ни холодно ни жарко

По вторникам я могла спокойно жить, не боясь пересечься в коридоре с тем, кто заставляет сгорать меня дотла и умирать лишь из-за одного взгляда, до одури равнодушно брошенного в мою сторону. Мне в этот день нужно было приходить ко второму уроку, ему — к шестому. На третьем этаже меня в такое время не бывало, он же за пределы этого этажа никогда и не выходил. Сама судьба с превеликим удовольствием разъединяла нас в совершенно противоположных направлениях. На то ей большое спасибо, брошенное в горьких слезах, что так и не удалось скрыть. Я прохаживалась взад и вперёд перед одиноко стоящей дверью в конце коридора. Напротив неё находилась единственная лавка для трёх человек, которая была завалена десятком рюкзаков одноклассников. Вроде бы и хорошо придумали: чтобы места никому не досталось — будут складывать туда свои вещи, ведь, уверена, без рюкзака жилось бы намного легче. Не пришлось бы постоянно расправлять спину из-за неприятного чувства, будто позвоночник скрутился в спираль и в изначальное состояние никогда больше не возвратится. А руки, из последних сил держащие этот ненавистный на целую жизнь аксессуар, в буквальном смысле отваливались спустя три минуты и покрывались ссадинами. Возможно, решение ребят и правда было хорошим, но в данный момент мне до безумия хотелось куда-нибудь присесть и спокойно повторить биологию, а не как сумасшедший учёный рисовать круги, правда не мелом, вокруг закрытого кабинета. Разочарованно вздохнув, я крепче схватила небольшой учебник и, громко захлопнув его, поплелась на третий этаж. Лишь ради лавок, стоящих там рядом с каждым кабинетом. «Больше мотивов не было», — настойчиво твердила сама себе и быстро поднималась по лестнице, на пролёт которой приходилось по тринадцать ступенек. Пришлось их посчитать, дабы мысли о ком-то другом не мешали усвоению информации про раздражимость и эмоции, а также сотню других процессов, происходящих в нас ежесекундно. На этаж я поднялась с другой стороны, так сказать, с совершенно другого конца, чтобы сейчас, на перемене перед седьмым уроком, не увидеть никого, кто мог бы заставить меня реагировать на его существование слишком остро. Я сразу нашла свободное место на лавке и села где-то между пятиклассником, который учил гигантское по размеру и сложности стихотворение, и девушкой из параллели, активно разговаривающей с кем-то по телефону, кого своим сладким голосом она называла по уменьшительно-ласкательному имени. В таком окружении повторять параграф по биологии было не самым лучшим занятием, но зато я наконец-то могла спокойно присесть. Не спеша расправив плечи и уткнувшись острыми лопатками в холодную серую стену, я снова открыла учебник и пробежалась глазами по тексту. Тема под названием «Высшая нервная деятельность. Поведение. Психика» заучилась мной настолько сильно, что если бы кто-то разбудил меня в три часа ночи и попросил рассказать это, то я бы так и сделала и даже не спросила, зачем данному человеку в такое позднее время нужно об этом знать. Сухие губы, которые начали трескаться из-за первых осенних морозов, слегка подрагивали при прочтении, и со стороны это выглядело так, будто я шепчу древнее проклятье. Хотя, если честно, термины по биологии и правда лучше всего охарактеризовать подобным выражением, потому что, используя слова из латыни, действительно можно кого-нибудь вызвать из потустороннего мира. Пятиклассник слева от меня засуетился, принялся складывать книгу в рюкзак, практически спрыгнув со скамейки, и забежал в соседний кабинет русского языка и литературы. Девушка же из параллели, оказывается, давным-давно покинула меня, чего уставшие глаза даже не приметили. Я вгляделась в толпу, рассеивающуюся по коридору, и поняла, что в скором времени прозвенит звонок. По пути обратно на второй этаж мой взгляд всё же наперекор разуму устремился в сторону двадцатого кабинета и застыл, заметив вдалеке силуэт учителя истории. Он сдержанно улыбался одной из сотни своих учениц и рассматривал тонкую тетрадь, которую та дала ему в руки, невесомо коснувшись пальцев. Его рубашка позволяла с особо тщательным удовольствием разглядывать острые ключицы, что я бы и сделала, если уж признаваться хотя бы самой себе, но, судя по беспокойному взгляду школьницы, пристально следящему за каждым действием преподавателя, она не воспользовалась таким удачным шансом и думала только об оценке, которую в итоге получила бы за проверку работы в тетради. Я лишь мысленно пожелала ей удачи и поторопилась спуститься вниз, ибо приметила, как эти двое хоть и неосознанно, но вполне себе верно шли в мою сторону. На биологии меня так и не спросили, поэтому фраза из книги: «Чувства не всегда постоянны. Они появляются, достигают своего апогея, а затем могут ослабеть или угаснуть совсем», навечно отпечаталась в моей голове и оставила маленький шрам на сердце, но тот отчего-то становился всё больше и больше, пока и вовсе не разорвал алую мышцу на две изогнутые части, впоследствии уступившие место пустоте, которая ждала этого часа очень долго и в конце концов начала своё царствование внутри моей души. В качестве правителя её установили на неопределённый срок, но официально я бы хотела согнать её с престола уже сейчас. За окном в эту минуту разлился очередной дождь. И, к сожалению, я забыла взять с собой зонт. Быстрым шагом я преодолевала путь от школы до остановки, стараясь не задерживаться под открытым небом, дабы моей кожи не коснулись столь требовательные ледяные капли. Тёмные унылые тучи прижимались друг к другу с невероятной силой, создавая на печальном небе купол отчаяния, чьи слёзы так и норовили проникнуть мне за ворот пальто. Гнусное солнце исчезло вместе с последним летним днём и объявило, что вернётся в марте, а, может быть, и в начале апреля. В его отсутствие непривычный скользкий холод забрался под одежду, оставил после себя целую кучу неудовлетворённых мурашек, и сердце моё практически перестало биться, когда увидело на другой стороне узкой улицы педагога, закравшегося в самую глубь сознания. Он так же, как и я, быстро покидал школьную территорию без зонта, ловя тёмными прядями волос небесные слёзы. Его это не то чтобы смущало и злило, но тратить свои силы на столь обидчивую погоду он не хотел. Свой серый шарф учитель истории крепко держал в левой руке, пока другой старался расстегнуть хотя бы верхние пуговицы пальто. Удивившись тому, что при такой низкой для ранней осени температуры ему стало жарко, я легонько усмехнулась и отвела взгляд, продолжая идти к автобусу. Меня рассмешило то, как он боролся с непреодолимым желанием снять с себя верхнюю одежду, но из-за косых переглядок прохожих не делал этого. Я радовалась, что и он страдал от непонятного состояния, которое преследовало меня второй день подряд. Дрожащими холодными пальцами я растягивала рукава свитера, дабы согреться, и безостановочно шмыгала носом, проклиная тайные чувства по отношению к историку и моросящий дождь. Я утопала в собственных надеждах на взаимность и не помнила о том, что у меня никогда не получалось плавать. Моё тело всегда шло на дно, каким бы глубоким не был водоём. А если же он состоял лишь из тошнотворных чувств, то скорость падения становилась больше, и я погибала практически мгновенно, не учитывая столь важную силу Архимеда. Пересечься с учителем мне удалось на пешеходном переходе, когда нужно было пройти на ту сторону улицы, где только что шёл он, а ему на ту, где была я. Мы были векторами с противоположными направлениями и, о чёрт, с каких это пор в моей голове начала всплывать физика вместе с геометрией? Я нахмурилась, но молящими глазами глядела на того, кто сегодняшней ночью приходил ко мне во сне, и ожидала, пока он посмотрит на меня в ответ. Но этого не случилось, и внутри стало по-особенному холодно. Преподаватель промчался мимо меня, упорно глядя вниз, быть может, на свои ботинки, и не услышал, как рядом с оглушительным звоном разбились чьи-то надежды. Домой я пришла со слезами на глазах и со злостью на ученицу, которая бредила своим учителем. Это было жалкое зрелище, недостойное ни единого аплодисмента, брошенного чутким зрителем. Вы могли бы посмеяться надо мной и, уверяю, от этого стало бы легче.