****
Два очага на северо-западе держали путь к кварталу Учиха. Парк Сенджу перетек в задворки деревни, и цветастое разнообразие осенней листвы сменилось сочностью вечнозеленых суги. Молчание Изуми все больше внушало Итачи настороженность. Он шагал с ней в ногу и подбирал слова, которые прозвучали бы уместно. «Ты в порядке?» — слишком общий вопрос. Итачи уже представлял, как Изуми выныривает из забытья, небрежно отвечает: «А… Да, все хорошо». И ничего ровным счетом не меняется, кроме укрепившейся между ними стены отчуждения. — О чем ты молчишь? Изуми очнулась. В ее глазах шевельнулась затаенная боль. — Думаю о своей команде. Я ведь… единственная выжила на той миссии. Бремя потерь отпечаталось во взгляде Изуми давно. Итачи помнил его еще с той поры, когда они впервые встретились в Академии. Изуми потеряла отца и пробудила шаринган раньше самого Итачи и раньше любого в клане за последние несколько поколений. Какое-то время, отчаянно балансируя на грани, она все еще принадлежала к миру беззаботного детства. Итачи наблюдал за ней с замиранием сердца, опасаясь, что однажды она сорвется. И сейчас он чувствовал, что Изуми навсегда вышла из светлого безопасного мира, в котором он был не прочь созерцать ее как можно дольше. В своем молчании она стояла на пороге новой реальности: жестокой, несправедливой и полной боли. Стояла и, как и многие до нее, пыталась разобраться, как в ней жить, ради чего и стоит ли вообще. Итачи хотел спросить ее: «Ты все еще хочешь быть шиноби?» Но сопоставил этот вопрос с другим, уже однажды заданным, и понял, что формулировку нужно менять. Обидится. — Что дальше? — Меня обещали перегруппировать с другой командой. Когда я восстановлюсь. — Ты этого хочешь? Изуми промолчала. — Может, лучше пойдешь в Военную Полицию? Я могу поговорить с отцом. — А сам чего не пошел, Итачи-кун? Итачи отвернулся. «Для меня это слишком мелко», — подумал он. Но не сказал. Эти слова прямой тропкой вели к его мечте: избавить мир от войн. Итачи не был готов делиться этим. Он не боялся насмешек, да и не думал, что Изуми станет смеяться. Почему-то она всегда в него верила. Именно поэтому он промолчал. Не хотелось внушать ей ложную надежду. До воплощения его мечты было еще очень далеко, и Итачи сам еще не до конца понимал, как со всем этим справиться. — Вот, — ответила Изуми на его молчание. — Я не хочу себя ограничивать. Итачи с удивлением посмотрел на нее. — Хочу стать сильнее, — сквозь зубы прошептала Изуми. — Мне надоело! Злость исказила ее лицо. В красной радужке прорезались три томоэ. Итачи понимал. Ему тоже надоело. Надоело, что гибнут товарищи; что война размалывает обычных людей, не имевших к ее истокам никакого отношения. Из гордости и жадности, из страха люди затевали опасные игры и спохватывались, когда становилось слишком поздно. Сейчас он не мог на них повлиять. Мало кто внимал гласу разума, если этот разум не был подкреплен силой. Силой, способной заставить слушать. И слышать. — Я понимаю тебя, — сказал Итачи. Изуми смотрела на солнце. У кромки ее ресниц проступали слезы. — Спасибо. — У тебя три томоэ. Ты уже можешь использовать шаринган? — Немного. Только благодаря этому мне удалось выжить. — Я рад, что ты выжила, — сказал он от чистого сердца. У Изуми по коже пробежал жуткий холодок. Итачи-кун как будто провел черту и выделил ее среди всех остальных — это было лестно. Но за чертой остались другие, чьи смерти он воспринимал с каким-то обреченным философским спокойствием. И Изуми было жутко от того, что когда-то она сама находилась за этой чертой и если переступила ее сейчас, то совсем чуть-чуть. Только одно радовало: война закончилась. Для многих из них смерть временно отступила на пару шагов дальше. — Я все еще не понимаю, кто победил, — призналась Изуми. — Каждая из сторон потеряла слишком много, чтобы говорить о победе. Вокруг зеленели нетронутые рощи тренировочных земель Учиха. Солнце искрилось в озере, и вдалеке на вымостке маленькая фигурка пыталась выдыхать пламя. Это спокойствие жизни, которое удалось защитить от разрушения… — Однако нам удалось не потерять всё, — добавил он тише. — Это тоже по-своему победа. Вынужденный выходной, по мнению Итачи, был полон обычной для выходных тягучей бесполезности. Шисуи пропадал на миссии, с ним не потренироваться. Изуми у госпиталя он уже встретил. Итачи с удовольствием посвятил бы выходной младшим братьям, но Саске замечательно покорял катон сам по себе, и Итачи с тихой улыбкой решил не отвлекать его от тренировки. На приветственный оклик дом ответил молчанием. Только из сада доносился стук сюрикенов. Наруто босиком скакал по траве и молотил мишень. — Я думал, вы с Саске тренируете Огненный Шар вместе, — сказал Итачи. Наруто молча швырнул в мишень еще один сюрикен. — Что-то случилось? — У меня совсем-совсем не получается этот шар, ттэбайо! — Метать сюрикены у тебя тоже не получалось. — Это другое! Итачи присел на край веранды. У Наруто закончились сюрикены, и он беспомощно опустил руки. — В сюрикенах-кунаях-то это… все ж понятно. Нужно просто попасть. И если не попал, можно швырнуть еще раз и уже точно попасть, ттэбайо! А тут… Я все делаю так же, как Саске, но у него получается огонь, а у меня нич-че не получается! Младший брат, пошатываясь от небрежности раздолбайского настроения, подошел к нему, накренился назад под тычком пальцев, но все же уселся рядом и обнял Итачи за бок. Наруто был очень тактильный. Саске с возрастом начал демонстрировать независимость, а Наруто так и лип обниматься. Итачи приобнял его в ответ. — Я думаю, дело в предрасположенности к преобразованию природы чакры. — Че… чего? — Наруто шевельнулся у него подмышкой и вытаращился, смешно наморщив брови. — Все люди разные, Наруто. У каждого из нас свои сильные и слабые стороны. Саске тяготеет к природе огня, потому Огненный Шар у него уже получается. Очевидно, твоя связь с природой огня слабее. Тебе нужно найти свою связь. Это может быть вода, земля, ветер или, может быть, молния. — Отец сказал, что Учиха становится взрослым, когда осваивает Огненный Шар, — буркнул Наруто. — А Саске сказал, что я просто маленький. — Отчасти он прав. Мало кто из генинов способен освоить техники такого уровня. Для Огненного Шара нужно много чакры. Ты еще даже не генин, но у тебя чакры достаточно, Наруто. Просто нужно найти свою сильную сторону и развивать ее. — Смысл… — Что? — Какой смысл, если без Огненного Шара я все равно не стану взрослым Учихой, даттэбайо?! — в голосе Наруто звенело подлинное отчаяние. Отец вернулся домой, когда вся семья уже спала. Итачи сел перед ним на колени. — Как твой выходной? — спросил отец. Он вымотался, но был в хорошем расположении духа. — Благодарю. Я отдохнул. — Отдохни еще. Ты и так делаешь большие успехи. — Слушаюсь. — Ты хотел о чем-то поговорить, Итачи? — Я хотел поговорить о Наруто. Он еще не сказал ничего конкретно, но отец уловил тяжесть его тона и сам посерьезнел. — Что-то случилось? Итачи посмотрел ему в глаза. — Я считаю, что Наруто имеет право знать правду. О своем происхождении. — С чего ты решил, что он должен узнать ее именно сейчас? — Наруто — не Учиха. Он уже отличается. Со временем эти различия будут все более и более заметны и для него, и для окружающих. На мой взгляд, ему изначально не стоило навязывать ложных иллюзий. Отец тяжело вздохнул и закрыл глаза. — Мы приняли Наруто, как родного сына. Пока он считает себя частью семьи и пока мы с матерью признаем его своим сыном, он — Учиха. И никто не посмеет возразить. — Ему будет тяжело. — Не менее тяжело человеку расти в обществе, которое его отторгает. Я это сделал, чтобы защитить Наруто. Когда он окрепнет и повзрослеет, он сам примет решение: останется ли он Учихой, возьмет ли фамилию своего отца или причислит себя к остаткам клана, из которого происходит его покойная мать. — Я понял. Итачи склонил голову. Отец удачно сыграл на ментальности их общества. В момент усыновления ребенок входил в семью так же естественно, как если бы рождался в ней изначально. Мастер мог усыновить сироту без рода, целиком передать ему свое ремесло и завещать имущество. Однако их клан — другое дело. Для них важен был кеккей генкай. Примкни Наруто к клану Сарутоби или Сэнджу, он имел бы шансы раствориться в нем с головой. Но только не среди Учиха. Учиха испокон веков ценили сильных воинов и снисходительно презирали даже своих по крови, не пробудивших шаринган, не освоивших техники пламени. Они отторгли бы даже Хатаке Какаши, обладавшего шаринганом покойного Учихи Обито. У Наруто не было шансов. Отец не мог не понимать этого. Просто решил оттянуть момент горькой правды и защитить детство Наруто. Итачи всегда ценил благородство отца и матери. Вступив в должность, отец словно перенял все обязательства Йондайме Хокаге: и ответственность за деревню, и заботу о его сыне. И все же где-то внутри себя Итачи ощущал зародившееся зерно протеста. Он знал как никто другой, каким страшным оружием могут быть иллюзии.****
Меж гор рекой текли облака. Растягивались в волокнистые полотна, рвались, напоровшись на тонкие пики. С трудом преодолевая порывы стылого ветра, пара кикайчу держала путь к улью. Жуки пролетели сквозь ветви хилой горной сосенки, и потоки воздуха затянули их в расщелину. Улей был совсем близко. Кикайчу уже чувствовали вибрации роя. На площадке между пластами расколовшейся скалы ждали три человеческих существа. Человек в черном плаще и круглых очках, скрывавших глаза за темными стеклами, протянул к ним руку. Он и был ульем. Кикайчу приземлились на ладонь Абураме Шики. Прогулялись, повертели брюшками в схематическом танце и с чувством выполненного долга уползли через поры в недра улья. — Два часа, пятнадцать километров, семьсот двадцать метров. — Хизаши-сан, дотянетесь? — спросил Учиха Шисуи. — Или нам переместиться поближе? — Сделаю. Вены вздулись на висках Хизаши, глаза напитало током чакры. Фокус бьякугана пронзил скалу и во мгновение ока одолел пустоту над облачными реками. На исходе пятнадцатого километра горный массив оборвался в море. Стараясь не терять фокус, Хизаши плавно опустился ниже и обследовал побережье. Отчаливало одинокое судно. Он просканировал палубу, матросов и обнаружил на борту десяток шиноби. — Я нашел их. Судно держит курс на северо-восток. — Что они перевозят? — голос Шисуи прозвучал непривычно близко. Сам Хизаши в это время ощущал себя в полутора десятках километров на побережье. Он проник взглядом в трюм. — Контрабандные отсеки пусты. В трюме — провизия, горючее, медикаменты. Ничего особенного. — Опять пустышка, — разочарованно сказал Учиха. Хизаши продолжал всматриваться в начинку судна. Раз уж они засекли эту группу, он собирался просканировать их до последней гайки. Перед его взором предстали организмы шиноби Кумо. Шевелились, наивные, не подозревали, что уже давно под прицелом чужого взгляда. Сокращались в ритмичной дрожи чужие сердца, неслись по артериям ручейки крови. Сеть кровеносных сосудов переплеталась с яркими голубыми нитями системы циркуляции. Хизаши не видел тенкецу, кроме самых крупных узлов — восьми врат. Добиться хоть бы и такой детализации на расстоянии шестнадцати километров не мог более никто в клане, кроме него и брата. — С ними ребенок. Лет пяти-семи. — С чего бы им транспортировать морем дитя? — спросил Шики. Хизаши присмотрелся к девочке. Тонкая, хилая, как и полагается ребенку пяти лет. Ничего в ней не было особенного. Обычные глаза, обычные кости, маленькие легкие и крошечное сердце. Обычная система циркуляции для отпрыска шиноби, умеренно богатый очаг и развитые чакро-узлы. Но интуиция подсказывала ему, что дело в девчонке. Она единственная выбивалась из картины обыденной повседневности шиноби Кумо, отчаливших в плаванье. — Мои кикайчу чуют присутствие шиноби. — Пора сматываться, — сказал Шисуи. — Погодите. Дайте мне немного времени. — Нам нельзя попадаться. Если нас заметят… Это может стать поводом для новой войны. — Ты полагаешь, я настолько глуп, что мне нужно объяснять очевидные вещи? — ледяным тоном осведомился Хизаши. Юнец Учиха сухо стушевался. — Простите. Хизаши обследовал организм девочки. Спустился вдоль вереницы крупных узлов чакры к очагу. Вдруг на одном из слоев Хизаши заметил печать. Она слабо мерцала, пропуская по пять-десять ударов сердца. Мерцание перетекало то в один край, то в другой. — На девочке фуин «Футамата». — И о чем это должно нам сказать? — осведомился Шики. Этот разбирался в фуиндзюцу не глубже уровня взрывных свитков и запечатывания поклажи. В отличие от Шики, Хизаши имел стимул зарыться в искусство фуиндзюцу куда глубже: обрел его в тот самый момент, как на лоб легла клановая печать Хьюга. — Я уже видел такую у Югито. Это особый стиль Облака. Печать двухфазная, разработана специально для удержания Ниби. Другая бы не подошла: Ниби из них вытекает, как жидкость. — Поверить не могу, — горько вымолвил Шисуи. — Новый джинчурики? — Этого следовало ожидать, — сказал Шики. — Сандайме запечатал навек одного Хачиби. Ничто не препятствовало Облаку вновь прибрать к рукам Двухвостую. Хизаши прервал технику. Активировал бьякуган и осмотрел окрестности. По скалам взбирались пограничники Кумо. Целая дюжина. — Нас окружили. — Позвольте мне, тайчо, — вызвался Шисуи. — Иди. Юный Учиха упорхнул с платформы. Хизаши вернулся к наблюдению за периметром. По западной стороне поднимались трое. Свечение чакры в их системе циркуляции сбилось, залихорадило. Стопы отклеились от скалы, и противники сорвались в пропасть. Хиаши проводил их взглядом до самого дна, исследовал лопнувшие головы, похожие на разбитые дыни. Позвоночники павших разбило на куски, ребра проткнули внутренности. Их чакра медленно угасала. Никто не выживет. Лязгнул металл. Учиха Шисуи сражался на вершине с двумя противниками. Поддавшиеся гендзюцу уже лежали внизу. Только эти двое успели развеять его иллюзию. Один был легкий, светловолосый, с прозрачными голубыми глазами. Другой — покрепче — отличался густым загаром, однако волосы его были еще белее, чем у напарника. Шисуи поднырнул под меч и с разворота съездил темнокожему пяткой по роже — тот споткнулся и завалился на ярус ниже. Левая щека уловила близость электричества. Шисуи одной рукой сложил печать и встретил удар своим танто. Столкнувшись, клинки вспыхнули молниями. С надрывным рыком он оттолкнул от себя светлого мечника, присел и обернулся на пятке, подсечкой повалил подлетевшего второго. В шею едва не вонзился меч. Шисуи заблокировал удар и поймал взгляд противника: прозрачные глаза светлого помутились иллюзией. Шисуи пустил на клинок чакру ветра и одним взмахом снес врагу голову. Все случилось вмиг. Темнокожий едва успел перекатиться с лопаток на стопы. Шисуи отправил танто в ножны, молниеносно сложил печати и в упор выдохнул в него Огненный Шар. Врага отшвырнуло потоком пламени. Огонь разбился, и вместе с ним о скалу ударился обгоревший противник, сполз на землю, постанывая. Шисуи медленно подходил к нему. Враг приоткрыл опаленное веко и с мукой посмотрел ему в глаза. Шисуи по привычке поймал его взгляд. Вибрации чужого сознания откликнулись в нем самом, тревожа давнюю боль, запечатанную в панцире цинизма. Сам Шисуи ничего не имел к этому парню. Его не обязательно было убивать. И этот темнокожий парень тоже ничего не имел лично к Шисуи. Но за каждым из них стояла деревня; люди, которых нужно было защитить; причины, по которым все это заварилось давным-давно, задолго до их вступления в ряды шиноби или даже рождения. Причины, давно не важные, ведь поверх них в течении лет накопились новые. «Мы могли бы друг друга понять, — думал Шисуи. — Все это прекратить и больше не начинать. На самом деле ни тебе, ни мне это не нужно». Чакра обожгла сетчатку. Он был в шаге от того, чтобы активировать Мангеке. Так ли много нужно, чтобы заронить в чужом сердце зерно навязчивой идеи? Иллюзия была тем крепче, чем глубже удавалось вогнать ее в подсознание. Шисуи чувствовал: силой Мангеке он может продавить любую идею до самого дна, до основ личности этого парня. Эта идея будет тихо ждать в самом сердце вражеской деревни, вызревая. Она пустит корни и однажды, когда никто не будет ожидать ее появления, пробьется к свету мощным зеленым ростком! Воздух рассек кунай. Парню пробило череп. Шисуи резко глянул вверх. На краю каменного выступа стоял Хьюга Хизаши. — Нас уже видели. Нельзя оставлять живых, — сказал он. Пальцы мелко задрожали. Шисуи сжал их в кулак и, стиснув зубы, заставил себя сохранить лицо. Сердце затапливала горечь существования.