он вполголоса, так, что было слышно только Вове. Сергей Иванович снова улыбнулся и пожал плечами. – Воспитываю, Станислав Владимирович. – Вы с ума сошли… – Процедил сквозь зубы декан. – Вы же знаете, кто их родители… – Прекрасно знаю. Поэтому и воспитываю. Родители не озаботились, – односложно отвечал лектор, блаженно перебирая бумажки. Ему, казалось, до визита Станислава Владимировича не было никакого дела. – Я чего, собственно, пришел… выйдемте на минутку? Декан утащил противного Сергея Ивановича за собой, и снова начался балаган. Но как только тот показался из-за двери, все разом затихли. Сергей Иванович мечтательно оглядел аудиторию и подошел к доске. Вове казалось, что у такого строгого преподавателя и лекция должна быть… строгая и выверенная. Но вместо стройной политической теории он постоянно травил какие-то байки, имеющие очень странное отношение к предмету. От скуки Вова даже пытался посчитать: на один факт приходилось три анекдота. Обернувшись назад, он понял, что артист нашел свою аудиторию: обычно скучающие холеные детишки сидели, заслушавшись, а когда Сергей Иванович, наконец, закончил свой бенефис, начали задавать вопросы. Для себя Вова вынес однозначный вердикт: так далеко у него глаза не закатываются. Понял это, видимо, и преподаватель, потому что, милостиво разрешив всем уйти на пятнадцать минут позже официального времени, он велел Вове остаться. – А вы у нас кто? – Владимир. – А фамилия у вас есть, Владимир? – Зеленский. – Зеленский… – пробормотал лектор, словно пытаясь вспомнить. – По матери, что ли? – По отцу. Если вы хотите вспомнить такого чиновника, то его нет. Я сам поступил. – Ах, вот как… – протянул Сергей Иванович и впервые за все время поднял голову, но посмотрел не на Вову, а куда-то мимо. – Сережка у вас… любопытная. И что же она обозначает? – Просто сережка, – пробормотал Вова. Его сережка обозначала лишь то, что прекрасным весенним днем у них с Саней Пикаловым были гривны и хорошее настроение, а по дороге попалось какое-то сомнительное заведение, протыкающее людей насквозь за деньги. Сергей Иванович, казалось, этим ответом не удовлетворился и усмехнулся так, будто знает какую-то серьезную Вовину тайну. Но ухмылялся он недолго. – И что же вы мне рожи корчили всю пару? – Недовольно произнес он. – Не любите политическую теорию? – Не знаю. Я за анекдотами ее не заметил, – выпалил Вова и тут же понял, что наговорил лишнего. Но слов назад не воротишь, и по лицу Сергея Ивановича было видно, что они ему не понравились. – В следующий раз окажем друг другу взаимную услугу, – сказал он, снова утыкаясь в свои бумажки. – Вы будете внимательнее меня слушать. А я буду внимательнее на вас смотреть. Свободны. Вова выполз из аудитории обессиленный, будто его только что распинали на дыбе. В школе он, может, и не был учительским любимчиком, но еще никто никогда с ним так не разговаривал. Бывало, орали, однажды даже выгоняли из класса, но за дело. А вот так, чтобы отчитать за… что? Серьезное отношение к предмету? Такого не было. Да важно было и не то, что сказал преподаватель, а то, как он это сделал. Как будто Вова – отсталый третьеклассник, надевший себе на голову тарелку с борщом во время обеда. Будто все остальные интеллектуально обогатились на этой паре, а он один не понял, в какой момент эти интеллектуальные богатства раздавали. После этого эпизода и еще трех пар он приполз домой абсолютно изможденный, забрался в кровать прямо в одежде и тут же уснул. Разбудил его только Эммануэль, но проснулся Вова разбитым, будто во сне его продолжали морально избивать ногами. Эммануэль заботливо напоил его чаем и даже приготовил ужин. Вместе они рассудили, что на фоне всех остальных их неприятностей паршивый препод – не самое страшное, что могло случиться за день, и, разомлевший от чая и объятий Вова даже согласился, что это так и есть. Но отныне понедельники стали его личным кошмаром. В следующий раз он предусмотрительно сел подальше, но Сергей Иванович разгадал его маневр и насильно пересадил на прежнее место. – Вы, Владимир, в прошлый раз с первой парты не поняли, а с последней точно не поймете. Лекция была по-прежнему странной и бессодержательной, поэтому Вова пытался хотя бы почитать учебник под партой (вообще забавно, читать учебник по предмету тайком от лектора, этот предмет ведущего). Но Сергей Иванович быстро это заметил и конфисковал учебник, что выглядело уже совсем нелепо. Когда после пары Вова подошел и попросил вернуть учебник, Сергей Иванович только развел руками. – Рано вам еще учебник читать. Я по нему пока ничего не задал. – Лучше бы вы задали. Я за пять минут узнал больше, чем за полтора часа с вами. – А вы точно не сын президента? Уж больно настойчиво требуете каких-то привилегий. – Не знал, Сергей Иванович, что получать знания на паре – привилегия, – рявкнул Вова и, развернувшись, вылетел из аудитории. На этот раз молчать он не стал, а пошел прямиком к Станиславу Владимировичу, который, к счастью, оказался на месте и нехотя решился выслушать обивающего его порог студента. Вообще-то декан с самого начала казался славным парнем, пусть и немного самовлюбленным, но для декана факультета, который на девяносто процентов состоял из золотой молодежи, он вел себя вполне человечно. Однако услышав, что речь идет о Сергее Ивановиче, недовольно поморщился и объявил Вове, что на этот вопрос у него нет времени. Отделавшись дежурным «Сергей Иванович замечательный преподаватель, с большим опытом, учебник он вам вернет, я переговорю», декан как-то спешно выставил Вову за порог, ссылаясь на невероятную занятость. Вове начинало казаться, что он сходит с ума. Его однокурсники наперебой хвалили пары по политической теории, радостно обсуждая, что их опасения о том, что это будет нудная ерунда, не подтвердились. И лишь он сам недоумевал, что за чушь происходит по утрам в понедельник, и еще больше его волновало, как он будет сдавать экзамен по этому предмету. Особенно этому преподавателю. Хорошо было лишь одно – учебные мучения отвлекали от фонового страха. В периоды, когда глаза застилало гневом, Вова вообще не думал о том, что ему может угрожать что-то, кроме привычного провала на экзамене. С одной стороны, это придавало ему сил. С другой – совсем терять опасения было глупо. Но он был простой подросток, а не чертов шпион, поэтому где-то все же нужно было делать себе послабления. Иначе ждет его не тюрьма, а комната с белыми стенами и форменная одежда с очень длинными рукавами, завязанными на спине бантиком. Учебник к нему так и не вернулся, а жаль – он был библиотечный. Как объяснять в конце года библиотеке мародерство Сергея Ивановича, Вова не знал. В следующий понедельник он снова попытался сесть позади, но на этот раз его не пустили уже однокурсники: какой-то из типов, которого Вова даже не знал лично, поднял противное бухтение, когда Вова попытался сесть с ним рядом, и две девчонки, всюду этого типа сопровождавшие, тоже начали визжать. Не привыкший к остракизму Вова растерялся и бросился в другой конец аудитории, но сидящие там мгновенно побросали сумки, книжки и все, что у них было, на свободные стулья, а когда Вова попросил уступить место, просто проигнорировали его. В итоге к приходу Сергея Ивановича он все еще стоял в проходе, и пришлось, как в игре «Музыкальный стул», с окончанием музыки рухнуть на единственное свободное место. На первой парте. Ничего нового не произошло. Сергей Иванович все так же отвратно уморил, публика смеялась в голос, Вова осваивал искусство закатывания глаз, не привлекая внимания санитаров. Казалось, в этот раз он все сделал правильно, но после пары лектор снова заставил его подойти. Это складывалось в очень нехорошую традицию. – Я слушаю, – устало проговорил Вова, становясь в изломанную позу возле преподавательского стола. – Неужели вы наконец-то слушаете, – фыркнул лектор, очень довольный своей остротой. – Я уж думал, что вы вышли в астрал и изучаете политическую теорию там. – Надеялся, что духи предков подскажут мне, что отвечать на экзамене, – огрызнулся Вова. – От вас я этого точно не узнаю. – Ну, раз вы такого невысокого мнения о ваших способностях, разрешите мне вам помочь, – ответил Сергей Иванович, и Вову в очередной раз дернуло от его презрительной формулировки. – Сколько у вас сегодня пар? Четыре? Вот после четвертой пары приходите ко мне, будете читать свой любимый учебник и выходить в астрал, пока не решите, что узнали достаточно. Вова застыл, не зная, что ответить – это с ним бывало редко, но на подобную наглость ответить без мата было сложно. – А если я не приду? – Выдавил он, стараясь не придушить Сергея Ивановича прямо на месте. – Ну тогда, получается, и экзамен вы не сдадите, – ответил тот торжествующе. На этом Вовин запас терпения достиг предела, и он снова вылетел из аудитории. На этот раз он заперся в кабинке туалета и где-то пятнадцать минут провел там, сквозь зубы в самых красочных и нецензурных выражениях рассказывая самому себе, какой мудак Сергей Иванович и куда ему стоит засунуть все свои прибаутки. На следующем перерыве он заметил своих однокурсников, толпящихся вокруг Сергея Ивановича. Он снова затирал им что-то невероятно веселое, потому что девчонки кокетливо хихикали, а парни горделиво светились – тем самым парадным светом, которым зажигается любой юнец, находясь рядом со своим примером для подражания. Вова понял, что за пару недель Сергей Иванович умудрился организовать целую секту, которая, конечно же, преданно кинулась на борьбу с антихристом-Зеленским, посмевшим не получать удовольствие от искрометных шуток их недосягаемого гуру. Вова приперся на заклание в преподавательскую сразу после последней пары, не желая откладывать неминуемое унижение. Сергей Иванович встретил его на удивление радушно и даже предложил чаю, кивнув на стоящую на столе чашку. Вова, ожидая найти в чашке все что угодно из нижнего правого угла таблицы Менделеева, для приличия повозил чашку по столу, но пить не стал. Вместо светской, нравоучительной или еще какой-то там беседы Сергей Иванович просто просматривал свои документы, а, отвлекшись, как-то удовлетворенно посмотрел на Вову (контактный этот яд, что ли) и велел подняться. Он отвел его в какую-то маленькую аудиторию, где обычно вели семинары у групп, посадил за парту, выдал многострадальный учебник и методичку. Не успел Вова понять, что происходит, как Сергей Иванович выпорхнул из аудитории, а затем послышался скрежет. Этот черт запер Вову в кабинете. Решив не поддаваться на психологические манипуляции – не запрет же он его тут на ночь, – Вова открыл учебник и погрузился в политическую теорию. Было не слишком интересно, но после авторских комментариев на лекциях он бы читал учебник, даже будь он написан только математическими формулами. Он влёгкую осилил две главы, когда услышал, что в коридоре начали ходить люди – закончилась пятая пара, а Сергей Иванович все не появлялся. Прошло еще две главы, за окном стемнело, а Вову никто и не думал выпускать. Еще через полчаса позвонил встревоженный Эммануэль – он вернулся с работы и, не застав Вову дома, уже навыдумывал себе страшного. Когда Вова рассказал, что с ним произошло, Эммануэль раздраженно вздохнул и стал настаивать, чтобы тот как-то самостоятельно выбрался. Вова плохо представлял, как можно выбраться из запертой аудитории, если не через окно – они находились на втором этаже, и, в целом, это было вполне доступно. Подождав для приличия еще полчаса, Вова плюнул и, сложив вещи в рюкзак, занялся собственным спасением. Вот уж не думал он, что из университета ему придется выбираться по водосточной трубе – она очень удачно оказалась рядом с окном. Бедная жестянка дрожала и дребезжала, но выдержала, и Вова, целый и невредимый, спустился во внутренний двор и вышел из корпуса вместе с последней толпой вечерних студентов. Он представлял, какой разнос ему устроит Сергей Иванович, если вернется и не найдет его, где оставил. С другой стороны, ночевать в аудиториях – против правил, и гнев одного преподавателя против нарушения целого устава казался не такой страшной угрозой. В конце концов, если этот тип пойдет жаловаться Станиславу Владимировичу, то что он ему скажет? «Я запер в университете студента на всю ночь, а этот пакостник сбежал?» Не смешите. Это еще кто на кого должен жаловаться. Легкое приключению придало Вове оптимизма. В конце концов, давно он так не хулиганил, а после интенсивных занятий предмет в голове кое-как начал укладываться. Да и учебник к нему вернулся, так что перед библиотекой краснеть не придется… Знал бы Вова, что происходило, пока принцесса сидела в башне.