***
Эйгон блуждал в беспамятстве, как ёжик в тумане и не до конца понимал где явь, а где сон. Стоило ему очнуться, так он сразу погружался в непонятную и довольно-таки альтернативную реальность, где краски были яркими и сочными, как спелые свежие фрукты из сада Гесперид, которыми Гера любезно угостила нерадивого принца, что не отличал реальность от фантазии, а ощущения были настолько обостренными, что он мог разглядеть каждую деталь до малейшей крупицы, вглядываясь в полноту расписных иллюзий, что нес за собой мир. Запахи для него стали более четкими, что если бы у него спросили, что было на завтрак, то он бы без труда описал блюдо, расписывая каждый ингредиент на разные ноты, отталкиваясь всего лишь на частицы, которые отдал ему аромат, вверяя историю палитры вкусов. Столько необъяснимого и странного. Что когда его вытащили из необычного мира. То он не сразу понял зачем. Зачем отнимать у человека что-то, что делает его уникальным и придает красок. Которые наполняли его жизнь, как художник наполняет картину своими эмоциями и восприятием. Но ответ пришел, когда вместе с матерью в его покоях был мейстер, который принес ему неприятную новость. Мир бездны и темного леса, в котором он повидал Сэма, принес ему болезнь вместе с лихорадкой, которая роем ос кусала его до потери ощущения грани мира грез и мира, в котором он живет. Мейстер прописал ему множество всяких снадобий, некоторые были ему знакомы еще с детства, а о некоторых он слышал впервые. Но так или иначе, впереди его ждали тяжелые дни. Высасывающей из него все соки болезни. Холодная вода, изнеможённое замершее тело, голод и жажда сделали свое дело и теперь принц слег на долгие дни, которые будут для него сродни бешеной скачки. — Я хочу вспомнить. — Сознание, помутненное изнурительной лихорадкой. Выдавало обрывки желания, за которое он держался так крепко, как за спасательную веревку, которая вытащит его из ущелья забвения, возникшее из-за высокой температуры. — Вспомнить.***
Для прогулки в королевском саду не нужно было наряжаться как-то слишком презентабельно, но и казаться кем-то простым, заурядным мне тоже не хотелось. В мире, где слухи подобны ветру, который нужен был местным, так же сильно, как растениям солнечный свет, не было места ошибке, нужно было быть идеальной или ты автоматически становишься посмешищем какого бы статуса ты не была. Поэтому выбрав соответствующий наряд цвета рассветной зари и с помощью Керры, уложив волосы в затейливую прическу, я еще раз посмотрела на себя в зеркало. — Вы прекрасны, принцесса, — не понятно, то ли она мне льстит, то ли она и в самом деле так думает. Во всяком случае, посмотрев на себя в зеркало, я попыталась вспомнить как улыбаться, как улыбаться той, которая не ведает что происходит за ее спиной, полностью положившись на людей, которые стали виртуозами в плане обмана. Прости меня, Бейла, прости, что поступаю так с тобой, но эта сила превосходит все иное в этом мире, что даже если бы я не могла ходить, то она бы меня магией притянула к себе. Безусловно, ты не заслуживаешь такого, никто не заслуживает. Но иногда своими поступками мы приносим боль тем, кого любим, даже если не ведаем, что творим. — Прости, — гаснущие моменты из прошлого, где секрет оставался секретом, а дружба сменилась скрытым предательством. Что же я творю? Действительно, этот вопрос я задавала себе довольно давно, но поразмыслить над ответом у меня сил не было, да и желания открыться себе, понять свои чувства, разобраться с ними тоже. Джейс для меня стал огнем, возле которого я порхаю мотыльком. Он греющий, ласковый, но чем ближе я к нему приближаюсь, тем больнее мне становится. В конце концов я должна буду развернуться и улететь от него подальше, иначе этот огонь меня сожжет. — Вам не нужно сожалеть о ваших решениях, обманывать близких всегда тяжело, но порой это единственный шанс обрести свое счастье, — смотря на меня, как на равную произнесла Керра. — Я думаю, что каждый заслуживает счастья. — Мне все равно что ты думаешь, не смей говорить, пока я тебя не спрошу, — неприятно, но правда. Ее слова были правдивы, чем я хуже Бейлы? Тем что не являюсь Веларион по крови? Но я истинная Таргариен, которой не страшны преграды, в моих жилах течет кровь драконов, я по сути и есть дракон, ведь тот же огонь не сможет победить меня, потому что я и есть огонь. Прости, Бейла, я желаю тебе счастья, но мое счастье мне дороже. — Останься тут и наведи порядок в моей комнате, учти, если что-то пропадет, то сделке конец. — Да, принцесса, — не доверяю я ее змеиным глазам, как и этой фальшивой покорности. Было что-то в этой девушке не так, она насквозь была пропитана фальшью, играла свою роль так неумело, что хотелось просто кричать «Не верю!». Но что было толку? Я не могла ее обвинить в том, в чем еще не уверена, да и нет смысла ей что-то предъявлять. Свою работу девушка выполняет качественно, так что мне придраться не к чему, а так хотелось. — Принцесса, когда мы исполним наш план, я бы хотела… — Тебе не кажется, что ты слишком много хочешь? — Наглость этой девушки поражала и ставила меня в тупик. Стоило мне только согласиться, как эта паразитирующая особь впилась в меня своими клешнями, не давая спокойно вздохнуть. — Помни кто перед тобой, Керра.***
Холодные ветра резали кожу до приятной боли, которой я наслаждалась, вдыхая лезвия, как нечто желанное. Может быть я для кого-то буду казаться противоречивой, ведь так и есть. В противоречие я нашла свою вечность, ту, в которой пересекается время и ощущения, сохраняя в моем сердце этот бесценный клад впечатлений. Прогулка с подругой казалось чем-то монотонным. Чем что-тягучим, как старая мелодия, которую крутят по сотому кругу и каждый раз она становится всё скучнее и надоедливей, но у тебя есть определенная цель — вслушаться в нее, понять смысл и дать самой себе ответ на многие вопросы, которые у тебя возникли в голове в ходе прослушивания. Бейла говорила о чем-то столь отдаленном, выкладывая мне свои мысли, доверяя мне, как доверяла бы своей сестре. Заслуживаю ли я этого? Нет. Стоит ли мне что-то менять? Возможно, но если я это «что-то» изменю, то окажусь в сломленном одиночестве, где буду медленно разлагаться, и никто не увидит этого, никто не поймет, что мои чувства для меня не пустой звук, они равны в той же степени, что и для других свои же чувства. Не хочу обманываться и попадать в ловушку, которую сама же себе и устроила. — Ты сегодня какая-то задумчивая, с тобой все хорошо? — спросила меня Бейла, которая куталась в теплую меховую шаль, спасаясь от холодного ветра, — Если ты устала или слишком замерзла, то мы можем пойти ко мне в покои и там посидеть. Выпили бы согревающего чаю с лимонными пирожными, — теплая дружелюбная улыбка, согревала в столь холодные дни. Но тепла этого мне чувствовать не хотелось. — Все хорошо, просто есть вещи, о которых стоит молчать, как бы сильно говорить о них не хотелось. — Твоя правда, однако, близкие на то и созданы, чтобы им рассказывали то, что у тебя на душе, — вранье, это не так. — Я не говорю, что ты должна мне все рассказывать, потому что секреты есть у всех, я это понимаю. Но, надеюсь, что когда-нибудь ты сможешь мне доверять так же сильно, как я доверяю тебе, — ее теплые руки сжали мои замерзшие и немного дрожащие от эмоций, которые в это время бушевали во мне. — Все же я считаю, что семья должна оставаться семьей. — Конечно, — я пересилила себя и сжала ее руки в ответ и улыбнулась самой любезной улыбкой, на которую сейчас была способна — Мы же сестры, Бейла. Сотни эмоций, в которых не было и грамма позитива, лишь мертвое отчаяние, гнетущая ненависть и ядовитая зависть — вот он, весь спектр, пожирающих меня паразитов. И хоть умом я понимала, что Бейла невиновна во всех этой оргии чувств, но сердце с каждым ударом вбивала в мою душу отравленный клинок. И вот я кишела этими паразитами, как зловонный разлагающийся труп, погребенный в толще земли в надежде на мир и покой, но столкнувшийся с ужасающей реакцией. Интересно, а могут ли покойники чувствовать, как их тело поедают трупные насекомые, если да, то предать тело земле — это высшая форма садизма. Дыхание природы резало тело, будто стараясь меня пробудить ото сна, но я как мертвец — ничего не слышала. Глядя в глаза цвета фиолетовой синевы, мне на ум приходили вещи, связанные с самыми непонятными для меня моментами. Почему я должна оправдывать ожидания других, угождать им, а не стремиться к своей цели, следуя тропой грязных эмоций, постигнувшие мое гнилое сердце. Может быть это осталось бы между нами двумя, может быть мне уготовано быть его любовницей, наблюдая из тени за счастьем Бейлы, которая не будет значить ничего. Мой брат станет королем, а девочка передо мной — его королевой. Я должна буду склонить колени перед ней, перед той, которая украла мое счастья сама того не ведая. Должна буду преклонить колени перед изменником, который в одну ночь клянется в безмерной любви, а на другой день при виде меня становится холодным и каменным, как статуя. Какой в этом толк? Почему из бесконечного числа любовных историй моя должна быть именно такой. — Думаю, нам и в самом деле пора возвращаться. Погода стала очень дурной, я слышала, что в этом обвиняют нас, мол, с нашим приездом пришла буря, которая разрешит тут всё и камень на камне не оставит, — она смотрела на небо, на птиц, которые летали куда ниже обычного. — Глупцы всегда придают мистический смысл тому, чего не знают. Еще несколько тысяч лет назад люди боялись огня, считали, что гром и молнии — это гнев богов, — глупость давно умерших смешила меня, как хороший анекдот, — Незнание очень часто бывает губительным. — Ты права, но — глаза, наполненные сладкой мечтой, устремленные куда-то выше неба сейчас были светлее сотни сказочных грез, — Все мы хотим видеть тайный смысл, даже в самой повседневной вещи. Все мы склонны думать, что знаем больше, чем другие, видим то, чего другие не могут, мы считаем себя особенными, но таких особенных полон мир, — глубокий вздох, — В этом уникальность нашего мира, в том, что тут каждый особенный. — Если мнить о себе слишком много, то это станет твоей уязвимостью. Во всем нужно знать меру, — даже в любви. — Если бы люди довольствовались этой мерой, то у нас не было бы того, что мы сейчас имеем. Все, что вокруг нас — результат пересечения меры, желание достигнуть предела собственных возможностей, а затем преодолеть их, — она упорно стояла на своем, не желая сдаваться. Это похвально, но порой сдавая свои позиции, переходя на сторону оппонента — единственный вариант, который не приведет тебя к смерти. — Невозможно, — коротко бросила я, — Невозможно преодолеть эту грань и остаться целым, часть тебя определенно будет утрачена. — Такова цена за знания, — голос, раздавшийся позади меня, был холодным и приносил дискомфорт, — В каждой эпохе рождается глупец, который опровергает эту «невозможность», обычно такие люди совершают открытия, которыми потом довольствуются люди, среди которых и мы. Белые шелковые волосы, которые перебирал холодный ветер. Тебя сковал лед, не иначе. Сложно представить, чтобы такой человек был потомков тех, чей девиз «Пламя и кровь». Но если это и так, то ты исключение из всех правил, потому что пока другие уничтожают пламенем, ты уничтожаешь ледяными вихрями и копьями. Ты огонь, но такой холодный, что прикасаясь к нему можно почувствовать, как плоть медленно превращается в чистый прозрачный лед. Взгляд единственного глаза был штормом, который грозился уничтожить, выйти из-под контроля, разрушить абсолютно все в этом мире, чтобы построить свое королевство холодного пламени. Холодный аметист был глубоким, как отравленное вино, которое соблазняло путника испить его, вкусить райское наслаждение, обменявшись на жизнь, лишая ту мирных весенних грез, забывшись в вихре колючих снежинок и ледяного ветра. Сколько бы я снов не видела, сколько бы мук не испытала, но зима всегда теплее лета, пусть в снегах и не растут дивные розы любви, но он хранит многое. О чем другие и не знают. — Вы должно было быть хотели присоединиться к беседе, — светлые лик Бейлы потемнел на несколько тонов от ярости, которую вызывал в ней этот человек, но она, как благовоспитанная девушка, держалась с царской выносливостью, чего не скажешь обо мне, которая демонстративно отвернулась от неожиданного собеседника, — Мы сожалеем, но нам пора возвращаться, верно, Рейзель? Ухмылка и взгляд единственного глаза был прикован ко мне, как к источнику всех бед, но он был полон обманчивым блеском зимы, наделенным невидимой силой уничтожать всю былую решимость, прогоняя прочь здравый смысл. — В самом деле, нам пора, — трудно говорить, поэтому я, опустив голову вниз прошла мимо него, уходя чуть вперед Бейлы. Но тут его слова, его паршивые слова не дали мне уйти как можно дальше от этого места и от него как можно дальше. — Конечно, вы же еще собираетесь пить чай с лимонными пирожными в комнате кузины, — это была попытка вывести на конфликт, я чувствовала так же хорошо, как и опасность, исходящую от него. Да уж, жизнь, ты мне подарила прекрасных родственников. — Допустим, а что? — Бейла вступила в диалог с человеком, который был повинен в смерти ее близнеца. Убийца, которому все сошло с рук. — Я слышал, что лимонные пирожные очень плохо сказываются на женских формах, — сказал смертник с таким видом, будто у него в запасе еще восемь жизней, — Считаю своим долгом обезопасить свою племянницу от некоторых ее действий, пусть даже и простыми словами, — он говорил, а я чувствовала, что краснею от гнева, который наполнял меня, как сосуд наполняют крепким вином. — Думаю, Рейзель сама в состоянии принимать некоторые решения, — продолжала заступаться за меня Бейла, пока я собиралась с силами, стараясь не допустить всплеска эмоций. — Конечно, она может делать всё, что пожелает, но потом пусть не удивляется, что в связи с последствиями переедания, у нее будет мало претендентов на ее руку. Мало кто захочет иметь упитанную женщину, даже если она и сильная. — Довел, черт белобрысый. Я сама не поняла, как подскочила к нему и залепила пощечину. Мир затих, как сердце колибри в немом испуге разрушая круговорот неопределенности, ставя точку в сознании. Красный след, как клеймо отпечаталось на его бледной коже. Будучи в непонятных эмоциях, смесь которых захлестнула меня. Я сделала шаг назад от него, от моей потенциальной опасности. Мир затмил собой он, как солнце затмевает луна. Все превратилось в разбитое стекло, осколки которого осознанием впивались в меня. Во рту привкус чего-то кислого, непонятного и странного, похоже это был вкус подсознательного понимания ситуации пришло ко мне с бесконечными вопросами. Что я наделала? Что я наделала?! Что, мать вашу, я наделала?! О боже. Черт! Принц смотрел на меня с удивлением, кажется даже он не понял произошедшего, удивленно поднося руку к покрасневшему следу от моей ладони. Вместе с этим Бейла следила за всем этим, не в силах понять, как до такого дошло. В какой-то момент мне просто захотелось бежать отсюда как можно дальше, убежать в место, где никто не тронет меня, где тихо и спокойно. Да что там говорить, я просто хотела съехать на другой континент, затеряться среди толпы, сбрить свои волосы и стать сельской монашкой, лишь бы не убили. Но вместо этого, я вспомнила слова своей матери о том, кто я и грациозной походкой развернулась и пошла прочь с места преступления, бросив лишь на прощание. — В следующий раз, дам в глаз. Но только я развернулась, как заметила фигуру, которая неотрывно следила за мной. Немым хранителем, запоминая все произошедшее. Словно молнией пронзило меня воспоминание, как вещий сон на заре времен. — Люк… Наблюдавший за всем младший брат был невозмутимым и спокойным. Ореховые глаза неотрывно смотрели на человека позади меня, следя за каждыми его движениями, будто мысленно наведя стрелу на него. И это подстегивало меня идти вперед, забрать его отсюда как можно дальше. Забрать от человека, который мог убить его в ближайшем будущем. Если в этом мире и есть что-то необъяснимое, так это время, которое может работать непредсказуемо. Поэтому здесь и сейчас, мне нужно сделать все, чтобы они не пересекались. Подойдя к брату, который продолжал со странным спокойствием наблюдать за врагом, которого он много лет назад лишил глаза, как плату за отнятую жизнь Рейны Веларион, я взяла того под руку. Ореховые глаза с медовым блеском смотрели на меня. Он всегда так смотрел, когда я была рядом, прикасалась к нему, называла его по имени. — Люк, пошли отсюда, — короткий кивок, сопровождаемый шелестом листвы и сильным дуновением ветра, который прогонял нас отсюда прочь, как неродных детей. Ощущение того, что на меня смотрят не покидало меня до самого конца, до тех самых пор, пока мы не скрылись из виду, оставляя растерянных людей в одиночестве.***
В своих фантазиях Эйгон путался, как в лабиринте Минотавра, убегая в глубь, стараясь прятаться от монстра, которое из себя представляло забвение, он натыкался на тупики, которых было сотни и все они были одинаковы. Блуждая в лабиринте, он искал ответ на свой вопрос, на тот, который задал ему Сэм Гевен. Иногда мир подкидывал ему воспоминания, которые не были связаны с событиями той ночи, так он вспоминал то, что не хотел. Первый секс, который закончился не так хорошо, как мог бы. Кажется, это была молодая рыжеволосая шлюха, которая только вступила на свой путь. Лица ее он не помнил, но помнил пламя волос и заразительный смех. Она не была невинной, но была довольно очаровательной и амбициозной, а ее улыбка покорила сердце того юного мальчишки, каким был Эйгон много лет назад. Первые ночи он проводил с ней, как с единственным цветком среди этого развратного места, которое пропахло кислым запахом алкоголя, пота и уличных нечистот, в которых порой ходили и сами бедняки. Эйгон приносил ей в качестве платы не только золото, но и некоторые украшения, которые иногда крал у матери, сваливая всю вину на служанок. Так он подарил прекрасной, как ясный день, девушке ее любимое изумрудное колье, которое подчеркивало весенние глаза красотки, делая их еще более притягательными, заманивая в чертоги Афродиты, предаваясь запретной, страстной любви. Сколько они ночей вместе провели? Никто не ведает, кроме богини страсти, которая кружила вокруг них в дивном танце, засыпая любовников нежными лепестками алых роз, чередуя их с цветом первой влюбленности. Мир становился тихим, как мышка, будто стараясь уловить каждый миг, подсматривая за молодыми, тихонечко смеясь над всеми неудачами и восхитительно вздыхая над совершенствованием их отношения, их уз, которые золотыми нитями опутывали ту комнату любви, где они предавались нечто большему, чем секс, чем любовь. Золотые нити незримой связи опутали их, как паутина, держа в заложниках и не давая вырваться в реальный мир, который славился своей серостью и болезненной жестокостью. В какой-то момент Эйгон взглянул на мир совсем по-другому. Он стал для него более ярким и счастливым, будто все плохое ушло прочь, оставив перед собой лишь самое прекрасное. Хотелось петь и танцевать, хотелось бросить все уроки, бросить все и умчаться к рыжеволосой девушке, которая для него была, как второе солнце. В сладкой предвкушающей дрожи он сотрясался, думая о ней, лелея саму мысль о том, что с наступлением темноты, он сбежит и вновь уйдет к ней, оставив все невзгоды все невзгоды в каменных стенах родного дома, который он уже и перестал считать таковым. Дом — это там, где твое сердце, а сердце влюбленного юноши было отдано прекрасной рыжеволосой шлюхе, которая пышной розой распустилась, когда влюбленность пунцовыми лозами опутала их. Столько времени, столько ночей и всё ради девушки с радушной улыбкой и звонким смехом, с волосами цвета пламени и зелеными, как полог леса глазами. Но спустя нескольких месяцев отношений наступило очевидное, наступило то, что бывает с глупыми людьми, которые не задумываются к чему может привести секс. Эта девушка забеременела, к счастью для Эйгона, но к несчастью для его пассии. Эйгон был глуп, когда дело касалось таких ярких эмоций, как любовь, он это понимал, но считал, что в этом его сила. — Я признаю свою глупость — в этом моя сила, — сказал он однажды. Был ли он прав? Тогда он решил действовать наверняка, он рассказал обо все своей матери. Возможно, он искал ее поддержки, но получил в ответ крики и нравоучения, которыми был сыт до невозможности. Споры о нравственности, о сдержанности и призывы быть более ответственным — были для него пустыми звуками. Он просто хотел жить так, как хотел, но с любимой женщиной. Эйгон любил свою семью, но быть счастливым для него было превыше всего. Но вот случилось то, что он никак предугадать не мог. Весь мир в одночасье сгорел вместе с борделем, в котором жила его любовь, его радость, его солнце, которое своими словами могла привести его в чувства, стать на шаг ближе к нахождению баланса между собой и миром. Где же теперь всё это? Почему мир, в котором огонь правил миром, теперь убил его возлюбленную, которая для него была второй жизнью. Огонь — орудие дома Таргариен. Его дома. Но когда тела погибших стали выносить, то он не мог понять где же его возлюбленная. Все мертвые одинаково похожи между собой, особенно, когда сожжены до костей. Вот и вся истина. Эйгон не смог найти тело своей прекрасной розы любви. А потом наступил серый день разбитого стекла. Весь мир стал похожим на осколки, на которые он наступал, ища утешение в вине и женщинах, падая в порок так глубоко, что света больше не увидишь, да и не нужен был он ему. Свет и тепло солнца стали для него чем-то мутным и слабоосязаемым, а краски мира утратили свою былую привлекательность, став меланхолично серыми и пустыми. Кажется, в этот момент он женился на своей сестре, которая для него была слишком непонятная, не такая, как другие, не такая, как она. И сколько бы слов он не выслушивал от людей вокруг, лица которых он перестал различать, в голове в танце кружились мысли. — Она умерла, но я не перестал любить ее. Да она была живее всех живых, даже мертвой оставаясь такой, — кричал он в пустоту лживым маскам, что стесняли его, давя своими ругательствами, осуждением и никому ненужными советами. А он все кричал и кричал, кричал ее имя, поливая землю слезами. Он просил прощения, просил богов вернуть свою любовь, но вместо этого холодные каменные изваяния смотрели на него, как на прокаженного. Осуждение. Осуждение. ОСУЖДЕНИЕ. Все скопилось, вокруг него, потоки слез, крики, мольбы и ее имя, которое он кричал, в надежде, что она придет к нему, снизойдет, как богиня любви, его богиня, но она так и не пришла. Исчезла, как и солнце, исчезла. Как жизнь в его руках, как жизнь в ее чреве. Мир закружился вокруг, а Эйгон терялся в нем, как теряется сейчас в этом лабиринте, доставая одно воспоминание вслед за другим, погружаясь в них, как в омут. Но смутные серые образы мимо проходящих незаметных фигур, которые он мог улавливать только краем глаза будто подсказывали ему куда идти, одновременно стараясь отгородить его от «Минотавра». Следуя за неким порывом, который толкал его вперед, ведя по одинаковым коридорам лабиринта, Эйгон слепо всматривался в нечто, что окружило его серым бесплотным духом. Он попытался прикоснуться к возникшему видению, но оно ускользало от него, плывя то назад, то вперед, раскачиваясь по ветру, как по волнам. И вот, когда грани стали едиными, а мир превратился в бесконечную сизую пучину, он всматривался в звезды перед собой, но видел лишь только свое отражение, как в глади воды. Стало так пусто внутри, когда он взглянул на самого себя. В лице, которое не выражало совсем ничего, кроме усталости, он наконец-то понял, что сотворил с собой, понял, что если в этом и был смысл, то он привел его сюда. Звезды загорались яркими вспышками, потухая и воскресая вновь, как делают это люди. И сейчас, когда Эйгон смотрел на них, а не на свое отражение, то он уловил суть, которую до него пытался донести Сэм Гевен, одновременно с этим на его спине винными рунами расцветала прекрасная роза, которая в сути своей была отражением всех чувств, которые были скрыты под могильным камнем. Все они вышли на свободу и теперь требовали свободы, требовали душу Эйгона, требовали возрождения, открывая перед своим ним грани видения. Здесь, когда мир падет на колени, придет тот, чья душа была ввергнута в бесконечное проклятье, но все остановится, когда чаша крови родичей соприкоснется с его кровью. В мире, где появится пришелец, появится и тот, кто уничтожит все живое, возродив все в абсолют.***
Мы прятались в каком-то странном месте, где я раньше никогда не была. Маленькая ничем не украшенная комнатушка с одним единственным письменным столом и стулом. Все было в пыли и паутине, да еще и темно. Хотелось назвать бы это место нашей «Тайной комнатой», но у нее нет никакой защиты, так что назвать ее тайной, это все равно, что назвать крота гусем. Однако у этой комнаты было одно странное преимущество, она находилась под лестницей в самом темном углу, куда не ступала нога человека, ну по крайне мере адекватного человека, однако, у моего абсолютно адекватного брата откуда-то оказался ключ от нее. И вот, мы сидели в полной темноте на столе, как на лавочке, каждый со своими мыслями. Мы вдыхали этот пыльный воздух и просто ждали непонятно чего. — Я рад, что мы здесь, — сказал наконец-то мой брат, — По крайней мере, здесь безопасней для тебя, чем во всем замке. — Мы находимся в грязной темной коморке, в которой вообще нет света. — По крайней мере, я буду меньше беспокоится о тебе, знаю, что ты в безопасности, — не понятно, то ли он шутит, то ли нет. — Я обустрою тебе тут спальню, буду приносить тебе еду три раза в день, следить за твоим здоровьем и каждые минуты свободного времени проводить с тобой, — тут уже я не выдержала и засмеялась. — Это начинается типично, дорогой брат. Если ты хотел меня развлечь, чтобы я отошла от всей этой ситуации, то у тебя это вышло, — но смех мой не продлился и минуты, когда он произнес слова, которые бросили меня в холодный ужас, заставив подавиться воздухом и закашлять. — Я знаю о вас с Джейсом…