Свет в дверном проеме

В отличие от людей, которым материальная вселенная подчинялась интуитивно, успехи Эммануэля были заслугой последовательных и не всегда простых усилий. Он учился готовить по кулинарным книгам, гладил одежду по рекомендациям из интернета и внимал всем советам по здоровому образу жизни – иначе все расползалось. Вовина привычка вести быт по вдохновению никак ситуацию не улучшала. У Эммануэля было множество четких правил, которые помогали ему ориентироваться в быту. Во-первых, с утра он первым делом чистил зубы, иначе легко мог и забыть. Во-вторых, он покупал продукты по списку и жутко не любил стихийного напихивания в тележку чего ни попадя. В-третьих, он всегда устанавливал четкое время для уборки, и внезапно обнаружившийся среди недели кавардак выбивал его из колеи. А в этот раз ему было и вовсе не до уборки. Тем вечером, не обнаружив Вовы дома, он первым делом позвонил ему, убедившись, что тот жив-здоров и просто пал жертвой педагогического произвола. Кое-как уговорив Вову на бунт, он принялся готовить ужин, управившись как раз к возвращению узника домой. Ужин был утешительный, поэтому был роскошнее, чем планировалось – чудесная запечённая курица и бокал вина (которое всегда хранилось дома в стратегических французских количествах). Встретив Вову и сполна насладившись ролью домохозяйки, Эммануэль шантажом и подкупом отправил его мыть посуду. Пока Вова купал тарелки, Эммануэль дочитывал какие-то рабочие тексты. И тут в дверь позвонили. Дверь всегда открывал Вова – мало ли, кто придёт, а Эммануэль даже языка не знает. С трудом прорвавшись через шум воды, дверной звонок наконец-то долетел до Вовиных ушей, и тот, чертыхаясь, поплёлся открывать. Уставший после дикого дня, он открыл, не думая, не заглянув даже в глазок. И в этом была ошибка. На пороге оказались два милиционера. – Владимир Зеленский? – Поинтересовался один. Эммануэль не понял, что он сказал следом, но, судя по Вовиной реакции, это было что-то жуткое. Они показали корочки и какие-то бумаги, после чего прямо в грязных ботинках – совсем недавно прошёл дождь, и полицаи собрали по дороге все лужи, – прошли в квартиру. Эммануэль встревоженно посмотрел на Вову. Нужны были немедленные объяснения. – Это какая-то дичь. Они говорят, что я убил человека. Эммануэль почувствовал, как кровь отливает от лица. – Какого ещё человека? – Произнёс голос, самому Эммануэль совершенно незнакомый, но говорил этот голос его губами. – Понятия не имею. Они не говорят, но у них есть документы на обыск квартиры. – Что за черт! Зачем им обыскивать нашу квартиру? Здесь никого не убивали. – Они не сказали. – Ты здесь даже официально не живешь! – Я здесь даже… – тут Вова запнулся, и на его лице появилось озарённое выражение. – Это… я понял! – Что? – Уже не в первый раз Эммануэль не поспевал за его стремительными мыслями. – Я приписан к общаге, правильно? Никто там не знает моего адреса. Если они пришли сюда, то знали, где искать, а из всех людей, способных натравить на меня милицию, где я живу, знает только… – Он, – закончил Эммануэль. Все складывалось: их страхи, от которых они так долго прятались под одеялом, обрели материальную форму и приперлись потрошить их вещи. В этот момент один из милиционеров заинтересовался ноутбуком Эммануэля. – Эй! – Воскликнул тот, забыв, что они не говорят по-французски. – Не трогайте, это мое личное! Вова перевёл, но милиционер только раздраженно прикрикнул, и суть этого крика Эммануэль понял без перевода – в квартире убийцы ничего личного нет. Сюжет был до невозможного французский, какой могли придумать только соотечественники Фуко* – еле выбравшись из-под насильственного режима одной институции, Вова был на полволоска от того, чтобы угодить в другую. Милиционеры бесцеремонно разглядывали вещи, вытаскивали бережно отглаженные Эммануэлем рубашки из шкафа и кидали их на пол, откидывали одеяло и ворошили простыни (хорошо, что хоть вчера он постелил чистые, а то бы ещё в чем-нибудь обвинили). Залезли в холодильник и кухонные шкафы, один даже заглянул в бачок унитаза. Вова все это время ходил хвостом за полицаями и что-то долго и нудно объяснял. Наконец, он обратился к Эммануэлю: – Приведи Тамару Михайловну. Они со мной спорят, но я больше чем уверен, что они не имеют права вести обыск без свидетелей. – Ты что, останешься здесь один? – Эммануэль и мысли допустить не мог, что оставит Вову одного, упырям на растерзание. – Ты предлагаешь просто стоять и ждать, пока они чего-нибудь мне подбросят? – Прошипел Вова. В его голосе снова были слышны яростные, жесткие нотки того самого человека, который когда-то нарвался на пулю, и с этим Эммануэль не решился спорить. Он побежал вниз, за Тамарой Михайловной, желая лишь, чтобы в его отсутствие с Вовой чего-нибудь не случилось. Тамара Михайловна открыла дверь, вытирая руки о фартук. Она появилась не сразу, и за тягостную минуту Эммануэль уже успел пересмотреть все варианты будущего, в которой ее нет дома – а заодно и те, в которых она есть, но ничем не поможет. – Ману, здравствуй, мой дорогой. Прости, стряпала. Что-то случилось? Эммануэль наспех объяснил, что к Вове пришла милиция, обвиняет его бог весть в чем и раскидывает вещи. Тамара Михайловна всплеснула руками и тут же ринулась в бой, не снимая фартука. Казалось, их не было всего пару минут, но когда они вернулись, милиционеры уже тыкали Вове в лицо какой-то бумажкой, требуя подпись. Вова отнекивался, и тут вступила Тамара Михайловна. Она фурией набросилась на милиционера, что-то ему объясняя, а тот аж опешил от такой наглости. Он предъявил ей все бумаги, и с каждым подсунутым ей под нос листочком он становился все настырнее, постепенно приобретая вид прожженного кредитного менеджера, доказывающего пенсионерке, что в договоре она просто не увидела мелкий шрифт. Но Тамара Михайловна была не так проста – она отвечала такой же дотошностью, расспрашивая про каждую закорючку. Второй полицай постоянно пытался влезть и даже оттащить ее за руку, но она что-то заорала ему прямо в лицо, и он от неожиданности отступил. Вова даже захихикал от этой сцены. – Что она сказала? – Переспросил Эммануэль. – Она начала кричать «Пожар», – хмыкнул Вова, довольный уловкой. Каждый постсоветский ребёнок с детства знал, что надо кричать «пожар», если тебя убивают – потому что на пожар побегут сразу, а на убийство – только когда закончат убивать. Это, как и многие другие особенности местного быта, Эммануэль знал, но так и не мог понять. Тамара Михайловна, казалось, безраздельно завладела вниманием незваных гостей. – Самое время тебе сбежать отсюда, – Эммануэль толкнул Вову локтем. – Они не смотрят. – Ага, а потом заголовки – застрелен при попытке к бегству, – фыркнул тот. – Нет уж, сейчас Тамара Михайловна их размажет, и тогда уже они побегут. Вовин оптимизм Эммануэль не разделял, и как оказалось, не зря: после долгого ожесточенного спора тот, второй, что пытался оттащить оппонентку, сказал ей что-то, из-за чего она растерялась, а Вова побледнел. – Пиздец… – долетело до Эммануэля. Это ему не нужно было переводить, а в чем именно был пиздец, он понял, увидев в руке у полицая маленький пакетик. Зип-лок с белым порошком, как в кино. Почувствовав слабину, полицаи насели на Тамару Михайловну, второй даже начал предлагать ей что-то на подпись, но она упиралась. Тогда ее почти силой выставили за дверь. Вова все это время смотрел на второго полицая, не мигая. Сложно было описать это выражение: на других лицах оно предсказывало, что кому-то вот-вот заедут по морде, но судя по тому, как скривились Вовины губы, как подрагивали побелевшие крылья тонкого красивого носа, он скорее мечтал вцепиться этому уроду в горло, да не пальцами, а зубами. Карие Вовины глаза почернели, в них появилось что-то совсем дьявольское. Эммануэль невольно уставился на него, зная, что это самое глупое, что можно было сделать – но отчего-то хотелось насмотреться на него вот такого, страшного в гневе и безумно красивого. Потому что он понимал – через пару минут может произойти что-то, после чего он увидит Вову очень нескоро. Полицай осклабился. Эммануэль, почувствовав недоброе, положил руку Вове на плечо. Того трясло мелкой дрожью. Если бы не ярость, закипавшая внутри, Вова наверняка бы плакал. Это был не французский сюжет, а какой-то кафкианский кошмар – тяжёлый, липкий, тупой сон, от которого нужно было немедленно проснуться. Но проснуться не вышло. Совсем реально, совсем наяву, полицаи надели на Вову наручники и повели вниз по лестнице. Эммануэль, несмотря на попытки оставить его в квартире, шёл за ними – пользовался своим правом иностранца, что с него взять, не понимает же. Полицаи усадили Вову в машину, и только после того, как она исчезла со двора, Эммануэль понял, что не поцеловал его на прощание – и, как ни жутко было это признавать, возможно, и к лучшему. Он вернулся в разгромленную квартиру и первое, на что упал его взгляд – на недомытый тарелку в раковине. В душе скользнуло идиотское, совершенно неуместное чувство человека, который осматривает незавершенные своего умершего любимого, понимая, что их теперь некому завершить. Нельзя было так думать о Вове – они со всем справятся, найдут адвоката, они… От вида разгромленной квартиры хотелось перебить все эти сраные тарелки к ебеной матери. Они не квартиру разгромили – они им всю жизнь растоптали. Уроды. Сволочи. Гады. И самая главная сволочь – кукловод этого праздничного театра. Если раньше Эммануэль чувствовал только низкочастотный, не всегда осознаваемый страх, то теперь он понимал Вову, пару недель назад метавшегося тигром по кухне. Это был пиздец, полнейший пиздец, вот таким вот, международным славянским словом, которого так не хватало во французском языке. Теперь он знал, что нельзя просто спрятаться и притихнуть, и дожидаться вот этого, боясь выставить себя идиотом, тоже не стоило. Нужно было бить, а теперь, когда бьют тебя – надо защищаться. Тамара Михайловна второй раз за вечер открыла дверь, но теперь погрустневшая и ставшая будто ниже ростом. – Я видела в глазок, как его вели… – Что они вам сказали? – Что Вова убил человека. Я ни секунды не верю… – Что они вам сказали, что вы сдались? – Сказали, что нашли пакетик в ящике с бельём. И пригрозили, что если я не заткнусь, два таких же пакетика найдут через три дня на таможне. А у меня сын с женой через три дня из Берлина приезжает… господи, Ману, прости меня, прости, я старая идиотка… Она запричитала, изо всех сил сдерживая слезы, и Эммануэль почти насильно уткнул ее носом в своё плечо и погладил по голове. Странно было вот так жалеть чужую украинскую бабушку, к тому же, отрекшуюся от спасительной миссии ради сына, но… кто бы поступил иначе? Эммануэль бы тоже отступился, если бы угрожали Вове. А теперь… – Вы же поможете мне, Тамара Михайловна? – Все, что угодно, родной. Что нужно? – У вас есть знакомые адвокаты? – У меня – нет, но сына… у него точно будут. – Тогда звоните сыну. Не знаю, как это в Украине, но мне кажется, что адвокат полагался Вове ещё три часа назад.