Lonely Boat

Отдых в Москве проходил довольно тоскливо. С тех пор, как у родителей отпала нужда сопровождать Аню на соревнования, их жизнь больше не вращалась вокруг неё, как прежде. Каждый раз, возвращаясь домой, она всё острее чувствовала эти перемены. Аня хорошо понимала, что так устроен мир, но не могла справиться с неизбежным чувством потери. Она смутно помнила времена, когда, будучи непоседливым ребенком, всегда боролась за внимание и привязанность отца и матери. Проблемы с одиночеством обычно родом из детства, и никакое обожание толпы не поможет с ним справиться. И все чаще одиночество становилось верным её спутником по жизни. — По крайней мере, я всегда делаю правильный выбор, и мне не о чем жалеть, — утешала она себя. Но мама Юля придерживалась иного мнения: — Дорогая, порой лучше совершить ошибку и жалеть, чем быть идеальной и несчастной. Ты редко даешь нам повод для волнений, но не нужно так в этом усердствовать. Будь к себе более терпимой. Разговоры за жизнь прервала Яна, которая завела домой собаку и предложила прокатиться куда-нибудь на машине. Её манера вождения и московские дороги были несовместимы, поэтому Аня предпочла деликатно отказаться. Дома для Яны был установлен комендантский час, но с приездом сестры наступили некоторые послабления. Хотя она всё равно считала своё положение несправедливым в сравнении с той же Аней. — Невозможно навязать комендантский час тому, кто живет за границей. Так что хватит заниматься буквоедством, — весело успокаивала её Аня. — Но почему бы тебе не поддержать меня в отстаивании права на личную жизнь! Даже если ты им не пользуешься, ты должна… А хотя забудь, я даже думать не могу о том, что в твоей жизни нет ничего, кроме ингибиторов. Ты ж как монашка, и впустую тратишь свою бурную студенческую молодость. Анна Щербакова, только поступившая в Университет Торонто, по-другому относилась к этому вопросу, но, будучи единственной омегой в семье, решила не заводить спор о разных образах жизни, пока Яна собиралась на свидание. В итоге сошлись на том, что она заедет на вечеринку и, в случае чего, доставит тело загульной сестрёнки домой. Следуя указаниям, Аня вышла из метро на Лужниках. С реки дул летний ветерок, обдавая вечерней прохладой её обнаженные плечи и икры. Она успела пожалеть о том, что надела только платье. Трех лет вдали от Москвы хватило, чтобы забыть о превратностях местной погоды. Новый ночной клуб располагался удачно: огромная вывеска ярко горела в ночи, люксовые автомобили и шумные молодые компании толпились у входа, а воздух разил мешаниной запахов из бензина, алкоголя, духов и феромонов. Аня порадовалась, что перед выходом из дома сделала укол блокатора и поставила новый ингибирующий пластырь. Не этого она ожидала увидеть и сомневалась, что хочет оставаться в этом месте с друзьями сестры. Оставаясь верна себе, Яна не давала ей покоя, и после трех пропущенных звонков, Аня стиснула зубы, надела маску и наконец решилась войти внутрь. Вскоре она обнаружила сестру возле танцпола. В клубе стоял такой шум, что Яна могла кричать хоть до посинения, и Аня всё равно бы её не услышала. Они прошли к бару, где Аня объяснила, что известной фигуристке, возможно, не стоит находиться в таком месте. От идеи затащить её в компанию своих друзей Яна отказалась, но стала уговаривать хотя бы пообщаться перед уходом с одной её знакомой, что недавно вернулась из-за границы. Они уже всё обсудили, когда к ним подкатил прыщавый альфа и предложил угостить обеих выпивкой. Яна, не церемонясь, отбилась от его загребущих рук и потащила сестру прочь. — Если тебя кто-то достает, не бойся нагрубить. Или можешь просто подождать меня в магазине через дорогу. Аня всё же не хотела доставлять неприятностей и устраивать сцен, поэтому, поразмыслив, решила присоединиться к друзьям Яны. Но в этот момент несколько альф, пробиваясь к бару, нахально оттеснили её в боковой коридор. Освещение здесь давали розовые неоновые полоски на полу и потолке. Оно было не таким ярким, как в баре, и Аня только сейчас заметила рядом с собой дверь. Стоило отойти подальше, чтобы не мешаться, как вдруг на неё, пошатываясь, налетел человек. Оглушительный запах кедра и алкоголя накрыл Аню, пока она, потрясённая до глубины души, тонула в глазах Саши. Рыжеволосая альфа её не узнала. На лице вяло гуляла нетрезвая улыбка, и даже в скудном розовом свете было заметно, как пылали её щёки. Честно говоря, Аня никогда не видела её пьяной. В Канаде она, конечно, просматривала новости с родины и полагала, что Трусова была популярна, но не ожидала, что ночные клубы будут популярны у Трусовой. В памяти вновь всплыли все прочитанные статьи, на этот раз с примесью неожиданных уколов ревности. Саша её не узнала, но это не мешало девушке строить из себя казанову. Пьяная альфа со всем своим грубым напором крепко обняла Аню за плечи и с грохотом распахнула неприметную дверцу сбоку, за которой обнаружился чуланчик, где хранились принадлежности для уборки. Пока Аня пыталась найти выключатель, Саша шкодливо терлась о её шею и пьяно бормотала, что здесь и так слишком светло. Ненароком она почти сорвала блокирующий пластырь, и Аня чуть не спихнула её на пол, когда альфа краем носа задела пахучую железу на её шее. На самом деле, та почти достала её, и Аня нервно водворила блокатор на место. К тому времени Саша уже безжизненно опустилась на коробки с моющими средствами. Она откинула голову, и радужки её глаз в неясном полусвете заиграли бирюзовыми отливами. Даже без макияжа Саша обладала яркими, волевыми чертами лица — внешность, которую хотели бы иметь многие. Но сейчас она, что называется, глупо лыбилась и нетерпеливыми руками вновь тянула Аню к себе: «Ты пахнешь… пахнешь очень хорошо». Аня закипала и едва сдерживала гнев, пока вырывалась из объятий Саши, между тем гадая, скольких девиц той удалось обдурить таким макаром. Вся эта возня в итоге только раззадорила альфу. Она вдавила омегу в дверь и, нависнув над ней всем телом, обдавала горячим дыханием пластырь на шее. Всякому терпению приходит конец. Аня готовилась дать смертный бой, как вдруг до неё донесся пьяный шёпот Саши: — Ты пахнешь совсем, как я… Объятия сжимались, как виноградная лоза, но Аня, словно зачарованная, стояла и слушала, как рыжая альфа вновь сказала: — Ты пахнешь мной. Нет, больше похоже… похоже на неё… Стальные объятия ослабли сами, и неземные глаза Саши наполнились слезами, пока она судорожно пыталась разглядеть, кто скрывается за маской. Сердце Ани дрогнуло вместе со слезами, проступившими на лице Саши. Это была скрытая сторона Трусовой, которую та никогда не показывала на льду, слабость, которую Александра Трусова, всё больше каменевшая внутри после разрыва, упорно старалась не являть публике. Что было между ними? Восхищение, ностальгия по общему прошлому, боль и, несомненно, ненависть. Чувства, которые снесло немым взрывом и чьи ошметки они собирали вдали друг от друга. Аня досконально изучила свои раны: она безжалостно измерила глубину порезов, обнажила их под лучами канадского солнца и бесстрастно наблюдала, как они вновь заживают. Но она не задумывалась о том, как выглядят раны Саши и можно ли их вылечить. Теперь Аня наконец увидела их. Когда она нашла сестру, то та не поверила своим ушам. — О ком, ты говоришь, тебе надо позаботиться??? Аня лишь промолчала. Для объяснений время было неподходящим, тем более, её мотивы и действия никаким объяснениям не поддавались. Яна в смятении спросила: — Так это была она? В тот год она гостила у нас, а позже тебе было так плохо… Янины измышления пришлось оборвать, Саша всё еще ждала Аню в том чуланчике. В ответ Яна проявила такую же прямолинейность. Она обернулась, выудила из сумочки подруги кое-какие предметы и вручила их сестре. — Э, не думаю, что это понадобится. — Сестрица моя дорогая! Ты что, защитой не пользуешься? — Нет… это не так… но… я не думаю… что это её размер… На миг Яна потеряла дар речи. Она вздохнула и остановила другую знакомую. — «Элька», верно? Черт, эти грёбанные альфы! Ты обязана мне многое объяснить, но так и быть, я тебя прикрою. Аня наконец взяла себя в руки и под назидательный бубнёж сестры о важности «защиты» сунула презервативы в сумку. Она не могла сказать, чего ждет, пока снова не оказалась перед этой комнатенкой. Позади ходили люди. В изменчивом неоновом свете Аня пригладила волосы на затылке, а затем толкнула маленькую дверцу, за которой решалась судьба. Там её покорно ждал щеночек. Саша, скрестив ноги, сидела на картонной коробке. В старой тренировочной куртке, застегнутой до подбородка, с рыжими волосами, заплетенными в косу и переброшенными через правое плечо, она сидела, опустив голову, как провинившийся щенок. Звук открывающейся двери привлек её внимание, но она лишь молча наблюдала за человеком в дверном проеме так, будто сидела на берегу реки и наблюдала за луной, выплывающей из-за горизонта. Затем луна проводила её к реке, где Саша припарковала свою машину. Роскошный внедорожник, чье заднее сиденье откидывалось назад. Закончив возиться с ним, она без колебаний потянулась к другой девушке за поцелуем. И Ане на секунду захотелось спросить, узнала ли она её. Но поцелуй был слишком хорош. Желание, подобно удару тока, пронеслось по её нервам, заставляя сокращаться мышцы и толкая тело в объятия Саши. Кожа обернулась ненасытным чудовищем, которое жаждет близости и которому досадно мешает грубая ткань одежды. С курткой Саши в перерывах между поцелуями пришлось повозиться, целую вечность они не могли расстегнуть эту чёртову молнию. Снова касаться её упругого тела совершенно опьяняло, и Аня без помощи Саши запустила пальцы под край её футболки и провела ими по напряженному от возбуждения животу. В замкнутом пространстве запах алкоголя на Саше действовал, как мощнейший афродизиак. Грубые поцелуи стекали по шее, следуя вдоль подбородка, а когда альфа, жадно сорвав зубами новенький ингибиторный пластырь, облизала чувствительную железу Ани своим горячим, влажным языком, та против воли постыдно заскулила. Прямо перед выходом из дома она выпила блокаторы, потому принадлежавший ей кедровый аромат устоял под яростным напором поцелуев и засосов альфы и лишь слабо витал в воздухе. Это сводило Сашу с ума, заставляя неистовее всасываться в маленький участок кожи на шее омеги, и пластырь альфы, который совсем выдохся, стал бесполезной наклейкой и более никак её не сдерживал. Аня отчаянными глотками ловила воздух, пропитанный феромонами, и, как несчастный путник в пустыне, сколько бы ни пила, не могла утолить напавшей на неё жажды. Когда у Саши впервые случился гон, её хвойный запах отчетливо отдавал гарью, когда же она возбуждалась, то становилась пламенем, и её феромоны тлели горящими углями на костре. Со временем и разлукой на всё смотришь по-другому, и когда Аню снова накрыло этим кедровым дымом, она почувствовала себя странно: от табачно-кедрового марева слезились глаза. Саша пахла действительно, как она, но ярче, словно солнце, ослепительно пылавшее посреди заснеженной равнины. Когда её оттолкнули, Саша растерянно прищурилась и тыльной стороной ладони вытерла кристаллическую жидкость, стекавшую по подбородку. Аня немного замешкалась, отвернулась, сняла юбку и закинула её на переднее сиденье. Внезапная робость настигла омегу, и она медленно обернулась. Нет ничего постыдного в том, чтобы снять одежду, но она словно скинула с себя ложь и ощутила странную неловкость. Ложь скрывала тоску по утраченным чувствам, и всё, что было ей дорого и что она отказывалась признавать, внезапно оказалось обнажено посреди той снежной равнины, освещенной безжалостным солнцем. Она не была виновна, но ей пришлось вручить камень человеку, который ненавидел ее больше всех на свете. И она была полностью принята. Огненные руки Саши обняли её хрупкое тело, а пирсинг на пупке, ставший таким же горячим, как и кожа, обжег поясницу, причинив боль не хуже камня. Поцелуй пришелся точно на родинку, расположенную чуть ниже шейной железы. Ане пришлось прикрыть рот, чтобы не застонать, слезы беззвучно упали на кожаное сиденье и на сильные руки, обхватившие ее тело. Окольцованные пальцы стерли эти слезы небрежным, почти болезненным движением. Поцелуй следовал за поцелуем, и каждый любовно доставался родинке, которая так притягивала Сашу. Они занимались любовью молча, но каждый поцелуй, казалось, шептал ее имя. Аня. Аня. Аня. Ощущение полноты от проникновения немного отрезвило ее. Аня уперлась рукой в разгоряченный пресс, под ладонью в нетерпении дрожали мышцы: — Надень презерватив… Он у меня в сумке. Саша громко прыснула. Казалось, она не могла перестать хихикать, и Аня смущенно шлёпнула её по бедру. В ответ альфа внезапно толкнулась вперед, заставив омегу вскрикнуть. Тогда Саша рукой обхватила Аню за плечи и прошептала почти на ухо: — Конечно, я его надела. Когда это произошло, и как она вообще этого не заметила? Но тут же несколько глубоких толчков отвлекли её и вынудили закусить нижнюю губу. — Он был в твоей сумке? Ты ради меня подготовилась? Ответа, конечно, не последовало. И Саша перестала задавать вопросы, направив весь свой пыл в другое русло, мстительно покусывая Аню за ухо и плечи и остервенело захватывая кожу на шейном выступе. Одновременно боль и наслаждение пронеслись вдоль позвоночника, Аню почти опрокинули на дверцу машины и снова за талию притянули обратно. Их охватила почти животная страсть — слишком откровенная, бесстыдная и оглушительная в своем мокром угаре — впору забеспокоиться, как бы их не услышали случайные прохожие, некстати оказавшиеся рядом. Возбужденные стоны Саши ошеломляли и распаляли до самого нутра, и омега, у которой давно не было секса, не могла не стонать с ней в унисон, а затем, пристыженная, впивалась зубами в запястья в тщетной попытке заглушить рождаемые внутри звуки. Она бы солгала, сказав, что забыла, каково это — заниматься любовью с Сашей. Но вновь, впервые за три года, пережив иступленный восторг сокрушенного напрочь разума, Аня осталась потрясена тем, что тело лучше головы было готово к нему. Подавляемые так долго, инстинкты омеги с ликованием встречали радость плотского наслаждения. Когда её перевернули, Аня только отходила от бурного оргазма и так ослабла, что больше не могла кусать свои покрытые отметинами запястья. Лишь тогда Саша заметила её самоуничижение, и последовавший затем поцелуй вышел словно в наказание, принуждая вынуть язык, обхватить Сашу за шею и бессознательно ласкать её крепкие плечи. Аня даже не заметила, что ингибитор начал сбоить, и их кедровые феромоны — с её сладкой примесью — стали мешаться друг с другом. Врождённый инстинкт, присущий лишь альфам и омегам, уже подчинил себе волю своих носителей и взывал к совершению древнего ритуала — взывал спариться, слиться воедино, оставить метку и наконец связать вместе их тела и души. Но «защита» всё же сработала. В момент образования узла Аня вцепилась в напряженное до предела тело Саши, но ничего не случилось, и узел не закрепился. Неудержимая дрожь пронзила их, а после альфа подхватила и усадила её напротив дверцы автомобиля, смена положения заставила обеих стонать. Стало невыносимо жарко, но она упорно вжималась лбом в потный и взъерошенный затылок Саши. Сильнейший оргазм обрубил всякую способность здраво мыслить, увидев перед собой чужой подбородок, она в головокружительном порыве прижалась к нему губами. Этот легкий поцелуй выдавил из горла альфы тонкий всхлип. Саша снова задрожала, а затем яростно обхватила себя за плечи, то сжимая, то вновь отпуская их. Кедровые ароматы почти смешались, и они открыли настежь окно в машине. Внутрь ворвался воздух, и прохлада на коже ощущалась от терпимого до невозможного. Наверное, стоило прижаться ближе друг к другу, но альфа, кажется, думала совсем не об этом. Аня дернула ухо, удачно оказавшееся под рукой, и привлекла её внимание. Свет уличного фонаря за окном проникал через маленькую щель, разметав в глазах Саши все крупинки звездного неба. Не отводя взгляда, Аня тихо вздохнула, вытирая пальцами бисеринки пота на переносице, скулах и щеках. Саша опустила голову, намекая, что лбу тоже не помешает такая забота. Но Аня выбрала другой путь: она обхватила лицо альфы и нежно поцеловала её в мокрый лоб. Поцелуй длился слишком долго, настолько, что Аня почувствовала, что вовсе не хочет её отпускать, хоть часть Саши всё ещё была внутри нее. Так её губы снова прижались к бровям, затем к глазницам, к длинным тонким ресницам, к слегка крупному носу, к ложбинке над губой, которая становилась плоской, когда Саша улыбалась, и, наконец, к самим её губам. За окном слабо доносились музыка и отголоски чужих разговоров. О берег тихо плескались мягкие волны Москвы-реки, влажный воздух летней ночи проникал в одурманенный феромонами автомобиль. С полузакрытыми глазами, они целовались тихо и нежно. И ночь не могла потревожить это мгновение, и они всё не могли им вдоволь насладиться.