Через Пустоту

Его первое воспоминание было о том, как отец собирает его в поездку в госпиталь, навестить маму. Саймону пять, и он уже совсем большой, но в то утро отец сам достал ему одежду из шкафа и разложил на кровати. День обещал быть особенным, потому что ему наконец разрешили надеть новенький свитер с Бетменом. — Готов, сын? — отец заглянул в его комнату. Саймон сидел на ковре и старательно, как учила мама, завязывал шнурки, тихо при этом сопя. Тяжёлые отцовские тапки подошли ближе, потом в поле зрения появился и сам отец, улыбаясь одними усами, протянул свои большие ладони. — Дай-ка мне. Саймону не хотелось уступать, но он отца побаивался. Любил, но побаивался, потому что у отца был очень громкий голос. Особенно когда он смеялся или смотрел футбол. А ещё у отца были большие руки, но со шнурками он справился быстро и ловко. Саймон только разочаровался немного, когда вместо маминых красивых бантиков увидел жёсткие кособокие узлы, но не протестовал. Ему нравилось, когда отец проводил с ним время. — Ну что, поехали, — он наклонился и протянул к нему руки готовый поднять Саймона. Тот, насупив брови, деловито прошёл мимо, вышел к лестнице и начал сам, всё с тем же старанием, спускаться по ступенькам. Он знал, что уже слишком большой, чтобы кататься на ручках. Мама говорила, что скоро он станет старше-братом, чтобы это ни значило, и что ему надо быть само-стоятельным. А старше-братья, стоящие сами, не катаются на ручках. Пыхтя и обеими руками хватаясь за перила, он спустился на нижний этаж, и тогда обнаружил, что отец весь путь шёл рядом. Странный взрослый. Потом они вышли из дома, заперли дверь, и только тогда Саймон позволил взять себя на руки, но только чтобы отец посадил его в машину в детское кресло. — Вот так, ковбой, — пропыхтел он, защёлкнул ремни и хлопнул Саймона по плечу, — теперь можно и к маме. По дороге отец всегда включал музыку, но в этот день ехали в тишине. Саймон немного удивился, ему нравилось дрыгать ногами в такт отцовским песням, но ничего спрашивать не стал. Он вообще мало говорил. Госпиталь оказался большим и шумным местом. Много незнакомых взрослых ходило туда-сюда, много незнакомых голосов говорило одновременно. А какая-то тётя говорила громче всех через радио, но её никто не слушал. Саймон испугался, что потеряется и позволил отцу вести себя за руку. А потом они пришли к маме. Она сидела в высокой кровати, похожая на чудну́ю машину из-за трубок и шлангов, торчащих во все стороны. Саймона это сначала испугало, но потом мама сняла прозрачную крышку с лица и улыбнулась ему. — Саймон, милый. Как я скучала, — у неё был тихий голос. Даже тише, чем обычно. И немного изменилось лицо. — Подойди, малыш, дай погляжу на тебя. Саймон был не малыш, но он подошёл. Мама протянула руку, потрепала его по голове, и он увидел, что между рукой и кистью у неё появилась складка, а пальцы походили на сосиски. — Как ты, милый? Отец стоял в коридоре и о чём-то спорил с дядей в белом халате, так что Саймон заговорил. — Мама, у тебя пальцы-сосиски. Она тихонько засмеялась. — Так иногда бывает после родов, родной. — Погладила его по носу. Он нахмурился. — Что такое роды? Она помедлила. — Помнишь, я говорила, что ты скоро станешь старшим братом? Он кивнул. — Так вот, ты — старший брат, Саймон. У тебя теперь есть сестрёнка. Саймон надолго замолчал, осмысливая услышанное. Мама не ответила на вопрос, но вместо этого сказала что-то очень важное, и это следовало обдумать. Тем временем вернулся отец. Поцеловал маму в щёку, сел на стул рядом. Потом они говорили о чём-то, тихо и непонятно. Саймон всё ещё пытался понять, когда он успел стать старшим братом, ведь он не заметил, чтобы что-нибудь изменилось — и смотрел на родителей. Что-то странное было в том, как они разговаривали. Обычно отец ревел, как медведь, взрывался хохотом или непонятными словами, лицо его при этом краснело. В ответ на это мама обычно звонко смеялась или напротив, бросала короткие резкие фразы, оглядываясь на него, Саймона. Теперь же оба говорили, понизив голоса. Отец смотрел в пол, а мама гладила его по руке, как будто успокаивала. Потом дверь палаты открылась снова, и вошла незнакомая тётя со свёртком покрывал на руках, отдала его маме. Отец вдруг присобрался, засуетился, потом придвинулся к маме вплотную. — Эй, ковбой, подойди-ка, — он махнул рукой, подзывая. Саймон сполз с кресла, подошёл к ним. — Смотри, родной. Это она, — мама чуть повернула свёрток, показывая, — твоя сестрёнка. Оказалось, что свёрток — это куколка. Маленькая, щекастая куколка, с игрушечными ручками — так, по крайней мере, Саймону показалось, пока она вдруг не ожила. Скривилась и чихнула, вздрогнув всем своим маленьким тельцем. Отец в тот же миг отпрыгнул, размахивая руками, мама что-то весело воскликнула, и засмеялась. А Саймон даже не пошевелился. Он не мог оторвать взгляд. Смотрел на живую куколку в маминых руках — сестрёнка, мама сказала, это его сестрёнка — как она шевелилась, дышала, гримасничала, и вдруг понял, что она невероятная. Маленькая, живая, хрупкая. Волшебная. — Мама, — тихо сказал он, — мама, это что, ангел? Оба родителя на миг замерли. Наконец, мама, освободив одну руку из-под свёртка, потянулась к нему, ласково зачесала непокорную чёлку. — Да, родной, — сказала она, — Твоя сестрёнка, твой ангел. — Мой ангел, — повторил он. Отец тяжёлой ладонью потрепал его за плечо. На следующий день мама умерла. Отец не смог объяснить, что это значит. Он сказал, что мама на небе. А потом заплакал. И это напугало Саймона даже больше, чем его громогласный хохот. Потому что плакал отец тихо, беспомощно. Не как ребёнок. Как брошенный раненый пёс. Днём к ним домой теперь приходила няня Пэм, и весь день хлопотала с Лейлой. А когда уходила, Саймон тихо пробирался в комнату с люлькой и подолгу сидел рядом. Рассказывал младшей сестрёнке что-нибудь со школы. Просто смотрел, если она спала. — Мой ангел, — шептал он ей, — Лил Фокс, лисёнок. Я буду тебе старшим братом. Я буду тебя защищать. Обещаю. Со смерти мамы отец больше не смеялся. Потом почти перестал появляться дома. А ещё через шестнадцать лет не стало и его.