Храни мои следы в сердце...

Следующим утром Чуе пришлось рано выехать в штаб из-за возникших проблем. Завтрак как всегда был приготовлен, таблетки отданы, Дазай машинально поцелован в щёку. И босс мафии уже настраивается на рабочий лад, быстро отправив Дазаю: «Скорее всего буду поздно, не волнуйся». Оставшийся дома Осаму попробовал поспать ещё, но проворочавшись до полудня, с неохотой встал, бесцельно бродя по квартире, пока не зашёл в кабинет, где они вчера работали. Документы, оставленные вчера, лежали на краю стола и, немного поколебавшись, Осаму взялся за них, стараясь работой изгнать обилие мыслей, в отсутствии Чуи напавших с новой силой. Когда последняя бумага оказалась в стопке готовых, на улице было уже темно, но Чуи не было. Дазай вздохнул — да, он помнил, что рыжик обещал вернуться поздно, поэтому не стал его тревожить, перебираясь на кухню. Уже ничем не сдерживаемые воспоминания и размышления вернулись. Событий за последнее время было слишком много, но сейчас он впервые так надолго остался один со своими демонами. Мысли невольно перетекали с одного на другое, находя начало. Это казалось уже воспоминанием столетней давности, а ведь на деле прошло не больше двух недель. Когда он очнулся в одном из знакомых подвалов на нулевом уровне, он, конечно, мог сбежать — не в первый раз попадал сюда, вот только… Он не видел Чую с момента их последней стычки почти полгода назад, и узнав из разговоров тех шестёрок, что Накахара теперь Босс, Дазай решил остаться. Да, он ненавидел боль, но ему было не впервой оказываться в таком положении ради своих целей. Он только не думал, что ожидание затянется так надолго, что несмотря на желание уйти и просто найти Чую в здании Мафии, сил на это уже не будет. Уход из общежития, а затем и из Агентства… Дазай искусно делал вид, что не слышит громкого: «Предатель!» от уже бывших сотрудников, как и не видит презрительных и иногда откровенно враждебных взглядов членов Порта. Простуда и забота Чуи, волнение Ацуши и Акутагавы… Непривычно, но так хорошо, что он бы искупался так ещё раз только ради этого… Завещание и вчерашняя истерика вымотали эмоционально, и только присутствие Чуи не позволяло даже задуматься об очередном методе самоубийства. Стоило вспомнить реакцию Накахары на таблетки, Осаму вздыхал. Он сам не заметил, что сидит в ванной, держа между пальцев лезвие. Это было настолько привычно, что стало не по себе. Да, в таком состоянии он и пытался вскрыть вены или полетать с крыши высотки, но сейчас он лишь осторожно по ниточке распускал бинт, скрывающий запястье. Он вспоминал ночной порыв избавиться от бинтов хотя бы в постели, помнил мягкую ткань подаренной Чуей пижамы, представляя, каково было бы почувствовать её всей кожей… Лезвие замерло практически рядом со сгибом локтя, когда распавшиеся бинты уже нисколько не прикрывали покрытую шрамами кожу. Тонкие, едва заметные белые линии пересекались с красными выпуклыми, которым нет и года. Осаму почти с ненавистью смотрел на них, всё ещё не отводя бритву, подцепляя новую нить. Он должен попробовать… *** День сегодня был суматошный. Чуя вошёл в квартиру и устало сбросил верхнюю одежду. — Я дома. Странно. Обычно, после этой фразы из коридора высовывалась лохматая голова Дазая или слышался его голос, но сейчас всё было тихо. Пальто и ключи Осаму были на месте. Чуя нахмурился. Внимательно осмотрелся вокруг себя и тут его взгляд упал на приоткрытую дверь ванной. Чуя аккуратно заглянул за неё. И замер. Дазай сидел на полу. К его руке поднесено лезвие. Что случилось? Не надо было его оставлять! — Пожалуйста положи его, — голос внезапно охрип. Накахара медленно сделал один шаг вперёд, внимательно наблюдая за Осаму. Давил подступающую панику. Не ожидавший появления Чуи, полностью ушедший в свои мысли Дазай вздрогнул, едва не задев лезвием кожу и быстро убрал опасную вещицу на пол, повернулся к Чуе, пытаясь прикрыть шрамы остатками бинтов. — Это не то, что ты подумал! — улыбнувшись, попытался успокоить его Дазай. Не сработало. Чуя опустился перед ним на колени и судорожно принялся осматривать руки. Только не найдя новых порезов он частично успокоился. Лезвие было подхвачено способностью и вышвырнуто в окно с такой силой, что разбилось на мелкое крошево ещё в воздухе. Так спокойнее. Чуя уткнулся лбом в ноги Осаму. Тот стоял неподвижно, словно статуя. А через некоторое время плечи Чуи начали трястись и в безмолвной ванной раздался громкий всхлип. — Я боюсь, Дазай, — несмотря на слёзы, его голос не дрожал. — Я боюсь оставлять тебя. Боюсь, что однажды я вернусь домой, а ты… Что я тогда буду делать? Не знаю. Мне кажется, что меня не станет в тот миг. Я разлечусь на осколки и уже не смогу себя собрать. Во мне что-то ломается. Каждый грёбанный раз, когда тебе причиняют боль. Потому-что я не смог тебя защитить, хотя должен был! Обязан. Он замолчал. — Смерть Мори не только тебя сломила. После предательства овец, смерти флагов, я был готов сдаться. Позволить безумию Порчи захватить меня. Но я не сделал это ради него. Я построил свою жизнь на служении ему. Но сейчас я понял, что это не совсем так. В конце концов, я пришёл в мафию из-за одного человека, — Чуя поднял взгляд на Дазая. Его глаза были красными от слёз. — Я люблю семью и сделаю всё для неё. Но она ничего не стоит без тебя. Весь мир ничего не стоит без тебя. Что мне делать, если мой мир перестанет существовать? Разве только сжечь всё дотла вместе с собой, — в глазах Чуи загорелся огонь. Огонь безумного бога. Дазай широко открытыми глазами смотрел на него, не в силах сдвинуться или хоть что-то сказать, лишь на последних словах Чуи, он почти инстинктивно протянул руку, уже не беспокоясь о неприкрытой коже и четко видимых шрамах, осторожно коснулся лица Накахары, стирая слезы. Мысленно он проклинал свою глупость, которая уже не первый раз причиняла боль Чуе. Дазай просто не знал, как объяснить, успокоить, как заставить поверить… «Мой мир» — вот так просто… И Дазаю действительно страшно быть для кого-то, для Чуи, целым миром. Когда-то он мечтал о двойном суициде, чтобы хотя бы умереть не в одиночестве, но сейчас он понимал, что сделает невозможное, выживет, просто потому, что не хочет, чтобы вместе с ним умер Чуя. На весь остальной мир по большому счету плевать, но это рыжее солнце не может вот так просто сгореть из-за него. И за что этому пламени в человеческом обличии такое наказание, как Дазай? Тот, кто умеет только ломать всё, к чему прикасается, тот, кто способен довести до слёз единственного дорогого человека? — Прости, — тихо попросил Осаму, глядя в глаза Чуе. — Я не знаю, как доказать и что сделать, чтобы ты перестал бояться… В голове мелькнула одна мысль, которую он отложил на потом, продолжая поглаживать кожу Чуи, стирая капельки слёз. — Я обещал, но каждый раз получается так, что вновь что-то напоминает об этом, — он искривил губы в виноватой грустной улыбке. — Могу лишь снова и снова обещать — я не оставлю тебя, monciel… Чуя вцепился в его ладони, почти причиняя боль. — Не оставишь. Никогда. Ни под каким предлогом. Молю тебя, — Чуя поцеловал его ладони, спускаясь вниз и выцеловывая каждый шрам с безумной нежностью. — Останешься в мафии, я буду с тобой. Захочешь уйти, я уйду вместе с тобой. Покинешь этот мир, я пойду следом. Каждое слово — Клятва. Каждый поцелуй — Нерушимая печать. Дазай чувствовал, как с каждым таким прикосновением и словом его всё больше привязывают к жизни, которая смотрела на него отчаянными голубыми глазами. И в кои-то веки ему не хотелось от этих цепей избавиться, хотя в груди холодной змеёй свернулся страх — сделать что-нибудь не то, по ошибке, по глупости, погубить не себя, но Чую. Того самого Чую, который сейчас без капли отвращения целовал ненавистные Дазаю шрамы, словно любил и их… — Не брошу, никогда, ни под каким предлогом… — Дазай уже продумывал очередной план, что можно было увидеть по блеску в глазах. Чуя слабо улыбнулся, увидев знакомые искорки. — Верю. Он поднял Дазая на руки и вышел из ванной. Прижал его к себе. Чуя всегда был внимательным и заметил взгляды, которые Дазай бросал на своё тело. — Глупый. Ты даже не представляешь насколько красив, — глаза Чуи светились теплотой и обожанием. — Ты самый лучший, mavieirremplaçable. [моя незаменимая жизнь] Осаму лишь тихо фыркнул смущенное: «красота в глазах смотрящего…», но порыв спрятать руки сдержал, с облегчением глядя на успокоенного Чую. Видеть его слёзы было больно, а понимать, что сам в этом виноват — невыносимо. Он хотел бы ещё раз объяснить, что не собирался делать ничего плохого, но боялся вновь поднимать эту тему и расстраивать рыжика. — Смотрящий объективен, — Чуя опустил Дазая на диван, ни на секунду не выпуская его руки, и потёрся носом о его нос, окончательно успокаивая себя этим детским жестом. На тему бинтов он не говорил. По глазам видно: ему приятно видеть Дазая целиком.