Пакт

На следующее утро, поднявшись еще до восхода солнца, Галадриэль обнаружила, что у неё пропал колун. Надвигались холода, и пора было наколоть немного дров на случай заморозков. Колун её, ещё помнящий руки Келеборна, всегда стоял у левой стенки дома, снаружи, рядом с колодой для колки. Этим утром, заплетя тугую косу и закатав рукава сорочки до локтей, она вышла на воздух и не нашла инструмента на привычном месте. Ни в доме, ни в огороде, ни во дворе — нигде нет. Она обошла своё хозяйство три раза, заглянула под каждую скамью, в каждый уголок, переворошила сажу в печке, мучительно вспоминая, что делала накануне вечером и не унесла ли колун куда-нибудь сама. Но нет же — его и след простыл. Не могла она найти себе места, и дело было даже не в холодах. Можно зайти к Бронвин, выпросить колун у них с мужем и наколоть впрок, да только… Пожиток у Галадриэль и так немного. Ровно столько, сколько для жизни надо, даже тарелка с ложкой и те по одной. Это её колун. Это её вещь, и кто-то её взял. Украли его, да и всё. Тот же злопыхатель, который вчера утром нож в её двери оставил — он и украл. Кто ещё мог? Кому надо было красть её колун, когда вся деревня знает, что она за просто так готова одолжить, раз нужда есть? Только встало солнце и закричали петухи, Галадриэль завернулась в шерстяную шаль, и с растрепанной косой побрела к дому старосты, мимо часовни и рынка, по пути размышляя, как дело было. Колун был на месте, когда она вернулась от Келебримбора, и весь день перед глазами маячил, пока она трудилась в огороде… А потом была проповедь. В дом Гил-Галада она постучалась уже уверенно и настойчиво. Деревенский староста открыл не сразу, а вид у него был такой, словно и чёрт на пороге его удивил бы меньше. — Доброго утра, — сказала она мрачно, глядя на него снизу вверх. — У нас в деревне завёлся вор, и я даже знаю, кто именно. Староста вздохнул тяжело, поднял взор к небу и ответил невесело: — Что пропало? Галадриэль изложила ему всё, как было — о том, что колун пропал ровнёхонько, пока проповедь шла, потому что она проснулась бы, если бы вор вздумал прокрасться ночью. А раз вся деревня на проповеди присутствовала, украсть мог только тот, кого там не было. — Что ещё за кузнец? — нахмурился староста с таким видом, будто Галадриэль умом двинулась и плетёт ему небылицы. — Кузнец у нас только один, женщина. — А ты сходи, сходи, — она так и топталась на пороге, кутаясь в свою шаль. — Келебримбор себе подмастерье взял. — Ступай-ка ты на площадь, — староста вдруг посерьёзнел, и Галадриэль поняла, что только сейчас он навострил уши, а до этого не слушал её совсем. — И там жди. Она сделала, как велено. Раз он гонит её на площадь, значит, будет суд — так обычно у них дела делались. Староста выслушивает жалобу, собирает вместе всех причастных на глазах у всей деревни, и начинается процесс до тех пор, пока обвиняемый не сознается, или доказательства его невиновности не предстанут в полной мере. Галадриэль подошла к колодцу и сложила руки на груди, зная, что возвращение украденного имущества — вопрос только лишь времени. Сомнений у неё нет в том, кто украл, и колун скоро к ней вернётся, а вор получит по заслугам. Она поймала на себе взгляд Бронвин, которая сегодня трудилась в лавке, но подруга ей и слова не сказала. Минута прошла, две, десять, прежде чем из-за угла показались староста, Келебримбор и новый его подмастерье. Для обвиняемого в воровстве выглядел он очень уж беззаботно, и Галадриэль заскрипела зубами — она-то ждала, что он приплетется смущённый и злой от того, что его преступление просто так не прошло. Он лишь сверкнул глазами на неё и улыбнулся так, будто его позвали на прогулку. Что-то намечалось. Воздух на площади встал особенный, заряженный, прокатился по всей деревне с такой силой, что Тео даже не нужно было с забора за спиной у матери спрыгивать и бежать к дому старосты, чтобы взобраться на табуретку и позвонить в колокол над дверью. Все и так знали, что пора на площадь. Гил-Галад прошёл сквозь столпотворение, поправляя белый воротник под горлом. Прокашлялся. Походил перед Галадриэль взад-вперёд, рассматривая носки своих сапог. — Добрые горожане! — голос его вмиг изменился. Стал громоподобным, громче, чем у Арондира. — Сестра наша Галадриэль уверяет, что у неё в доме произошла гнусная кража. Вчера во время проповеди из её хозяйства пропал колун для дров. Нам не нужен судебный процесс, чтобы знать наверняка, что каждый из нас был вчера в оговоренный час в часовне, за исключением лишь человека, которого даже я вижу сегодня в первый раз. Он перевёл грозный взгляд на Халбранда. Тот стоял ровно, поймал взор Галадриэль и махнул ей, не подымая руки. — За сим, — Гил-Галад шагнул к нему. — Прежде, чем мы займёмся пропажей, выясним, что за человек перед нами стоит. И почему не явил себя нам, как подобает. Воцарилась тишина. Кто-то перешёптывался в толпе, но Галадриэль не смогла разобрать слов. Халбранд наблюдал за старостой с лёгкой полуулыбкой («чего смеёшься, вор?!»), и оскорбительно долго молчал, делая вид, что не понял, что Гил-Галад обращается именно к нему и ждёт от него ответа. Галадриэль поймала себя на том, что её раздражает в нём всё, вплоть до того надменного движения головы, с которым он окинул собравшуюся толпу, прежде чем сверкнуть глазами на старосту. — Было много работы, — сказал он лениво. Хоть Гил-Галад стоял к Галадриэль спиной, она могла бы с точностью сказать, каким именно образом вскинул он тогда бровь. — В вашей деревне полным-полно работы для кузнеца, — просто пожал плечами Халбранд. — У вас и лошадей столько нет, сколько я вчера подковал заново, не говоря уж о переломанных вилах, топорах и перилах, с которыми я провозился вчера до поздней ночи. Всем сердцем ждал, что приду на проповедь и наконец взгляну на лица тех, для кого я вчера весь день старался, но увалился с ног от усталости, — он склонил голову, будто бы в почтении перед старостой, и Галадриэль совсем вскипела. — Лжёшь! — всплеснула она руками, не найдясь, впрочем, чем ему возразить. Лишь слушала с ужасом, как одобрительно шепчется толпа. Гил-Галад строго глянул на неё, встал руки в боки и помедлил. — Мне чужой колун ни к чему, — продолжал Халбранд простодушно. — Своих инструментов хватает. «Да кто ещё это мог быть? Добрые люди, которые отродясь ничего у меня без спросу не брали? Только ты и мог!» — Есть ли среди нас свидетели? — продолжил Гил-Галад. — Наблюдал ли кто-нибудь кражу? Тишина. — Отсутствовал ли кто-нибудь на вчерашней проповеди? Снова ничего. — В таком случае, я снимаю обвинения с… — он замялся. — Халбранд, — буркнул кузнец. — С Халбранда. Обвинения, но не подозрения, — он сделал ударение на последнем слове, добавляя ему важности. Галадриэль знала наверняка, что её пропажа старосту не волнует, но до того любил он публичные судилища, что к каждому делу относился как к наиважнейшему. — Жду тебя, Халбранд, после обеда. Если ты намерен среди нас жить, будь добр, уважь. Разочарованная толпа на этом стала понемногу рассасываться, и Галадриэль, в ужаснейшем состоянии духа, побрела к себе домой. Никакого настроения задерживаться на людях или гулять не было, и в тревоге она подумала, что стоило бы помолиться — очень уж взволновал её этот быстрый суд, поднял нехорошую бурю в её сердце. — Не брал я твой колун, и ты это знаешь, — Галадриэль закатила глаза, услышав голос у себя за спиной. Он нагнал её и шёл теперь рядом, выглядя всё так же невыносимо беззаботно, будто бы и не случилось ничего. Она глянула на него волком. — Держись от меня подальше, — только и сказала она, ускоряя шаг. Ему не составляло труда идти с ней в ногу — при таком-то росте. — Ты серьёзно? Из-за какого-то топора?.. — Ты не понял. Я говорю буквально. Держись на расстоянии, — она зыркнула на него снова, строго и с нажимом. И чего он за ней увязался? До дома, что ли, надеется её довести? Вот ещё не хватало. Ничейной женщине, да праздно шататься с каким-то пришельцем, которого она знает-то всего день — это где такое видано? Что люди-то подумают? — И это не «какой-то топор», — добавила она вдруг, не совладав с собой. Остановилась на месте, развернулась к нему лицом, в ту же секунду в порыве решив, что плевать ей, что подумают люди. — Это мой топор. И ты его взял, я это нюхом чую. Откуда ты вообще свалился на нас?! Он снова глянул на неё вот так странно, как в тот первый раз — будто видел больше, чем её лицо. «Дурной глаз у него.» А потом он улыбнулся, чуть дернул левым углом рта — и вот уже и не дурной. «Господи, » — подумала Галадриэль, глядя на него исподлобья снизу вверх. Захотелось перекреститься. — Ехал я по большой дороге, не увидел на пути овраг. Кобыла ногу сломала, пришлось зарубить, чтобы не мучилась. А, и без того дряхлая была, — голос потёк, как мёд, и Галадриэль поняла, что он эту историю впервые кому-то рассказывает. — Брёл по дороге под дождём… Не помню, сколько, не знаю, куда. Всё добро своё побросал как попало. И шёл до тех пор, пока ваш добрый кузнец меня не подобрал. Рыбак рыбака, знаешь как говорят? Я ему по гроб жизни должен теперь. Она поняла, что половину мимо ушей пропустила, и между ними повисла короткая тишина на пару вдохов, прежде чем она опомнилась и проговорила: — У нас живёт много добрых людей. Мастер Келебримбор поступает по законам божьим. — Хочешь сказать, он тут ни при чём? — Что? Халбранд прикрыл рот и посмотрел на неё как-то хитро перед тем, как взгляд отвести. — Тебе вообще зачем колун? Ты что, сама дрова себе колешь? — Ну конечно, — пожала она плечами. — А как иначе? — И никто тебе в этом не помогает? Мимо них, в опасной близости, вдруг проплыла Диса, направляясь куда-то по своим делам, и кинула на Галадриэль взгляд, который каждый из жителей деревни слишком хорошо знал. Такой взгляд, который каждый боится поймать на себе. — Мне пора, — опомнилась Галадриэль и развернулась было обратно к дому, как вдруг всю деревню разорвал душераздирающий вопль. Совсем рядом. Сначала леденящий, потом — гневный. Несколько голов одновременно повернулись в сторону звука. Крик исходил из амбара Бронвин — ей же и принадлежал, Галадриэль поняла сразу. Душа её испарилась из тела. — Да что же это!.. — снова вопль. — Помилуй! Галадриэль прошла вперед, как во сне, пока на дороге у дома проповедника собиралась толпа зевак. И тогда из амбара показалась она — вся в крови, взъерошенная, с дрожащим от гнева лицом, глаза пылают яростью, как тлеющие угли. А в руках — колун Галадриэль. — Это потеряла?! — рявкнула Бронвин, кинув топор ей под ноги, будто бы и не топор это вовсе, а змея живая. — Это ищешь?! Всё как во сне. Лезвие, топорище, руки Бронвин, стены внутри амбара, земля вокруг, овечья шерсть, овечьи головы — всё в крови. Все мертвы, выпотрошены, и Галадриэль слепо смотрит, как поднимается в воздух чужая рука, указуя на неё. И ничего она не видит, кроме пальца вытянутого, нацеленного ей прямо в сердце. — Ты… — молвила Бронвин одними губами. Послышался топот. Сквозь толпу зевак пробился Арондир, за ним староста и старик-кузнец. Галадриэль переводила взгляд с одного на другого, туда-сюда, по кругу, выцепила лицо Тео в толпе, совершенно онемевшая и растерянная. И тогда дух обрёл форму: то, что вот уже несколько недель витало над деревней, то, что кружило над ними, заглядывало к ним в окна и никогда их не покидало, опустилось вдруг на всех этих добрых людей и пробралось в их явь, сначала шёпотом, а потом и криками: ведьма.

***

— Одумайтесь, — молила Галадриэль, отказываясь верить, что здравый смысл покинул здесь каждого. — Как могла я зарезать чужих овец, если с утра была на площади? Что ж я, по-вашему, ночью в амбар прокралась, чтобы их перерубить? Зачем мне это? — Тишина, — Гил-Галад махнул рукой, и зазвенел снова колокол. — Давно копятся доказательства твоей колдовской натуры. Начать с того, что живёшь одна. — Мой муж без вести пропал, это всем известно, — отчеканила Галадриэль и выпрямилась. Пусть только попробуют вверить это ей в вину! — Пропал в лесу, в котором ты гуляешь свободно, занимаясь собирательством. Каждому также известно, что лес этот злой, и не всякий в него вхож. Ходят толки, что ты же Келеборна и сгубила. Чем докажешь, что не так было? Галадриэль ушам своим не поверила. Староста или умом двинулся, или обманул его кто-то — кому такое в голову придёт?.. — Всякий, кто меня знает, — заговорила она голосом четким и громким, по-мужски твёрдым. — Ответит, что я люблю его всем сердцем, и потому одна остаюсь. Даже мысль одна о том, что я в его пропаже и виновна, оскорбительна. — А с кузнецом молодым гуляешь, едва его узнавши, — это Диса заговорила из толпы. — Даёшь целовать себе руки. Шёпот прошёлся по толпе вновь, и Галадриэль будто пламенем объяло с ног до головы. В памяти её снова хлопнули ставни. — Затем и сгубила, выходит, — молвил Арондир, стоя смирно и глядя на неё строго, но не заглядывая ей в глаза. «Боится.» — Чтобы честных людей околдовывать, чтобы с бесами сношаться. — Замолчи! — зашипела Галадриэль, вне себя от обиды и горечи. — Не так всё было! — …Или для того, чтобы ещё больше времени на колдовство иметь. Чем она занимается весь день? Без мужа и детей? И без скота? — Точно, и скота-то у неё нет! Стало быть, она же наших коров и травит! — Здесь я ни при чём! — взмолилась Галадриэль, сходя с ума от голосов, жужжащих со всех сторон. — Люди! Что с вами? О чём вы?.. Зачем мне ваши коровы?.. — Не ты ли вчера моему сыну свой нож колдовской показывала? В руки давала? — Бронвин вдруг снова заговорила и приблизилась к Галадриэль вплотную, нос к носу, и заглянула ей в глаза так, что у той мороз побежал по спине. Такой она свою подругу не видела ещё никогда — ни искринки не осталось в чёрных глазах, ни намёка на былое тепло, только яд и железо. Плакать хотелось. — Ведьмы так молоко воруют, — уверенно заявила Бронвин, обернувшись к столпившимся. — Она может и дома сидеть, и гулять в другом месте, будто бы и ни при чём вообще. Втыкает в стену дома нож, и собирает с него стекающее молоко, как из вымени. Корова чахнет, надоя нет. А потом ходит и суёт этот нож всем под нос, чтобы всех одурачить, будто не видела его никогда. — Это бессмыслица! — закричала Галадриэль, обезумевшим взглядом окидывая тех, кого знает всю свою жизнь. Всё это она слышала, и не раз. Сама она ведьм боится как огня, и подумать страшно, что в её родной деревне мог прижиться дьяволов слуга. Но это… — Ходила ещё, расспрашивала, откуда мы воду скоту берём, — пробормотал Дурин себе под нос. — Чтобы знать, какой колодец травить. — Дурин… — протянула грустно обвиняемая. — Да что же это?.. — Доказательства неоспоримы, — прошелестел староста где-то у неё за спиной. — Церковь предписывает ведьму казнить. Если ты настаиваешь, что невиновна, полагается привязать тебе груз к ноге и спустить в реку, и, если вода тебя примет, похоронить тебя следует по-христиански. — Совсем сдурел?! — взвизгнула Галадриэль, развернувшись к нему лицом и уставившись в глаза. — Топить меня удумал?! И всё за что — за то, что меня обокрали гнусно и топором моим овец Бронвин перебили? Вы себя-то слышите все?! — голос её чуть не срывался, так страстно она кричала, заглядывая в лицо каждому, кто говорил против неё и прятал теперь от неё в страхе глаза. — Вы знаете меня всю жизнь! Половина помнит меня с детства моего, другие сами на глазах у меня росли! Разве был хоть раз, чтобы я в помощи отказала? Хоть раз сделала я кому-то зло?! Я живу честно, скромно, по законам божьим, пусть и одна, пусть и без детей! Я люблю вас всех, как семью родную, а вы топить меня вздумали, чуть что! Зато чужака, который плюёт на наши устои, вы за пару добрых подков простить готовы сразу? Вы не видите, что происходит? Не видите, что с его приходом начались все ваши беды?! Он мой колун забрал, он ими овец перерубил, и не удивлюсь, если он и воду потравил, чтобы скот ваш передох! - Абсурд, - покачал головой Арондир. - Всякий знает, что мужчины устойчивее к соблазнам дьявола, потому как принадлежат к роду человеческому, в отличии от женщин. Добрый работающий человек не может к нашим бедам иметь отношения. - Ладно, - всплеснула она руками бессильно. - Если всем вам так неймётся поскорее обвинить во всех бедах ведьму, я сама вам её найду! Разлилась тишина. Сердце билось у Галадриэль где-то в горле, пока подбиралось ползком осознание судьбы, которая ждёт её впереди. - Я найду её, - сказала она тверже. - И найду доказательства. Я добрая христианка, и в душе моей живёт бог. Моя вера приведёт меня к правде. Это же и правда так. Ни секунды жизни своей не сомневалась она в правдивости проповедей, и слова Святого Писания помнит лучше, чем голос своей матери, и противна ей одна мысль о том, чтобы пойти против бога - этого же должно быть достаточно, чтобы дать ей шанс? - Три дня, - тишину нарушил Гил-Галад. - Даю тебе, чтобы ты нашла виновную. Если по истечении трёх дней не найдёшь того, что ищешь, гореть тебе на костре за всё, что уже сделано, и за всё, что за эти три дня случится. Слова упали на неё тяжелым чёрным покрывалом, закрывая от всего белого света. В исступлении обводила она взглядом всех собравшихся, все эти родные лица, и не видела в них ни капли тепла или сочувствия. Бронвин не глянула на неё, взяла сына за плечи и увела в дом, и постепенно каждый повернулся к ней спиной, оставив её одну на протоптанной дороге, с кровавым колуном у её ног. - И правда, добрые люди, - прозвенел у неё за спиной проклятущий голос.