Пакт

Лес всегда темнел над этой деревней, как древнее спящее чудовище. Люди рождались и умирали, любили и страдали, смеялись и плакали, пока где-то на фоне всегда стоял этот злой безмолвный лес. Говорили, по ту сторону есть ещё деревни, богатые, сытые и процветающие, и некоторые молодые смельчаки даже пытались его пересечь в поисках лучшей жизни, но исчезали бесследно: сиди да гадай, нашли ли они то, что искали, или сгинули насовсем. Здесь, на самой его кромке, шестнадцать лет назад Галадриэль застал врасплох Келеборн. Им было по семнадцать лет, и они знали друг друга всю жизнь: вместе играли детьми, вместе донимали бабку-повитуху, которая им же помогла когда-то родиться и потом долгие годы присматривала за ними, пока их родители трудились на общее благо и не могли за ними смотреть; вместе они росли, друг у друга на глазах, всегда в глубине души зная, что однажды станут друг другу мужем и женой. В то тревожное и непонятное время, когда из детей они превращались во взрослых, когда танцы на деревенских праздниках уже начинали терять обаяние простого детского веселья и превращались в ритуал, они часто избегали друг друга и чаще проводили время наедине с собой, танцуя на пороге своей неминуемой судьбы, которой они оба ждали и боялись. Вот здесь, в тени старого зловещего леса, Келеборн впервые взглянул на неё как на женщину. Он вырос ладным и красивым — любой другой невесте на зависть. Свои светлые мягкие волосы он шнурком забирал в узел, оставляя кудри на плечах, и в тот день редкие лучи солнца, проскальзывающие в тень леса, плясали у него в глазах и сверкали так, что Галадриэль могла сложить о них стихи. Она поцеловала его первой, забыв тогда постыдиться своего поведения; что-то проснулось в ней в тот день, и когда Келеборн взял её лицо в ладони, привлекая к себе, Галадриэль поняла, что хочет прожить с ним всю жизнь. Что она уже знает его лучше, чем кто бы то ни было другой, знает его душу, всё, о чем он мечтает и думает, и любовь, которая проросла в ней за долгие годы, — самая что ни на есть библейская. Это была любовь не к его лучистым глазам, золотым кудрям или широким плечам, а к самой его душе, без которой Галадриэль не помнила своей собственной. И пока она его целовала, лесная тьма отступила в чащу, уронив на них лучи солнца. Десять лет она не видела его лица. Время пролетело незаметно — всякий раз поутру Галадриэль кажется, что он ушёл в лес только вчера, потому что дни сливались в один, никогда по-настоящему не заканчиваясь, а за ними — недели, месяцы и годы. По кругу возвращается одна и та же мысль — что стоит пойти его поискать, в то время как очевидная истина настолько пугает, что Галадриэль боится её коснуться. Будто бы в углу её дома всегда стоит чья-то чёрная тень, маячит на периферии зрения, а она боится на неё посмотреть и увидеть. И в лесу, гуляя со своей корзинкой и собирая ягоды с травами, она иногда останавливается на развилках троп и смотрит на странные амулеты, свисающие с ветвей, смотрит на них так долго, будто бы они смотрят на неё в ответ. Кто-то есть в этом лесу, кто-то живёт здесь и плетёт эти странные знаки, развешивает вдоль троп, будто бы указывая путь, и все эти годы Галадриэль боится пройти по этому пути до конца, не зная, что может ждать в конце дороги. — Ни в коем случае от меня не отходи, — Халбранд вернулся из кузницы с небольшим ручным фонарём, на который Галадриэль глядела без особого доверия. Идти в чащу ночью без источника света — это, конечно, безумие, но этот фонарь в лесу будет всё равно что маяк, кто бы в нём ни обитал. — Иди вперёд, я буду за тобой след в след. Они встретились на краю деревни, оба в дорожных плащах, и, как два ночных вора, двинулись к кромке леса. Всё это — полное безумие, понимала Галадриэль. Всё это рискованно и неправильно. Казалось, будто она совершает какое-то немыслимое преступление, делает что-то, запрещённое всеми законами — настолько неестественным было шагать в лес посреди ночи. — Ты так и не ответила, веришь ли сама в колдовство, — за её спиной шелестели сухие ветви кустов, которые Халбранд разводил в стороны руками, пробираясь за ней по узкой тропинке. Тусклый свет от его фонаря плясал на земле под ногами, и Галадриэль казалось, что они плывут в непроглядно чёрном море. — Ты же видел Тео. Его прокляли, это ясно как день. — С чего ты взяла? Я слыхал, такое бывает с людьми. Сидят себе смирно, а потом бросаются в припадки. Говорят, это болезнь головы. Галадриэль в ответ на это фыркнула. — Не бывает таких болезней головы, — сказала она, подняв свой фонарь повыше и пробираясь вперёд. — Будь это болезнь, она коснулась бы ещё кого-нибудь. То, что происходит с Тео — дело рук нечистой силы, тут даже гадать не нужно. Я в этом уверена. Халбранд ничего не ответил, но по звукам шагов у себя за спиной Галадриэль понимала, что он никуда не отстал и всё ещё идёт за ней. И всё же, чтобы не поддаться тревоге, она заговорила снова, просто чтобы слышать его голос и знать, что он никуда не делся. — Ты не веришь в Бога, — не вопрос, а утверждение. Она вдруг поняла, что всегда об этом догадывалась, но почему-то именно сейчас от этой мысли у неё побежали мурашки. За всю свою жизнь она никогда не встречала безбожников, и уж тем более никогда с ними не разговаривала. — Нет, не верю. — Почему так? — А почему ты в него веришь? — Странный вопрос, — ответила она тут же. — Ты веришь, что мы сейчас в лесу? Веришь, что сейчас ночь? — Разумеется. — Ну вот. Это очевидно, поэтому нет смысла в это не верить. Так же и с Богом. Если бы его не существовало, не было бы и нас. Ответом ей был тихий смешок, и Галадриэль попридержала язык, постыдившись вдруг того, что только что сказала. Только-только подумала она о том, что Халбранд при всей своей добродетели никогда не увидит Царствия Небесного и не попадёт после смерти в лучший мир, как он над ней посмеялся. — Я думаю, ты себя обманываешь, — сказала она со стальной ноткой в голосе. — И на самом деле тянешься к Господу. — Это с чего ты взяла? — она по голосу слышала, что он не воспринимает её слова всерьёз. — С того, что ты хороший человек, — сказала она. — Видишь ближнего в беде и тянешься помочь, даже когда все остальные это осудили бы. Даже зная, что тебе это может аукнуться. — И?.. — Это и есть Господь, — продолжила она уже не так уверенно, не понимая, как он не может видеть этой связи. — Он направляет твою руку, так же как и направил Келебримбора помочь тебе, когда ты был совсем один. — Келебримбор мне помог, потому что захотел, — возразил Халбранд ленивым тоном. — Бог тут ни при чем. И я тебе помогаю не потому, что какой-то старик на небе разгневается, если я не стану. — Как ты можешь так говорить? — она вдруг остановилась на месте и развернулась к нему лицом. — Можешь тысячу раз рассмеяться, но ты этими словами губишь свою душу. Неужели она для тебя ничего не значит? — Может, и не значит, — он буднично пожал плечами. — Может, я вообще считаю, что после смерти мы все обращаемся в ничто, и нет никакого Царствия Небесного, и рая нет, и бога тоже нет. Что с того? — Не имеет значения, что ты думаешь, — Галадриэль тряхнула головой, глядя на него снизу вверх. — Если продолжишь так говорить, тебя в любом случае ждут вечные муки, как ты не понимаешь? Тысячи и тысячи лет страданий, которым конца не будет до самого Страшного Суда. Разве твое упрямство того стоит? — Послушай, не лезь ко мне с этим, а? Мы тут твою бессмертную душу спасаем, не мою. Верь во что хочешь, мне всё равно. Я скорее сам на костёр пойду, чем стану играть в эти ваши церковные игры. Она смотрела на него выпученными, полными ужаса глазами — не от того, насколько напугал он её этими словами, а от одной мысли о том, что ждёт его после смерти. — Вашего бога не интересует то, кто как живёт и какие выборы делает, — Халбранд навис над ней и чеканил каждое слово, и Галадриэль распознала в нём свою собственную убеждённость. — Только то, кто и как за свои «грехи» просит прощения. Он впускает в свой рай раскаявшихся убийц, воров и насильников, но не тех, кто поступает по совести и без его помощи. Так что оставь это всё. Она не нашлась, что ответить на это, а потому развернулась и пошла дальше, обращая всё больше внимания на ветви деревьев, которые свет её фонаря выхватывал из темноты. Обиднее всего резало то, что Халбранд прав — в отличии от раскаявшихся грешников, в рай он не попадёт. И в этом была чудовищная несправедливость. — В колдовство я тоже верю, — бросила она ему, не оборачиваясь. — И мне противна сама мысль о том, что меня в этом обвиняют. Я не смею гордиться, но считаю, что моя вера достаточно сильна. Все мы не без греха, конечно… Но продавать свою душу, отказываться от вечной жизни, от божьей милости… Такого нельзя представить и в самом страшном кошмаре. Он не ответил. И спустя какое-то время Галадриэль поняла, что звука его шагов она больше не слышит.

***

Она стояла одна посреди непроглядно чёрного леса, озираясь по сторонам и надеясь выхватить взглядом его силуэт. Вокруг неё — сухие лысые ветви, и она уже столько раз повернулась вокруг своей оси, что никогда в жизни не угадает, с какой стороны она пришла и как вернуться обратно в деревню. — Халбранд? Ничего. Он просто оставил её здесь? Развернулся и ушёл обратно, задетый её словами? Но зачем? Что такого она ему сказала, чтобы он бросил её, да ещё и после всего этого битья себя в грудь — она ведь даже поверила, что он действительно поможет ей, что не бросит ни в коем случае одну, что для него тоже всё это почему-то важно… Да нет, он не мог. Должно быть, он заблудился. Свернул куда-то не туда. — Халбранд! Её бросило в жар. Кровь поднялась вверх по её венам, прилила к лицу, заставляя часто и неглубоко дышать, и Галадриэль показалось, что её голову охватил огонь. — ХАЛБРАНД! Где-то над её головой вспорхнула ночная птица, побилась крыльями о ветви деревьев, поднялась и улетела. Деревья скрипели где-то сверху от ночного ветерка, будто перешёптывались друг с другом о чём-то, глядя на неё сверху вниз своими древними полуслепыми глазами. Галадриэль смотрела в ночное беззвездное небо, исцарапанное тёмными силуэтами голых ветвей, прислушивалась к звукам ночи, надеясь среди них распознать его торопливые шаги или звук его голоса. Но нет, она была совершенно одна. Ветер улёгся, и деревья перестали скрипеть. На секунду в лесу воцарилась глухая тишина, в которой частое дыхание Галадриэль отдавалось оглушительным эхом, а потом она услышала шелест кустов где-то в отдалении. Сначала ей показалось, что это какой-то случайный единичный звук — может, белка проскочила или кролик, но потом звук повторился снова. Галадриэль вслушивалась в него, пока не поняла совершенно точно — кто-то движется в кустах. Дыхание встало у неё в груди, и на лицо упала вдруг белая прядь от слишком резкого поворота головы. Она снова подняла фонарь повыше, но не смогла распознать, откуда доносится этот звук. Зато в пятно света попал амулет, свисающий с ветки. Она всмотрелась повнимательнее и увидела тропу, уходящую куда-то в черноту ночи — над ней, подобно странной насмешливой гирлянде, свисали десятки таких амулетов. Все разных форм и размеров, но достаточно заметные, чтобы обозначить эту самую тропу. Её взяла дрожь. Она боялась пройти по этой тропе и днём, а сейчас, посреди ночи, совершенно одна, напуганная, растерянная, она смотрела в эту густую темноту и понимала, что должна по ней пройти. Что бы ни околдовало Тео, что бы ни мучило её родную деревню — оно там, на той стороне, и никогда ещё ни в чём другом Галадриэль не была так уверена. Она перекрестилась, вытянула из-за ворота сорочки крест и приложила к губам перед тем, как спрятать обратно. Ей казалось, что она шагнула в какой-то туннель. Тишина упала на неё глухим покрывалом, а ветви деревьев над головой казались потолком, нависающим над самой её головой. Темнота впереди не рассеивалась от света фонаря, а, казалось, наоборот поглощала его, высасывая из него весь свет. Каждый шаг давался ей с безумным трудом, хотя в отличии от привычных ей троп, эта была наоборот протоптанной, ровной и мягкой. Фонарь погас, и темнота вокруг стала почти неестественной — Галадриэль сомневалась, что даже без лунного света лес может быть таким тёмным в ночи. Сердце бешено стучало у неё в груди, и внезапно каждой своей клеткой она ощутила чёткое желание оказаться где угодно, но только не здесь. Тропа закончится рано или поздно, и она решительно не готова узнать, куда она ведёт. Еще и Халбранд её бросил. Рано, видимо, она сделала выводы о его душе. Был бы он по-настоящему добр и честен, то был бы сейчас с ней, а он обиделся на пару резких слов и тут же испарился, хороша поддержка. Теперь, наверное, вместе со всеми остальными будет тыкать на неё пальцем, когда она вернётся домой. Или того хуже — всем солжёт, что она ведьма и есть, просто чтобы посмеяться над исходом. С самого начала не нужно было ему доверять. Не было в его помощи никакой добродетели, только корысть — он наверняка чего-то хотел от неё, ждал, что она впустит его в свой дом, станет кормить, возляжет с ним… «Ну нет, вот об этом уже думала ты.» Думала, чёрт побери, и с каждым взглядом на него уходила всё дальше от Бога. Постыдно женщине впускать в голову такие мысли, стыдно поддаваться своей плоти — нет в этом ничего праведного, ни капли Бога, но её перебинтованная рука до сих пор полыхает в том месте, где его губы касались её кожи, и Галадриэль стыдно за то, что она до сих пор это помнит. Ей нужна молитва, пост, ей нужно прощение. Слушая проповеди, каждый ищет в себе Иисуса, а она нашла в себе блудницу. Ветви стали реже, амулетов всё больше. Посреди черноты она разглядела темно-серое пятно, осознав, что тропа подошла к концу. Глаза её уже привыкли к темноте, и в лишенной света черно-белой мутной картине перед собой Галадриэль увидела небольшую поляну с холмом посередине. А когда прищурилась, то поняла, что это не холм — это землянка. Или очень низкая хижина. Воздух вокруг неё стоял густой и насыщенный, пропитанный неизвестным Галадриэль запахом, от которого кругом шла голова. Хижина поросла мхом и выглядела настолько корявой и кривой, что можно было с уверенностью сказать, что её построил кто-то неумелый. Посреди кривой стены, смотревшей на Галадриэль, чернела дверь. Она шагнула вперёд, и вдруг тишину разрезал слишком громкий хлюпающий звук, и Галадриэль поняла, что не чувствует земли под ногой — стоило уронить взгляд вниз, и она увидела, как её ступня целиком скрылась в трясине. Тропа привела её в болото. Она дёрнула ногой, собираясь рвануть обратно по тропе поскорее, но трясина уже сомкнулась вокруг её щиколотки и неумолимо тянула вниз. Чем сильнее она пыталась вырвать ногу из трясины, тем быстрее её засасывало; фонарь выпал из её руки, и вторая нога подкосилась, согнувшись в колене. Она забила руками в панике, ища, за что бы ухватиться, но находила только воздух. Галадриэль потеряла равновесие, вскрикнув, когда нога исчезла в трясине по колено, и она рухнула, выставив перед собой руки; из груди вырвался крик, когда болото сожрало её по пояс, и в хижине напротив загорелся мутный зелёный огонёк. Галадриэль схватилась за мысль о том, что умирает, прямо перед тем, как болото проглотило её с головой. Но сознание её не успело погаснуть до того, как кто-то схватил её за подмышки и резко потянул вверх. Воздух ворвался в лёгкие и обжёг всё внутри, когда она рухнула на спину, на землю, твёрдую и надежную, хоть и влажную от болотной воды. Галадриэль бросилась вытирать густую липкую грязь с лица, чтобы хоть как-то открыть глаза, и в суматохе к её рукам присоединились ещё чьи-то — Халбранд стёр с её век и щёк следы трясины, взял за талию и потянул вверх, помогая подняться на ноги. Галадриэль кое-как разлепила глаза и вгляделась в его лицо, оплевываясь и жадно вбирая ртом воздух. — Слышишь меня? Я же сказал… — Где ты был?! — она схватила его за край плаща и тряхнула, чуть не плача. — Я тебя звала, звала!.. — Что? — он уставился на неё в смятении. — Ты убежала вперёд, и я с ног сбился, пока тебя искал! — Нет, ты шёл прямо за мной, а потом исчез! — замотала она головой, не сразу осознав, какими тяжёлыми стали её пропитанные водой и землёй волосы. — Это ты исчезла! — он взял её за плечи и тряхнул в ответ. — Я смотрел себе под ноги, а потом понял, что тебя впереди уже нет. Нашёл тропу, о которой ты говорила, пришёл к болоту и чудом заметил твои волосы на поверхности. Идём отсюда, здесь небезопасно. Галадриэль хотела было возразить, оглянулась по сторонам, взглянула на странную хижину. Огонька внутри больше не было, но внутри Галадриэль встал такой мороз, что она не стала возражать. Халбранд снова провёл пальцем по её щеке, будто бы вытирая остатки грязи, и тогда ей до безумия захотелось его обнять, но она сдержалась. — Что бы это ни было, оно там, — сказала она, пробираясь обратно той же тропой, теперь уже вслед за Халбрандом. На этот раз он держал её за руку, и тот страх, который сковывал Галадриэль по дороге сюда, совсем сошёл на нет. Теперь тропа была просто тропой, а амулеты на ветках — просто безделушками. Она не могла бы объяснить это сама себе, но чувствовала, что что-то испарилось из воздуха в этом месте. — Я уверена в этом. — Ну и хорошо, — сказал он, не оборачиваясь. — Утром расскажешь обо всём старосте. Дальше пусть сами разбираются. Она звучно выдохнула. За последнее время она так устала, будто бы не спала ни минуты — тревога не позволяла. Казалось, что с того момента, как Гил-Галад дал ей три дня, прошло не меньше недели, и она чувствовала себя совершенно измотанной и с трудом могла вспомнить, как ей вообще жилось до того, как всё началось. Когда они вышли из леса, на горизонте уже занимался рассвет. Галадриэль, вся в грязи, в тяжелом мокром плаще, чёрная с ног до головы, сама выглядела как лесное чудовище, от которого детишки разбежались бы в страхе. Пока она раздумывала над тем, как бы с ним на сегодня распрощаться и что делать со своей уничтоженной одеждой, то не заметила, как они дошли до её дома, и Халбранд без лишних обсуждений, будто в этом нет ничего такого, взялся таскать ей воду. Ей было неловко позволять ему работать сейчас — мало он натерпелся, что ли?.. Но всё происходило само собой, и он всем своим видом показывал, что его это нисколько не утруждает. Даже наоборот — она побаивалась сказать ему что-то наперекор. Он принёс ей два огромных полных ведра и ушёл, сославшись на усталость. И пока Галадриэль оттирала с кожи и волос грязь, он не покидал её мыслей — она из раза в раз думает о нём слишком плохо, а он из раза в раз доказывает, что она ошибается. В конце концов она вообще бросила мысль о том, что он действительно бросил её в лесу — должно быть, это лес сыграл с ними злую шутку, или ведьма наслала морок, и они действительно оба заплутали. Чем больше она об этом думала, тем менее вероятным ей казалось, что он ей солгал. Он действительно хочет ей помочь, от всего сердца, по своей собственной воле, и очевидно, не ждёт ничего взамен… Иначе не ушёл бы сейчас, а остался. Мысль уколола её больнее, чем следовало бы. Она хотела поймать несколько часов сна и отправиться к старосте днём, но провалилась в такой глубокий сон, что когда проснулась, за окном уже темнело. «Время уходит.» На улице моросило, когда Галадриэль вышла из дома, почти ожидая, что сегодня обнаружит ещё какой сюрприз — ещё один нож в двери, например, или обозлённых соседей на своём пороге. Но деревня жила так, будто ничего не происходило, и от её видимого спокойствия Галадриэль стало не по себе. Она прошла мимо часовни, остановилась у дома Бронвин, глядя снизу вверх в окно в спальне Тео — хотелось подняться к нему, проведать, посидеть с ним, но она не стала даже и пытаться. Снова прогонят, а время уйдёт. Чтобы он поправился, нужно поскорее найти хозяйку хижины в лесу. Найти и сжечь, чтобы развеялись её злые чары. На крыльце у дома старосты она вновь повстречала Халбранда — он сидел с молотком в руке, устанавливая новые перила. Они обменялись странными взглядами: он кивнул ей со знающим выражением лица, будто подбадривая, а она дёрнула в ответ краем рта в подобии улыбки, прежде чем постучаться Гил-Галаду в дверь. — У меня новости, — сказала она, когда дверь отворилась. — Собирай деревню, пусть все послушают.

***

— Нам нужен плот или мост, чтобы пройти по болоту, — Галадриэль обводила взглядом всех собравшихся на площади, пытаясь понять, какое впечатление на них произвёл её рассказ. — Слухи были правдивы: в лесу действительно живёт ведьма, и я покажу вам, где. Но в одиночку мне до неё не добраться, и мне нужна ваша помощь. Несколько десятков пар глаз смотрели прямо на неё. Гил-Галад, сложив руки на груди, долго-долго на неё смотрел, потом окинул взглядом серые и безрадостные лица собравшихся. — У тебя есть какие-то доказательства? — спросил он наконец. Галадриэль замялась. — У меня есть это, — она вынула из-за пазухи тот самый амулет, который нашла в амбаре Бронвин. — Ими усеян весь лес. Такие амулеты развешены вдоль тропы, которая ведёт к хижине на болоте. И Халбранд подтвердит все мои слова. — А как нам понять, что хижина не твоя? Галадриэль показалось, что она ослышалась, но Гил-Галад смотрел на неё так, что стало ясно: нет, не ослышалась. Она помедлила. — Сделать так, как я говорю: собрать мужчин, соорудить мост и зайти в эту хижину. — Так никуда не годится, — помотал головой староста. — Нам всем нужны доказательства, прежде чем куда-то идти. Она ушам своим не верила. — У вас будут эти доказательства, если вы заглянете в лес, — она повысила голос, глядя на Гил-Галада пристальным немигающим взглядом. — Я чуть на тот свет не отправилась, чтобы эту хижину найти. И я рискну ещё раз, чтобы показать вам всем, где она ст- — Или, — перебил её староста. — Или ты заманишь добровольцев в лес, чтобы их там погубить. Толпа зароптала, и Галадриэль почувствовала, как закипает. — У меня есть свидетель, — выпалила она. — Халбранд был со мной там, он видел эту хижину своими глазами. — Так и было, — кивнул он. — Всё, что она говорит, я подтвержу. — Кузнец ты искусный, Халбранд, и нет ни одного человека среди нас, кто был бы не рад тому, что ты у нас поселился, но сейчас помолчи, — мягко сказал староста. — Хижину ты, может быть, и видел, но чем докажешь, что Галадриэль не имеет к ней отношения? Откуда ты знаешь, что она не заманила тебя с собой специально, чтобы ты сейчас стоял и защищал её перед нами? — Ниоткуда, — пожал он плечами спокойно. — Но я ей верю. — Этого мало. Не исключено, что тебя она и вовсе околдовала… — С меня хватит! — Галадриэль поднялась на пару ступенек к колодцу, чтобы встать выше Гил-Галада и обратиться к соседям прямо. — Люди! В нашем лесу поселилось зло, которое травит ваш скот и калечит ваших детей! И оно живёт рядом с нами годами! Послушайте, что я вам скажу. Вы обвинили меня, добрую христианку, в преступлениях против самого Господа, но я не держу на вас зла за это. Несчастья, сразившие вас, ранят меня не меньше! Мне жаль, что вы голодаете. Мне жаль, что на Тео легло проклятие. И я хочу помочь и наказать ту тварь, которая насылает на нас эти казни. Идёмте же со мной! Кто пойдёт со мной в лес? У кого хватит храбрости и веры побороть это зло? Все они смотрели на неё. Гил-Галад — устало, Халбранд — с воодушевлением, Дурин — с недоверием, Диса — с разочарованием. Бронвин — мёртво. Несколько редких рук поднялись было в воздух, но тут же опускались — кого-то одёрнул сосед, кто-то резко передумал. Сердце Галадриэль ухнуло вниз. — Я обещала, что найду ведьму — я её нашла! — Ты нашла не ведьму, — громко отрезал староста. — Ты нашла хижину в лесу, о злой натуре которого известно всем и каждому здесь. Никто в здравом уме не пойдёт с тобой туда, Галадриэль. Прекрати этот цирк. — Цирк — это то, что ты здесь устраиваешь! — рявкнула Галадриэль, не торопясь спускаться со ступеней. — На мне нет никакой вины! Я принесла тебе решение всех бед, а ты делаешь всё, чтобы мне помешать. Может, это тебя ведьма околдовала? Может, это твоя хижина?! Может, это ТЫ во всём виноват! Она сама не верила в то, что говорит, и уже не пыталась никого ни в чём убедить, зная прекрасно, что с каждым сказанным словом закапывает себя всё глубже. Никто больше не поверит ей, сколько бы доказательств она ни принесла. «Твоим соседям нужна ведьма, и они её уже нашли». — Гил-Галад, — Бронвин вдруг заговорила. — Давно пора её сжечь. Галадриэль уставилась на неё широко распахнутыми глазами, и с лица её вмиг стёрся весь её праведный гнев, оставив одну только растерянность. — Бронвин… — Мой сын на пороге смерти, — Бронвин повысила голос. — Ты подождёшь, пока он умрёт, прежде чем её сжечь? Сколько ещё нам терпеть? Сколько должно умереть детей перед тем, как мы сделаем то, что должно? — Зло, которое околдовало его… — Галадриэль снова не дали договорить. — Одна ночь и один день, — отрезал Гил-Галад. — Такой остался срок. Любой, кто попытается навредить Галадриэль до того, как срок истечёт, будет отвечать передо мной. — И что мне делать прикажешь? — раздражённо бросила она. — Без чужой помощи? Сидеть и ждать смерти? Какой смысл, если вы не видите очевидного? — У нас с тобой разные понятия об очевидном, начнём с этого, — староста всем своим видом показывал, что хоть и вступился за неё только что, но ни на секунду ей не поверил. — До тех пор, пока не приведёшь свою лесную ведьму сюда и не покажешь нам, ты сама по себе. На том и порешили. Никто даже не пытался слушать её — толпа рассосалась по велению Гил-Галада, а Галадриэль так и осталась стоять на ступенях у колодца, глядя вслед удаляющейся Бронвин, которая даже не сказала ей ни слова. «Давно пора её сжечь.» Горькие слёзы подступили к горлу, и она захлебнулась в горячей ярости. Да, дружба их уже погибла, и Галадриэль это приняла, но желать ей смерти?.. — Я зайду к тебе попозже, — Халбранд тронул её руку, пересёкся с ней глазами, и, размахивая своим рабочим молотком, ушёл обратно работать. Она поплелась куда-то, сама не зная куда. Больше всего на свете ей хотелось зайти в часовню и посидеть у алтаря в одиночестве, чтобы помолиться, побыть с Богом наедине и найти в своей душе ответы, найти путь к спасению, вспоминая библейских святых. Но на дверях часовни висел огромный замок — время проповеди ещё не настало. А когда двери отворятся, хода туда ей всё равно нет. «Вы не позволяете мне даже молиться. Как я должна спастись?» Но чтобы молиться, ей не нужен алтарь, не нужен красивый резной деревянный крест, на котором изображён умирающий Иисус. Хватит и того, что висит у неё дома на стене, там, где она будет наедине с собой, в тишине, вдалеке от чужой ненависти. Мрачные мысли сковали её разум. Те, за которые ей было бесконечно совестно, но которые она не могла не пропустить. Она едва не умерла в том лесу. Она шла туда сквозь страх, через силу, переступив через себя, и чуть было не осталась там навсегда — всё затем, чтобы найти и искоренить настоящее зло, терзающее её родное место. И всё ради чего… — Отец мой небесный, — шептала она, стоя на коленях перед крестом и сложив руки в молитвенном жесте. — Прости мне мою гордыню, алчность и похоть. Прости мне мою греховную женскую натуру. Прости мне мой гнев на бедных напуганных людей. Дай мне сил простить их и не таить на них зла, и прости их блудные души. Всю мою жизнь я чту твои заповеди и люблю тебя всем своим сердцем. Молю тебя: дай мне сил найти путь к истине. Покажи мне, что делать. Немой крест смотрел на неё со стены. Галадриэль перебирала в памяти жизни святых мучеников, вспоминала Иова, пример терпения, но не могла взять в толк, как ей должно перетерпеть свалившееся на неё проклятие. И чем дольше она смотрела на крест, тем отчётливее понимала — дорога у неё только одна. В дверь постучали. Галадриэль поднялась с колен и с опаской отворила, вновь опасаясь, что за дверью стоят соседи, готовые предать её огню. — Не помешал? — Халбранд зашёл, как и обещал. — Нет. Проходи. — Как ты тут? — он прошёл внутрь дома, когда Галадриэль начала хлопотать с котелком, чтобы хоть чем-то его угостить. Еды в доме нет, но ничего не поставить на стол она не могла, поэтому решила на скорую руку отварить трав. — Я молилась, — ответила она, не оборачиваясь. — Мне больше ничего не остаётся. — И как, помогло? — Как посмотреть. Он промолчал. Когда Галадриэль закончила с котелком, то обнаружила его стоящим у себя за спиной. Встретившись с ним взглядом, она вдруг замялась. — Ты спас мне жизнь, — сказала она тихо. — Ты и представить себе не можешь, сколько всего я успела о тебе подумать, когда решила, что ты меня там бросил. И за это я прошу у тебя прощения. — Брось, — он мотнул головой. — Нет. Ты очень мне помог, Халбранд. У нас почти получилось. — У нас ещё получится, — поправил он её. — Думаю, я знаю, как… — Нет нужды, — она покачала головой. — Я не пойду обратно в лес, и ты туда за мной не пойдёшь. Ты уже достаточно рисковал. — Тогда что ты будешь делать? — он в недоумении поднял бровь, вглядываясь в её глаза. От него пахло чем-то приятным — элем, кажется. Запах был ей чужим, но странным образом кружил голову. — Думаю, я пойду на костёр, — молвила она, опустив взгляд. — Рехнулась?! — он вдруг схватил её за плечи, отчего по всему её телу резко прокатилась волна мурашек. — Не пойдёшь ты ни на какой костёр! — У меня нет другого выхода, — запротестовала она, снова на него взглянув. Глаза у него горели так, будто она только что нанесла ему страшное оскорбление. — Что бы я ни сделала и не сказала, никто больше не посмотрит на меня как раньше. Ты был прав. Они искали ведьму и нашли её, только я не могу их за это винить. Если бы обвинили кого-то другого, я была бы в той толпе и не вступилась бы. Даже если я попаду в ту хижину и притащу ведьму в деревню, это уже не поможет. — Ты можешь уехать! — прошипел он, не ослабляя своей хватки. — Послушай себя! Пойдёшь на смерть, потому что этот сброд тебя оклеветал? Это тёмные, чёрствые люди, которые запутались в собственных суевериях — и ты собираешься за них умирать, что ли? — А как Иисус умирал? — бросила она горячо. — Точно так же! По велению тёмных и чёрствых людей, из-за их заблуждений. Он знал, что его осудят и приговорят к распятию, и всё равно… Он вдруг звучно рассмеялся, отчасти злобно, отчасти горько, и смех этот будто бы поджёг что-то внутри неё. — Это не смешно! — Нет, это не смешно, — покачал он головой. — Это грустно. Он разжал свою хватку, но не двинулся с места. Галадриэль смотрела на него, не зная, что и думать, когда он вдруг поднял руку и убрал ей прядь за ухо. — Это очень грустно, — повторил он уже другим голосом. — Что ты живёшь в этой деревне и думаешь, что на ней заканчивается мир. Ты молода и красива, — пальцы скользнули с уха по щеке и к подбородку, приподнимая её лицо. — Но заточена здесь, запрещая себе любую радость, потому что так велел какой-то бог на небесах, которого ты в глаза не видела. Наверное, тебе и умирать не жалко. Кому нужна такая жизнь… — Праведная? — выплюнула она, вскинув бровь. — Богоугодная? Скромная? Честная? Какая? Он чуть склонился, оказавшись в каких-то паре сантиметров от неё, и Галадриэль показалось, что он сам источает жар, как от очага. Она едва дышала, пока он смотрел ей в глаза с неуловимой насмешкой на губах, а потом выплюнул тихо, будто бы зная наверняка, насколько глубоко это её заденет: — Пустая. Она рассвирепела. Может потому, что он попал в точку. Может потому, что её до белого каления бесило его неверие. Может потому, что она слишком долго позволяла ему насмехаться над собственной верой, а может, её просто довёл его чужеродный запах и невыносимая близость его лица, с которой он управлялся настолько легко, точно не имел понятия о том, какой эффект это на неё оказывает — резко и быстро, не дав родиться ни единой мысли в голове, она припала к его губам. В этом не было ни крупицы той невинности, которую она воображала себе накануне. Он ответил ей с готовностью и охотой, и у неё кругом пошла голова; поцелуй быстро стал глубоким, жарким, не оставляющим никаких шансов на то, чтобы привыкнуть друг к другу и прочувствовать друг друга как следует. Его было слишком много, и в какой-то момент Галадриэль положила руку ему на шею, впиваясь в неё ногтями, а следом прихватила зубами его губу, прервавшись на секунду, чтобы сказать этим: «это я тебя целую, а не наоборот». Он понял. И едва слышно усмехнулся. Она не спешила от него отрываться — поднялась на цыпочки, позволив его рукам обвить свою талию, взяла его лицо в ладони и сбавила обороты. Губы его были на удивление сладкие, мягкие, опьяняющие, хотя Галадриэль и не с чем было сравнить — она за всю жизнь целовала только одного мужчину, и видит Бог, второго быть не должно было. Всё это неправильно, греховно, грязно — «да, грязно», мелькало в её сознании, пока она целовала его и с упоением ловила то, каким неглубоким становится его дыхание, и как постепенно их поцелуй становится другим. Сама того не заметив, Галадриэль оказалась прижата к стене. — Ты понятия не имеешь, чем собираешься жертвовать, так ведь? — прошептал он ей в губы, толкнувшись бедром между её ног. У неё из лёгких тут же вышел воздух, и она вытянулась в струнку, абсолютно поглощённая его близостью. — Ты не такая. Ей слишком нравилось то, как скачет её сердце в затянутой тугим платьем груди. Слишком нравилось, как его рука скользит вверх по бедру — когда ладонь проскальзывает край шерстяного чулка и касается голой кожи, с губ Галадриэль срывается настолько порочный звук, что ей становится страшно от самой себя. Блудников же и прелюбодеев судит Бог… Но она просто поцеловала его. Да, с грехом в сердце, но это просто поцелуй — ещё не грех. Где начинается этот грех? Его губы на её шее — это уже грех или ещё нет? То, как она скользит губами по его уху — это грех? Может, грех — это его рука между её ног? Или тот влажный жар, который она там находит? — Всё, — слабо протянула Галадриэль, одёргивая его руку и отрываясь от него, выныривая из-под его хватки. — Тебе пора. — Да ты издеваешься, — она не могла даже смотреть на него, на упавшие ему на глаза растрепанные волосы, на исцелованные покрасневшие губы. — Время позднее, — она приоткрыла дверь, кивнув на выход. — Уходи. И он ушёл. В очаге разгорелось пламя, и крышка на котелке застучала.