Наш путь начинается там, где начинаются звезды.
Сколько нужно сил, чтобы преодолеть порог своего безумия? А сколько терпения нужно окружающим? Играя в жизнь, мы не беспокоимся о том, что можем проиграть. Для нас это сродни мифической грани, конца всего. Все мы проживаем свою жизнь, у которой великое множество дорог и каждая из них полна событиями. Шаг влево, шаг вправо, поворот и вот ты уже у обрыва и у тебя есть выбор: шагнуть в пропасть или повернуть назад. Я бы выбрала не просто шагнуть в пропасть, нет — это слишком скучно. Я бы развернулась, отошла бы на десять шагов, обернулась и с разбегу бы прыгнула. Сколько пройдет секунд свободного падения? Ветер обдувает твое лицо, волосы, словно ленты плывут по течению ветра. Почему-то хочется назвать это просто «Танец ветра», но я воздержусь от такого громкого названия. Ведь что такое танец? Танец — это движение, а движение — это жизнь. Это до ужаса смешная и нелепая цитата, которую я где-то слышала, но я не хранилище всякой бесполезной информации, поэтому без понятия кто сказал это. А что есть ветер? Ветер — это что-то легкое, неуязвимое. Что-то, чье предназначение быть свободным, вдали от всего мирского, прямо как я. Хотелось бы мне просто, как воздух расправить свои невидимые крылья и улететь в неизвестность, туда, где рассветное море и небо полно тоски. Звучит как-то красиво, и это так. Расправить крылья, отдаться стихии и лететь! Лететь! Лететь! Почему я хочу быть ветром? Да это же очевидно, потому что хочу быть свободной. Но, как некоторые уже знают, свобода — есть смерть, а смерть — это тюрьма. Да, соблазняясь одним, мы не понимаем, что все это обман — ловушка для мамонта. И все же так тянет почувствовать этот вкус свободы. Интересно, а какова она на вкус, вы думали об этом? Может быть она имеет более приземленный вкус орехового брауни или жареной курочки, а может и апельсинового сока. Или может быть она, как амброзия — не понятна для людей, но естественна для богов. Я говорю о ней так, будто это что-то возвышенное. Но если смотреть на вещи под другим углом, то разве не понятно, что мы никогда не были и не будем свободны. Всех нас обязательно что-то сковывает: семья, долг, честь, закон. Да, это все ограничивает нашу свободу, но одновременно с этим и делает нашу жизнь безопасней. Да, пора бы уже смириться, что все мы — птицы в птичьем дворе. На этом моменте я вспомнила мультик «Гадкий утенок». Помните там был такой момент, когда рассказчик сказал: «В одном птичьем дворе жила одна жирная испанская утка, она считала себя здесь самой главной». Так вот, у нас всегда будет своя испанская утка, которой мы должны подчиниться, иначе мы будем своего рода гадкими утятами. Но в отличие от сказки, тут не факт, что ты превратишься в прекрасного белого лебедя. Скорее всего другие утки тебя просто заклюют.***
Я потеряла много крови, но благодаря моей особенности, восстановление происходило быстро, что очень сильно радовало. Ведь отвлекаться на такую ерунду, как моя рана — не входило в мои планы. Ведь их будет еще много, если не больше. Моя кровь — просто необходимая жертва в этом ритуале безумия. Зато благодаря этой жертве, я смогла изменить ход событий, на что я и рассчитывала. Несколько часов назад… И вот опять мы находились в этом зале, который был переполнен людьми. Интересно, они вообще выспались? В одну ночь убийство, в другую поножовщина, что ни день, то роман Достоевского наяву. Среди людей так же были и мейстеры, один мейстер зашивал мою рану, а другой рану Эймонда. Все, чего мне хотелось, это разрыдаться от боли и кричать, пока голос бы не охрип, но я упорно сдерживала силы, схватившись свободной рукой за мать, которая смотрела на меня с ужасом. — Как вы могли допустить подобное? — Визерис был в ярости. Еще бы, ему не дали выспаться, его сын подрался с внуками, а теперь он вынужден все это разгребать. Тут кто угодно будет в ярости, лично я даже после первого, — Отвечайте же! — Дети должны были спать, мой государь, — Что истина, то истина, Сир Гаррольд. Но когда дело касается мести, то и маленькая трещина может превратиться в широкий проход. Я взглянула на Эймонда, который сидел на стуле напротив меня. Если бы не вся эта ситуация, то мы выглядели бы, как типичная пара супругов, которая решила вспомнить те далекие времена, когда солнце было ярким, а любовь была вкуснее самой сладкой клубники. Ну а что? Я бы сейчас сидела в цветочном платье и вязала бы шапочки для наших внуков, а он бы сидел в свитере с оленем и старых потрепанных штанах и читал бы «Преступление и наказание», все бухтел бы на современную молодежь и соседа, с которым бы мерился газончиком. Такие мысли вызывали лишь улыбку, теплоту и тоску. Я всегда мечтала о такой семье, всегда мечтала о муже, который был бы моей опорой в самые сложные и страшные времена. Которой, несмотря ни на что любил бы меня, принял бы меня со всеми недостатками и ужасным прошлым. Но дни шли, а моя мечта так и не сбылась. А потом я умерла и переродилась, вместе с мечтой. Теперь мы обновили свои крылья и взлетели так высоко, что Солнце стало для нас муравьем. Хотя, та частичка меня, которую скрыла от посторонних глаз за маской невинности и радости, все равно тешит себя мыслью, что рано или поздно все придет в норму. Пелена грез спала с моих глаз, и я увидела, как этот мальчишка смотрит на меня, будто впервые в жизни видит. Даже о боли забыв, будто ее и не было. Пересохшие губы были приоткрыты, будто застыв в немом вопросе. Который так и хотел сорваться с его губ, но был погребен под тяжестью неуверенности. Но то была неуверенность в моменте или же есть дело в чем-то другом, что не читалось в воздухе, но четко отражалось в его глазе, который сверкал от боли, гнева и чего-то неуловимого, будто-то это неуловимая синяя птица, которая так и просится в руки, но улетает, не дав тебе коснуться ее пера. Почему ты так на меня смотришь? — Его глаз исцелится? — королева Алисента уже второй день подряд была вынуждена хоть как-то защищать своего сына от людей, что собрались вокруг, будто сотни стервятников на свежее мясо. Как мать она не могла позволить им растерзать его, как королева — она хотела справедливости, что была редкой диковинкой в этом сером, пропитанном фальшью мире. — Плоть исцелится, но глаз потерян, королева. — Прошу вас, не вините Эймонда — мой голос звучал тихо, но он его услышали те, кто хотел, — Все произошло слишком быстро, он просто был на взводе и не хотел надапать, а Люк воспринял это, как попытку навредить мне, он не хотел, — Мне не нужно было притворяться, что меня эта ситуация завела. Слезы текли по моим щекам от боли в руке и от страха, что с моим ангелом что-то сделают. — Что произошло, дитя? — Визерис, спасибо, что спросил. Я знаю, что во мне ты видишь отражение своей дочери, когда та была еще юным отголоском жасмина. Воспоминание, которое заставляет в твоем сердце, подобно зеркалу Еиналеж, отражать самое сокровенное желание, которое у тебя на сердце, которое хочет твоя душа. Я знаю об этом, и я без зазрения совести пользуюсь этим, как жулик пользуется доверчивостью старушки на ярмарке. — Мы пришли в покои принца, чтобы поговорить, — начала я, — Бейла хотела поговорить, она просто хотела еще раз убедиться, что все слухи — это ложь. Когда мы пришли в покои принца, то увидели его спящим. Мы хотели уйти, но Бейла пожелала разбудить его. Но принц, видимо, испугался и толкнул ее, а затем по неосторожности перевернул стол на нее. Он не хотел, понимаете?! — Но такого не… — начавшего говорить Эймонда перебил Визерис, который взмахнул рукой, как бы говоря «стоп» или «тебе слова не давали». — Продолжай, дитя, — спасибо, меня не нужно просить дважды. — Мы принялись успокаивать принца, но тот не слушал нас и тут он бросил в моего брата вазу, и та разбилась о его голову. Я испугалась и встала между ними, потому что думала, что смогу помешать, но…- больше драмы, детка, — Но я не думала, что он использует кинжал. Клянусь вам, мне не было больно! Он не хотел этого! — я рыдала, как могла, а моя мать прижимала к себе мою голову и уничтожающе смотрела на отпрыска Алисенты, — Джейс принялся защищать меня, потому что думал, что тот хочет нас убить, но принц Эймонд повалил его и принялся бить, что-то крича про бастардов и кровь, а потом занес кинжал. Мне было так страшно, я умоляла его остановиться, но… — я королева драмы. — Но тут я увидела Люка, который поспешил на помощь брату и тут все закончилось. Пришел Сир Гаррольд, а затем сир Кристон, мы все оказались в безопасности, — я взглянула на упомянутых и благодарно им улыбнулась, но если первый просто кивнул, то второго покоробило от моей улыбки, — Прошу вас, не вините принца Эймонда, потому что все произошедшее — случайность. Мы просто не так друг друга поняли, — да-да и звезды не так на небе сошлись, и луна была не в той галактике, и Сатурн был не в овне. — Что за ложь? — Алисента не могла поверить в это, в то, что ее ребенок вдруг поддался страху и напал на детей ее бывшей лучшей подруги, — Вот как вы воспитываете своих детей? Ложь, ложь и ложь, что у вашего сына, что у вашей дочери, — В королеву Алисенту, будто вселился Неведомый, ибо так яростно она сейчас выглядела. Хотя что еще ожидать от матери. Мать она и есть мать, что бы то ни было львица пыталась защитить своего детеныша, как того требовал ее гнев, что был запечатан в ее сердце, который сейчас вышел за пределы своей тесной клетки и стремительной волной прошелся по всему телу, поражая все вокруг, доходя до мозга, овладев им, как индеец овладевает непокорной кобылой. — Где ваш муж? Развлекает юных оруженосцев? — Алисента, хватит, — Визерис остановил этот поток обвинений, направленный на его дочь и ее детей. Прокручивая в голове состояние и поведение Эймонда, которые у него были утром, закрадывались сомнения в том, что все это была ложь. Так или иначе, Визерис хотел верить в слова своей внучки, в том, что все это не более чем событие, которое случилось из-за безответственности окружающих. Виноваты кто угодно, но не дети, которые были напуганы и из-за этого и случилась эта беда. Безусловно, было жаль глаз сына и внучку, которая вообще не должна была хоть как-то пострадать из-за всей этой ситуации, — Мы выслушали тебя, дитя, но скажи. Кто тогда виноват в этом? — Судьба, государь. Все сложилось так, чтобы произошло то, что произошло. Ничьей вины здесь нет, лишь судьба приложила свою руку к исполнению предписанной нам истории, — я надеюсь, что мой ответ угодил его запросу. По появившейся улыбке я поняла, что так и есть, что я угадала. Но будет ли милосердна так королева, которая не верила моим словам и желала мщения, подобно богине Гере. — И ты поверишь ей на слово? Девочка явно перестала соображать от боли, Визерис. На нашего сына напали и дети твоей дочери в ответе за это. — Что ты хочешь, чтобы я сделал? Наш сын обезумел от страха и напал на детей, которые просто пришли поговорить, о чем ты сейчас говоришь? — О долге, который нужно уплатить, Визерис. Глаз одного из ее детей взамен. И если король не добивается правосудия, то это сделает королева. — Слова, звучащие как приговор, на деле оказываются лишь криком в пустоту, который не подхватит ветер, не почувствует шелест травы, не унесет волной в далекий мир сбывшихся надежд. Нет. Крик опускается на дно забвения, где будет выжидать своего часа восхода, которого вовек не случится, потому что нет еще в мире силы, которая услышала бы ее плачь о грезах, которые останутся таковыми, которым жизнь не даст возможности ступить по нитям истории, мягко вплетаясь в них, как ноты переплетаются между собой и образуют одну песню. — Сир Кристон, принесите мне глаз Люцериса Велариона, — перешептывания и попытки семьи защитить моего брата от судьбы Эймонда — стали ей ответом. Я порывалась встрепенуться и попытаться помешать этому, но всю палитру моих эмоций разбавил вставший Эймонд. — Нет, — Одно слово и столько взглядов, столько вопросов, которые вертелись на языке, как будто я смогу задать их, будто я смогу осмыслить их. Взгляд направлен на королеву, но обращался он далеко не к ней. Зашитый опухший глаз, который больше не познает радости оттенков мира, погрузившись в пучину спящей тьмы, словно принимая в себе очередного сына — принимала она Эймонда, зовя сыном, убаюкивая его и предрекая поглотить его полностью, когда тот потеряет последний луч света, который осветит его день и согреет в своих объятиях, сжигая заживо своей страстью и защитой, — Это все правда, я действительно повел себя недостойно своего положения, матушка, отец. Мне очень жаль, что я так поступил со всеми вами, примите мои извинения. Гармония этих слов заставила меня усомниться в реальности его сочувствия. Ноты извинения звучали фальшиво, но были так умело скрыты композицией раскаяния и жалости, что если бы я не знала его злую натуру, то обязательно поверила бы, но я-то знаю всю его суть. От моих глаз не ушло странное выражение лица, с которым он посмотрел на меня, словно соглашаясь с правилами моей игры, которую он вел со мной, но о которой я и не догадывалась. Под его взглядом мир завертелся, будто я находилась в центре какого-то опасного аттракциона, который обещал мне дозу адреналина, страха и незабываемое чувство полета. — Нет, ты не мог, — Алисента упрямо стояла на своем, но что она могла поделать. Слова — это не птицы. Их нельзя повторно запереть, если те уже вылетели из клетки. — Скажи правду, тебя никто не осудит. Они напали на тебя! — Это и есть правда, — Он неотрывно смотрел на меня, будто выискивая что-то, что известно лишь только ему. Возможно он следил за моей реакцией, возможно, что он ждал от меня каких-то слов или действий, но я просто молчала и смотрела ему в уцелевший глаз. Лишившись одного зеркала — мы теряем доступ к полноценному пониманию человека. Его уже нельзя полноценно прочесть и, в таком случае, домыслы останутся для нас утешением. Каким ты будешь, если из тебя вырвут несколько страниц? Ты отныне не будешь той историей, которой мог бы поделиться с миром. Твоя история теперь будет на несколько листов короче, но эта тайна, что была заключена в утраченных листах — будет привлекать. Бесконечное число будет тех, кто попытается вернуть сокрытое знание, но наткнется лишь на шипы острых, как заточенные ножи, роз. Отныне ты для меня загадка, но загадка эта сулит мне лишь разочарование. Одно дело, когда ты друг, но совсем другое, когда враг. Пусть сейчас ты и сделал слишком странный и непонятный ход, который неизвестно чем в итоге обернется, я знаю одно — ты потребуешь плату. И только от ситуации сложится по силам ли мне будет уплатить долг. То, что ты тут и я здесь — воля случая, но то, что ты сказал — воля тьмы, которая ощущается в тебе так хорошо, как если бы я была голодной волчицей и почувствовала бы запах нежнейшего мяса крольчонка. — Они лишили тебя глаза… — Глаз — это цена за дракона и за рану, которую я нанес принцессе Рейзель, — пусть ты и говорил это уверенно, на дне твоего голоса читалась странная радость, которую не прощупать, если ты не слышал эту радость ранее. Твои слова — ложь. Тебе не жаль. Ты знаешь правду. Расплата придет, я знаю. И когда он будет готов нанести удар — я буду готова.***
Моя мать осматривала мой шрам, будто что-то интересное и пугающее, будто нашла какой-то секрет, писанный на бумаге, что обязательно сломает судьбу многих и вскроет ранее забытые и запечатанные глубинами времен секреты, которые обязательно сулят всем страшную гибель. — Почему все это происходит с нами? — Мы сидели в ее спальне, Лейнор Веларион так и не пришел, видимо все то время, что мы играли в семью, для него ничего не стояло. Моя мама нуждалась в поддержке, но кто ее мог оказать? Ей навязали долг, который она приняла, как должное и теперь пытается жить с ним, стараясь хоть как-то соответствовать ожиданиям многих, но при этом теряя саму себя в бесконечных серых масках, которые она меняет изо дня в день. И даже так, она хочет выловить хоть какую-то отдушину, хочет быть счастливой без всех этих навязываний и желаний, которые диктует ей ее судьба, общество, долг и, которые она несет, как могильный крест на своей спине, стараясь не упасть, потому что тогда этот крест убьет ее. — Знаешь, мне иногда хочется бросить все и уехать. Взяв с собой тебя и твоих братьев, — она мечтательно улыбнулась, — Куда-нибудь, где нет боли, где вас бы никто не обижал, — я внимательно слушала ее слова, а она кажется забыла, что я тут, — Может я зря тогда отказала ему и надо было сбежать от всего? У вас был бы другой отец, никто бы вас не упрекнул за кровь и у тебя бы не было этого ужасного шрама, — Рейнира погладила мою руку. И хоть она сделала это, мысли ее были сейчас очень далеко, словно птицы, улетевшие на юг — летящие в самое пекло грез, которые дурманят не хуже опиума. Мне не было понятно о ком говорит моя мать, но точно не о Деймоне. Он бы скорее предложил секс на пляже, чем поездку за границу. — Мама, ты о Сире Харвине? — вопрос, о котором я пожалела, потому что он вывел мою мать из этого странного состояния. Теперь она смотрела на меня шокированными глазами, которые были полны страха от того что она сказала, будто общалась она не со своей дочерью, а со своей старой подругой, которая когда-то была на ее стороне. Но потерянное доверие разрушило их многолетнюю дружбу, оставив лишь за собой только злость и бескрайнее чувство обиды. — Нет, нет, -она постаралась говорить спокойно, но все равно запнулась из-за беспокойства, — Прости, я просто наговорила лишнего. Слишком многое произошло за последние дни, и я просто начала понимать, что одна вас не защищу. Всегда кто-то будет против меня, а, следовательно, против вас, Рейзель. Я просто хочу, чтобы ты знала, что все хорошо. Мы справимся со всем, кто бы о нас что ни говорил, они все падут перед нами на колени, стоит мне только занять Железный Трон. Твоя рана будет отомщена, доченька. — О чем ты? — Пока живы другие дети моего отца — мое положение всегда будет непрочным, вы всегда будете в опасности. Мне следовало раньше об этом подумать, но теперь я понимаю, как далеко все зашло и что она теперь не остановится. Ее злоба и яд проникли в ее детей, если конечно они не были рождены с ними. Они угроза, а угрозу надо устранять, пока путь не станет чистым от яда этих змей. Понимаешь, о чем я? — слова ласковым шепотом лились из уст женщины, что воочию смогла разглядеть истинную суть вещей, которую до этого даже и не знала, отравляя мое сердце, подкрепляя мою решимость, и разрушая остатки воспоминаний о тех монстрах, которые давно в прошлом породили меня. — Понимаю, матушка, поэтому я готова на все ради защиты своей семьи, — она улыбнулась мне, будто поддерживая, будто принимает меня любую и словно говорит: «Ни о чем не жалей». Я тебя поняла, поэтому без зазрения совести проберусь через тернии лжи и коварства, которые сгубили мою семью. — Знаю, Рейзель, знаю, — она сделала глубокий вздох и продолжила, — Но, есть кое-что, о чем я хочу, чтобы ты узнала первая — затишье перед бурей, что не предвещало покоя, а лишь страх и смуту. Я знала, что она сделает это, но все равно не чувствовала себя от этого знания спокойной. — Я и принц Деймон решили пожениться, — Слова, как гром отдались у меня в голове. Мне стало от чего-то неуютно, но руку матери я так и не отпустила. — Я понимаю, о чем ты меня спросишь, но лучше не надо, просто доверься мне. — Мне не хотелось слышать этих слов, но все к этому и вело. Деймон слишком сильно жаждет ту власть, которой будет обладать моя мать в будущем. Сейчас она уязвима и нуждается в помощи, а зеленые пользуясь этим наращивают мощь. Упустить такой шанс равен грандиозному провалу. — Конечно, мама, — конечно… У меня был выбор, и я его сделала, так что жалеть о чем-то поздно. По крайней мере, историю изменить мне уже удалось, хотя и не понятно какой ценой. Столько вопросов, на которые так сложно найти ответы, а если они и находятся, то появляются новые, да еще и заковыристей предыдущих, что ставит меня в оцепенение, словно я испуганная маленькая овечка. Какая жалость, да? Я пытаюсь тешить себя мыслью, что я изменилась, что Галя умерла. Той куколки больше нет, вместо нее теперь красивая смертоносная бабочка Рейзель. Но что-то не дает мне покоя, будто в моей душе есть осколок тех мук, которые я перенесла в своем персональном аду. Этот осколок раздирал все на своем пути, следуя течению крови, будто кораблик плывя вдоль реки, добирается до сердца в надежде пронзить его и вдруг натыкается на преграду, которая возникает перед ним. Эта преграда — единственное, что разделяет мое сердце от участи быть пронзенным насквозь осколком прошлого.***
Минуты танцевали свой танец, превращая время в бесконечный и единый вальс, который крутился вокруг людей, завлекая их в гущу событий. Никто не замечал быстротечности потока, все словно забыли о существовании времени, отдавшись сладкому танцу, в который увлекли людей минуты. Головокружительный подъем на долю секунды и падение в руки часов. Так и охотилось время на ничего не подозревающих людей, словно охотник за зайцами. И когда оно кого-то подстрелит — минуты прекратят танцевать, секунды прекратят свои скачки, а часы опустят свои руки. Все молча уставятся на жертву охоты и тогда начнется настоящее испытание не на жизнь, а насмерть. Комната была уютным пристанищем, в котором я могла просто смотреть на систему и наслаждаться ее параметрами, на которых было показано, что мое здоровье медленно, но верно восстанавливается. — Твоя жертва была глупой, а вдруг ты бы умерла. Ты же себе вены распорола и если бы не твоя «особенность», то умерла бы и ваши мейстеры тебя бы не спасли! — беснующийся Черный Дух был единственным изъяном в этом царстве тишины и спокойствия, — Как можно так безалаберно относится к своему здоровью, будто это игрушка какая-то! — Мелочь, без этой маленькой жертвы, не было бы такой грандиозной победы, — перед глазами предстало лицо Эймонда, которое я тут же прогнала из своих мыслей, заменив их на размышление о более важных вещах, — Теперь все уверены, что это он убил Рейну, страх это подтвердил. Даже слуги теперь шепчутся, что он напал на нас из-за того, что боялся неминуемой расплаты. Карма, мой хороший, вот что постигло этого засранца. — Какая разница, о чем шепчутся слуги, если других это не коснется? — А за тем, что слухи разносятся с огромной скорость. Один узнал, второй подтвердил, третий добавил и вот уже весь мир знает, что наш принц безумный убийца, который убил свою кровь и глазом не моргнув, — улыбка расползлась на моем лице, и я засмеялась, — Боже, как смешно теперь с этой фразы! — Ты хочешь сказать, что… — Да! Эймонд будет известен, как гребанный психопат, который зарезал свою родственницу во сне. Кто захочет видеть его в роли короля? Да он же совершенно непредсказуемый и дальше будет хуже, мой хороший, я сделаю все, чтобы разрушить его репутацию, чтобы он не победил! Черный дух смотрел на меня так долго и пристально, что у меня закрадывались подозрения, что я совершила что-то не так. Хотя что не так-то? Все, что я делаю — ради моей семьи. Это же очевидно любому человеку. Безумие, словно на флейте, играло на моей израненной сквозными ранами душе, подчиняя кровь, которая каплями извивались по моему телу, как реки. Теряя себя прежнюю, я осознавала довольно простую вещь, которую я должна была принять еще очень давно, буквально только явившись на свет и сразу утопая во тьме — я и есть хозяйка своей жизни.