***
— Физических повреждений в мозгу не обнаружено. Базовые рефлексы на месте. — Врач водил указкой по снимку томографии. — Я почти уверен, что капитан поправится. Не успеете... — "Почти" меня не устраивает, док. — перебила Сонг, — у Лайонса в мозгу также не было повреждений, но это не помешало ему превратиться в дауна. — В этот раз воздействие было минимальным. Капитан, по вашим словам, был в контакте с аномалией несколько секунд, верно? Эффект этого воздействия ещё не изучен, но прогнозы вполне... — Так изучите! Он мой лучший человек, он нужен мне... — она осеклась. — Фонду. Он нужен Фонду здоровым. — Сделаем, что возможно. — проговорил врач. Но Сонг уже вылетела прочь. Яков, всё ещё в беспамятстве, лежал в палате дальше по коридору. Она задержалась у его двери. Зайти не было сил. Да и что бы она делала? Держала бы его за руку, ожидая его возвращения? Говорила бы мягким голосом, гладила бы по волосам? Это его не вернёт. — Сонг Раон. Сонг оглянулась на подошедшего. Незнакомый, но бейдж на груди украшал характерный символ. Такой же, как у неё. Куратор. Посредник между руководством и исполнителями Фонда. Голос Совета О5. "Он не обратился ко мне, как подобает. Странно." — Я могу вам помочь? — Проследуйте за мной. Куратор Шолохов, как значилось на бейджике, жестом указал дальше по коридору. Сонг, помешкала, но послушалась. Не оглядываясь, Шолохов повёл её прочь из больничного крыла, через фойе, свернул к операторской. — Вы прибыли недавно? — голос Сонг предательски дрогнул, — Меня не уведомляли о вашем... — Я являюсь прямым протеже Отшельника. — он скосил на неё глаза, — Может слышали о таком. Он не любитель предупреждать. Посланник с самого верха. "Ох, не к добру это." Они в молчании дошли до операторской. Миновали основное помещение и направились к непримечательной двери в кабинет, где Сонг связывалась с руководством. Вошли. Её немедленно охватила тревога. Экран работал, связь была уже подключена. Знакомый черный силуэт в кадре был на этот раз не один. Ещё двое сидели по бокам от него, такие же чёрные и неразборчивые. Но даже не это встревожило Сонг, заставляя коленки подгибаться. По бокам от мониторов стояли двое агентов опергруппы, третий притворил за ней дверь. Позы видимо расслабленные, оружие опущено, но она знала, что это впечатление обманчиво. Ведь на груди у каждого была красная нашивка с изображением ладони, пересечённой стрелой. "Багряная десница. Я влипла." — Сонг Раон. — заговорил силуэт в экране. — Вы наконец с нами. Прекрасно. Сонг вытянулась по струнке, но промолчала. Её чин упорно умалчивали, и она уже подозревала, почему. — Перейду сразу к сути. В связи с чередой нелицеприятных инцидентов с вашим участием, повлёкшей, ни много ни мало, побег двух объектов на содержании... — А также в связи с подозрениями о вашем непосредственном в них участии, — добавил силуэт слева. — Верно, — продолжил тот, что в центре. — Вы отстранены. С настоящего момента вы лишены всех прав и привилегий. Сдайте свой пропуск и коммуникатор. Шолохов подошёл к ней, одними глазами приказывая подчиниться. Сонг деревянными пальцами достала из кармана карту, коммуникатор. Уронила их в протянутую ладонь. — Вы нас подвели. — голос в экране стал холоднее, — И не просто подвели. Вы совершили прямую диверсию. Расследование ещё ведётся, но уверяю, доказательства против вас недвусмыслены. Однако, — он выдержал паузу. — Учитывая вашу заслугу в разоблачении двойной игры доктора Эрика Лайонса ранее, мои коллеги настояли на том, чтобы... — Чтобы вы были подвергнуты трибуналу. — закончил силуэт справа. — Честному и беспристрастному. До окончания расследования уполномоченный куратор Шолохов берёт вас под стражу. — Поняла. — выдавила Сонг. — На этом всё. Экраны потухли. Её карьера в Фонде потухла вместе с ними.***
Саймон открыл глаза и несколько секунд тупо рассматривал потолок. Незнакомый потолок. Ни привычной сетки трещин, ни скола плинтуса. Отражённое откуда-то солнце проникало в комнату под необычным углом, в золотисто-оранжевых лучах парили пылинки. Саймон моргнул, фокусируясь. Левый глаз открывался с некоторым усилием. Что-то мешало. Что-то тугое, плотно стягивающее голову. Он поднёс слабую руку ко лбу, ладонь легла на бинты. Дыхание затруднялось такой же тугой перевязкой поперёк груди. Он попытался встать. Онемение в теле раскачало резким головокружением. Острая внезапная боль стрельнула в рёбрах, на голове под бинтами начало горячо пульсировать. Плечи, шея, руки, колени — ныло всё, будто целая сборная по бейсболу отрабатывала на нём удары битой. Его замутило. — Тщ-щ, — тёплая ладонь легла на его руку, заставила снова лечь. — Не трожь. Не шевелись. Тёплая ладонь. Тёплый голос. Успокаивает и одновременно будоражит. Саймон с трудом разлепил губы. — Лейла? — голос хриплый, как наждачка. — Это я, — её лицо показалось в поле зрения. Близко, так близко, что видно только часть. Либо его глаза подводили? Её губы, малость обветренные, шевельнулись, — Ты отдыхай. — Ты здесь. Он силился сфокусировать расплывающееся зрение, рассмотреть её. Не мерещится? Она и правда тут. Рядом. Живая. Сестра улыбнулась. — Я здесь. — тёплая ладонь легонько сжала его руку, переложила её ему на живот, поверх покрывала. — Я здесь, благодаря тебе. Всё-таки, какая же она красивая. — Здесь. — Он сомкнул глаза, не в силах больше бороться со слабостью. Запах её волос успокаивал, убаюкивал. Когда он проснулся снова, было темно. Потолок со стороны окна вместо солнца теперь подсвечивался рассеянным неоном с улицы. Со стороны двери — желтоватым градиентом ламп накаливания, проникающим в щель. Доносился приглушённый шум посуды. Плеск воды. Саймон неожиданно осознал мучившую его жажду. Медленно, сквозь слабость и тошнотворное головокружение, сквозь стреляющую то тут, то там боль, он сел, спустил ноги на пол. Также медленно огляделся. Он сидел, закутанный в покрывало, на разобранном диване в гостиной. Шторы с нелепым принтом, гора компьютерного железа в углу, огромный постер Звездных войн на стене, реплика Сокола Тысячелетия рядом на старом телевизоре. С этого ракурса Саймон узнал место. Квартира Моки. "Ну конечно, Бран ведь предупреждал... А кстати, где он?" Тот как будто исчез. Не только голос, но и фоновое, подсознательное присутствие его будто растворилось, утекло куда-то. И это было не только последствие Переноса. Произошло что-то ещё. Дверь позади открылась шире, впуская больше света. — Эй-эй, не вставай. Моки. Тяжёлые широкие шаги обошли диван, остановились рядом. — А-а, ладно. На, возьми-ка, раз сидишь. Он протянул Саймону бутылку. Вода. Некоторое время Саймон жадно пил. Наконец, вернул бутылку, отёр губы, почесал лицо. Пальцы уткнулись в бинты на лбу. — Давно я..? — Чуть больше двух суток. — Моки оставил воду у дивана, сел на пол, скрестив ноги. Покачал головой, — Чума. Всё ещё не могу поверить, что у тебя получилось. — У нас, Моки. У нас получилось. — Ну да. — он помолчал немного, — Да. Наверно. Прохладно. Вечерами теперь уже ощущалась подкрадывающаяся осень. Не хватало тепла. Не хватало чего-то важного рядом. Кого-то важного. — Моки, а где... — Она в ду́ше. Еле заставил её отвлечься и позаботиться о себе. — Отвлечься? — Сидела тут с тобой неотрывно. Меняла бинты, поила. Повисла долгая тишина. Щекочущая теплота разливалась по телу Саймона. Успокаивая боль, приподнимая уголки губ в невольной улыбке. — Чума, — повторил он за Моки. Других слов он не находил. Сзади на них упала тень. Пахнуло влагой и шампунем. Саймон хотел оглянуться, но свинцовая голова и резь в рёбрах не давали двинуться. Моки поднял глаза. Засуетился, вставая на ноги. — Ну ладно, оставляю тебя в надёжных руках. Я на боковую. — он обошёл её в пороге, вышел. — Ночи, мелкая. — Ночи, дылда. — судя по голосу, она улыбалась. Дверь затворилась. Запах шампуня приблизился. — Как ты? — она села на пол, на место Моки, заглядывая Саймону в глаза. На ней была не по размеру огромная толстовка с индейским принтом и треники. — Живой. — ответил Саймон. — И такой же остроумный. — она слегка улыбнулась. Долго молчала. — Рада тебя видеть. — И я рад тебя видеть. Её лица было почти не видать в полумраке, но из-под влажной ещё чёлки сочился слабый свет. Рассеянный, едва заметный, будто заблудший лучик далёкого фонарика, случайно упавший на её лицо. Саймону даже показалось, что у него что-то не то с глазами. Зажмурил их, снова распахнул. Блик был на месте. — Твой... таймер. Он как-то странно... — Ага, — сестрёнка задумчиво приложила ладонь ко лбу, оправила чёлку. — С тех пор как мы здесь, он такой. Почти потух. — Она снова опустила руку, встретила его взгляд, — С твоими глазами то же самое. — В самом деле? — Саймон поднёс ладонь к глазам, но вопреки обыкновению она не осветилась его светом. — Странно. Брану полагалось уже вернуться. Но, судя по всему, последняя их вылазка в Фонд и Перенос сюда с Лейлой, обошлись ему дорого. Может даже слишком дорого. Саймон не был уверен, радоваться этому или нет. Без Брана он в первые за долгое время начал чувствовать себя почти нормальным, почти человеком. Но, с другой стороны, помощь этого надоеды приходилась кстати в последнее время. Лейла нарушила повисшее молчание. — Хочешь есть? — А? — живот, будто в ответ, скрутило острым голодом. В глазах потемнело. — Там спагетти, ещё тёплые. Моки приготовил отличный соус. — Я с радостью. У него не было сил дойти до кухни, и сестрёнка принесла ему порцию прямо в гостиную. Затем села рядом на пол и довольно наблюдала, как он ест. — М-м, святые угодники, — пробубнил он с набитым ртом, чуть не плача от счастья. — Почему я не гей? Давно бы женился на этом чуваке! Лейла изогнула бровь. — Хм-м, из вас бы вышла симпатичная пара. — Вот ты издеваешься, — Саймон погрозил сестре вилкой, — а я действительно рад, что готовил он, а не ты. Ты же помнишь, во что у тебя превращается любая стряпня? Твои угольки я бы и умирая от голода не смог бы... Она насупилась, фыркнула и пихнула его в бок. Режущая боль снова стрельнула в рёбрах, но это не остановило его смех. Беззвучный, отдающий болезненными спазмами в груди и пульсирующим жаром под бинтами, но искренний. Горячие слёзы навернулись в уголках глаз, голова поплыла, но он смеялся. Действительно смеялся. Он не помнил, когда делал это по-настоящему последний раз. Лейла, глядя на него, вскоре сдалась. Её нахмуренные брови дрогнули, ноздри напряглись, а губы скривились в попытке удержать улыбку. Саймон увидел её гримасу, и взорвался новым приступом хохота. — Ненавижу тебя. — наконец выдала она. — А я тебя люблю. — ответил Саймон, всё ещё широко улыбаясь. Фраза вылетела сама собой, по инерции. Он не успел себя остановить, и осознал, только договорив. Обыкновенная фраза. Но её особенный смысл вдруг повис между ними напряжённой паузой. "Но она ведь не знает..." Однако лицо сестрёнки вдруг изменилось. Расслабилось, вытянулось. Она вдруг как-то странно посмотрела Саймону в глаза. "Или знает?" Улыбка сползла с его лица. В груди снова заболело. На этот раз не от травмированных рёбер, но от волнения. От тоскливой и давней тяги в сердце. Тяги к ней. К любимой. Саймон сглотнул. Прочистил горло, в тщетной попытке выровнять дыхание, уставился в свою полупустую тарелку. Аппетит начисто пропал. — Спасибо, — он не глядя протянул ей остатки спагетти. Она приняла тарелку, молча поднялась на ноги. Какое-то время стояла рядом, затем также молча вышла из комнаты. И всё-таки она не знает. "Идиот, — проклинал себя Саймон в наступившей тишине и темноте, слушая, как на кухне Лейла убирает посуду. — Несчастный идиот и урод." Он тяжело опустился на подушки, потёр стянутую перевязкой грудь. Почему всё не может быть просто хорошо? Почему бы просто не радоваться их воссоединению? Зачем все эти усложнения, все эти надуманные, ненужные, несуществующие... Мысль оборвалась, когда дверь открылась, и сестрёнка неслышной тенью снова проскользнула в комнату. Несколько мгновений Саймон слушал только собственное гулкое сердцебиение в ушах. Затем диван рядом прогнулся немного под её весом, а её запах скользнул в нос. Вскружил голову не хуже крепкого виски. Шурша покрывалом, Лейла улеглась прямо под боком Саймона, закуталась по шею, устроила голову на подушках поудобней. Вздохнула. — Я сегодня очень устала и хочу спать, но всё-таки хорошо, что ты пришёл в себя. — прошептала она в темноте. — Завтра нужно бы снять бинты, посмотреть, как затягиваются раны. — Угу. Саймону хотелось повернуться на бок, лицом к ней, но останавливала боль и бинты. И покрывала. Ему хотелось сжать сестрёнку, маленькую, любимую, в своих руках. Прижать к себе, ощутить её подтянутое тельце вплотную к своему. Стиснуть её тонкую шею, впиться в её губы. Придавить её под собой. Одновременно проникая туда, куда его тянуло уже много лет. Много долгих лет. Всю жизнь. — Я так рада. — её голос становился всё тише. — Ты не представляешь себе, как я рада. Он повернул забинтованную голову к ней, утыкаясь подбородком в её лоб. Столько лет порознь. Но вот она рядом. Столько лет притворства, насильного отстранения, постоянного контроля. Столько лет самообмана. Но вот у него уже просто нет сил продолжать эту бессмысленную игру. Будто она ему не нужна. Будто это неправильно. Будто он сможет разыгрывать роль нормального брата до конца жизни. Лейла тихонько засопела в его плечо. Он нашарил её руку под покрывалом, сплёл их пальцы между собой. Если вся эта история с Фондом чему его и научила, так это тому, что всё притворство не имело смысла. Чуть не лишившись самой важной части своей жизни, самого её смысла, он наконец окончательно понял. Лейла, его сестрёнка, его кровь, его возлюбленная — должна быть его. А он — её. Вот так просто.