Наследник графа Алегре

Граф Монтани стоял у окна, вцепившись обеими руками в подоконник и вглядываясь вдаль: парковая дорожка, обрамленная идеально ровными клумбами и симметричными боскетами с обеих сторон, убегала вперед от парадного входа, и цветники радовали взор красками конца лета, яркими даже в свете фонарей, — но Габриэль не отводил глаз от ворот. Она должна приехать сегодня. Граф был уверен, что Мария не станет отправлять гонца. О, она опередит всех гонцов мира, получив его послание. Днем, когда на них напали в лесу, перестрелка продолжалась какие-то четверть часа — и Габриэль удивлялся, как умудрился не поседеть за это время. Отбить посла удалось: граф Верэн остался целым и невредимым, и когда Его Величество узнал о происшествии, он изменил планы и велел срочно подготовить гостевые покои у себя во дворце, понимая, что прямо сейчас его советнику будет не до дипломатических переговоров. Злоумышленники ранили в бок Марселя, слугу Альберта, и он теперь отлеживался в постели, проливая слезы о своем молодом господине. На самого Монтани обрушился вес застреленной лошади, с которой он не успел спрыгнуть. Впрочем, он считал, что ему здорово повезло: ничего не сломал, отделавшись ушибами. Хотя это ли считать везением? Пальцы побелели от напряжения. Одно воспоминание о том, как увозили Альберта — при нем, у него из-под носа! — вызывало головокружение. И он не помог ему. Не защитил. Не сделал то, что должен был сделать на правах супруга и благородного дворянина. Где он теперь? Где эти негодяи? Кто эти негодяи? Сразу после происшествия он помчался во дворец, чтобы доложить обо всем королю. К счастью, посла удалось убедить в том, что нападавшие — обычные разбойники, однако сам граф Монтани и Его Величество в это не верили. — Они нападали именно на карету графа Верэна, — пояснил Монтани, — к нам они подступились уже после того, как поняли, что посла с налету не возьмешь. Может, решили, что мы — более легкая добыча. Он с горечью покачал головой: так оно и получилось. — Возможно ли, что кто-то решил сорвать переговоры с Лотоной? — Рассуждал Плаций. — Бесспорно, желающих найдется немало — но мало кто отважился бы на такие радикальные меры. Ведь если виновник отыщется, ему грозит обвинение в государственной измене. — Допросить всех, — скрипнул зубами граф, — и если хоть один, хоть единым намеком… — Это будет долго, — прервал его король. — Но начнем мы с герцога Гесере, как с главного противника мира с Лотоной. Возможно, это и не его метод, но на что не отважится человек, когда его чаяния близки к крушению. Пока же следует сообщить о случившемся графу Алегре. Быть может, у него найдется дельная мысль по этому поводу. Граф отправил послание и в поместье Алегре, и в поместье Валлоров. И, поскольку последнее располагалось чуть ближе к Сонанте, Марию он ожидал раньше. Пожалуй, с его стороны было эгоистичным так волновать беременную женщину. Но, подумав, Монтани решил, что оставлять ее в неведении было бы гораздо более жестоко. Да и хуже, если она узнает о происшествии не от него. А потом, ему хотелось увидеть Марию. Сейчас, как никогда, лишь присутствие самого близкого Альберту человека способно было придать ему сил и уберечь от окончательного впадения в уныние. Мария и Адам примчались уже в темноте. Конюх поспешил принять взмыленных, почти загнанных лошадей, а граф чуть ли бегом не выбежал встречать супругов. Мария, растрепанная, взъерошенная, мокрая от пота, бросилась к нему, тяжело дыша, и схватила его за плечи: — Граф Монтани! Что с моим братом? Габриэль прекрасно ее понимал: тут не до любезных приветствий и хороших манер. Вот только, увы, на ее вопрос он толком не мог ответить. Пригласив их войти, он начал свое повествование уже по дороге в замок. Глаза Марии блестели от слез, но она не плакала, а только хмурилась и сжимала кулаки. Но когда они добрались до гостиной и граф предложил гостям утолить жажду с дороги, она, едва коснувшись стула, вновь вскочила: черные глаза, так похожие на глаза его супруга, сверкали безумием. — Граф… Мне нужно в комнату Альберта. Она не спрашивала его дозволения — скорее, уведомила о своем решении. Габриэлю и Адаму только и оставалось, что поспевать за ней, когда она бежала по коридору. Возле покоев брата она сбавила шаг, и к двери подкрадывалась уже на цыпочках. Мужчины переглянулись в недоумении: она ожидает увидеть Альберта там? Неужели потрясение так сказалось на ее крепких нервах, что и они сдали? Тем временем Мария приотворила дверь, осторожно заглянула внутрь и только потом, по-прежнему на цыпочках, прошла в комнату — и тогда Монтани услышал тихий возглас: Мария прижала ладонь ко рту, а взгляд ее был устремлен… В темноте граф не сразу разобрал куда. И только когда девушка ступила в том направлении, граф заметил нечто белое в ночи. — Черныш, — прошептала Мария, — я так и знала… я только на тебя и надеялась. Сонный Черныш трепыхнулся, когда она прикоснулась к нему, чтобы развязать белую ленту. Но она осторожно освободила ножку птицы, и та снова спокойно уснула, словно это была ее комната, а пришедшие — случайными ночными гостями. Выйдя в тускло освещенный коридор, Мария, не глядя на графа, отдала ему шелковую ленту, поспешно разворачивая туго свернутый кусок бумаги. Монтани переводил ошалелый взгляд с нее на ленту. Ленту Альберта. А Мария сосредоточенно пробежала глазами письмо, прежде чем вручить его графу. «Граф Монтани, Искренне надеюсь, что вы живы и даже здоровы. Моим же жизни и здоровью на данный момент ничто не угрожает. О местонахождении своем уведомить вас, увы, не могу, но это похоже на замок, что находится на небольшом возвышении. Окно выходит на восток. Вид на лес. Слева начинаются холмы. От того места, где меня схватили, мы скакали галопом пять минут. Вы должны были запомнить направление, а если не запомнили, спросите у сопровождающих. Потом мы перешли на быструю рысь, дорога стала более жесткой и повернула чуть вправо. Так еще где-то полчаса. Затем, кажется, перескочили через овраг, и вскоре после этого ушли налево, и снова около получаса, пока не свернули направо на каменную дорогу. По ней мы ехали не больше десяти минут, прежде чем прибыть на место. Я не имел возможности ничего увидеть, пока меня не привели в комнату вверх по лестнице. Со мной обращаются хорошо, если плен вообще можно назвать чем-то хорошим. В моем распоряжении спальня, гостиная, библиотека и даже личный слуга Филипп, кроме которого я никого здесь не видел и который не отличается разговорчивостью. Если эти сведения хоть в чем-то вам помогут, я буду безмерно счастлив. Ваш Альберт». — Вы же сказали, что все это время Черныш был с вами, — пояснила Мария. — Этот скворец невероятно умен и очень привязан к моему брату. Таскался за ним всюду, что твой верный пес. И где бы ни летал, всегда возвращался к нему в комнату, тем более, Альберт его подкармливал. Он и здесь оставил зернышки, — она улыбнулась. — И Черныш это заслужил. О, он заслужил все запасы зерна, что есть в наших владениях! С этим граф поспорить не мог. — Давайте же отправимся по указанному им пути немедленно! Я… мы с Адамом, допустим, что-нибудь придумаем, но с вами и вашими людьми у нас больше шансов. Найдем этот замок, проберемся тайком… — Моя госпожа, при всем уважении, мы никак не можем ехать сейчас. Мария подошла ближе, глядя на него с мольбой: — Граф Монтани, вы любите моего брата? — Я люблю вашего брата, — твердо ответил Габриэль, — и сделаю все для того, чтобы его вызволение прошло успешно. Для этого требуются силы, превышающие те, что есть у меня. Госпожа Валлор, господин Валлор, я хотел бы попросить вас остаться в замке и встретить графа Алегре, который должен вскоре прибыть. Я же, с вашего позволения, немедленно отправлюсь к Его Величеству. Передайте отцу, что во дворце ему будут рады. К Его Величеству графа пропустили почти сразу: король не спал, мучимый объяснимой бессонницей. Услышав удивительную историю и прочитав письмо Альберта, Плаций велел принести карту и отметил место, где произошло нападение. — В пределах часа-двух езды оттуда в разных сторонах света находятся владения Солира, Мартисса, Биато и Киоли. Покажи, в какую сторону отправились нападающие после того, как схватили сына Алегре. Проследив путь, указанный Альбертом, король и граф переглянулись: — Мартисс свихнулся? Или его резиденцию кто-то занял без его ведома? — Этого я не знаю, — отвечал король, — но лучше бы нам проверить поскорее. Если речь идет о заговоре и о покушении на посла Лотоны, и нам таким образом удастся выйти на его зачинщиков… Медлить они не стали. К снаряженному отряду присоединились граф Алегре и Адам Валлор, прибывшие на подмогу. Старший граф был бледен, но сдержан и собран, как всегда. — Не думаю, что понадобится обращаться к навыкам предков и штурмовать замок, — заметил Плаций, видя боевой настрой графов. — Во-первых, резиденция, переходящая от одного поколения Мартиссов к другому, неоднократно перестраивалась. От замка там осталось лишь главное здание, впрочем, весьма приятно обустроенное: виконты высадили сады, разбили красивый парк и облагородили интерьер. Он уже не напоминает ту грозную крепость, что основали Мартиссы несколько веков назад. Во-вторых, виконт — или кто бы там ни был на его месте — никак не ожидает прибытия короля, и в открытую конфронтацию со мной он не вступит, даже если вступил на путь государственной измены. Это будет сюрприз для него, — король усмехнулся, — и сюрприз неприятный. Выдвигались в темноте. Возглавлял процессию сам граф Монтани, как человек, лучше всего знакомый с местом происшествия, вооруженный решимостью, шпагой и пистолетом. Дорога и впрямь шла так, как указал Альберт в своем письме, и занимала практически столько же времени, так что Габриэлю представилась очередная возможность на практике восхититься способностями своего супруга, пусть и в таких невеселых обстоятельствах. Когда они свернули на дорогу, ведущую к резиденции виконта, всадники пустили коней шагом, чтобы преждевременно не спугнуть обитателей замка. Ночной визит монарха, как Плаций и ожидал, стал совершенной неожиданностью: король велел слуге, к которому моментально присоединился управляющий, не докладывать господину, а тотчас провести гостей к нему. — Но господин, скорее всего, спит, — лепетал управляющий, кланяясь почти до земли, — мне необходимо разбудить его, чтобы он смог должным образом встретить столь высокого гостя. Ну, а мы тем временем обеспечим… — Высокого гостя столько раз встречали должным образом, — прервал его король, — что он, в кои-то веки, может без этого обойтись. Ведите нас прямиком в покои виконта. Ваш господин, несомненно, будет счастлив: разве визит монарха — не прекрасный подарок подданному? Говоря это, он уже направлялся по аллее прямиком в замок, который действительно больше походил на современный дворец с прекрасным регулярным парком. Разве что остатки рва, через который проехали путники и который ныне представлял собой небольшую канаву с перекинутым через нее изящным мостиком, украшенным витыми перилами, да старый камень стены и самого господского дома напоминали о былых временах. С парадной площади, что начиналась сразу после ворот, открывался вид на замок, облагороженный роскошными окнами в увеличенных оконных проемах на первом этаже, фонарями у центрального входа, арками, украшенными разноцветным камнем, флигелями, построенными относительно недавно, хоть и повторяющими общую стилистику замка, однако с первого взгляда выдающими свой молодой возраст. Центральный же объем возвышался и над флигелями, и над стеной, и над деревьями. Граф Монтани задержал взгляд на верхних этажах: фасад замка был обращен к востоку. Вопреки опасениям управляющего, виконт не спал. Незваные гости обнаружили его в кабинете, точнее, в его дверях: потревоженный шагами дюжины пар ног, Мартисс вскочил со своего рабочего места и выбежал навстречу. Увидев, кто почтил его визитом в ночи, виконт мертвенно побледнел — но тут же взял себя в руки и почтительно склонился перед Его Величеством. — Виконт Мартисс, — начал король, коротко кивнув в ответном приветствии, — есть ли у вас догадки касательно причины нашего визита? — Почту за честь, если Его Величество сам соизволит сказать мне об этом, — ответил Мартисс, и голос его оставался ровным и спокойным, в то время как Монтани чуть зубами не скрипел от ярости. — А пока не соблаговолите ли вы проследовать в парадную гостиную? Я подготовлю все, чтобы сделать ваше пребывание здесь… — Виконт, — король поморщился от нетерпения, — скажите, здесь ли наследник графа Алегре и супруг графа Монтани? Хотя следовало бы задать вопрос иначе: где он? Столкнувшись с прямым вопросом Его Величества и не имея возможности увиливать от ответа, виконт тяжело сглотнул, так, что кадык под белым воротником дернулся, и впервые за все время посмотрел на Габриэля. Видимо, прочитав на лице графа все, что было ему нужно для дополнительного побуждения к действию, он тихо вздохнул и склонил голову. — Прошу вас следовать за мной. Двое спутников короля шагали в ногу с несущим светильник виконтом справа и слева, так что даже на широкой мраморной лестнице, ведущей наверх, пришлось потесниться. Лестница же, ведущая на третий этаж, сужалась, более напоминая свою древнюю предшественницу, и теперь один человек шел впереди Мартисса, другой — позади. За ними поднимался король, за королем — Монтани, Алегре, Валлор и еще несколько вооруженных людей. Часть своей свиты Плаций оставил внизу в зале, часть — перед входом в замок. Бежать Мартиссу было некуда; впрочем, в том положении, в котором он оказался, виконт наверняка и не помышлял о бегстве. В случае подтверждения их предположений, единственное, что ему оставалось, — сохранить лицо и принять наказание с достоинством. А предположения подтвердились. Поднявшись на третий этаж, они оказались в темном коридоре, где Мартисс подошел к боковой двери и постучал: — Филипп, ключи. В комнате скрипнуло — и через секунду дверь отворилась. Пламя свечи выхватило из темноты человека неопределенного возраста со смуглым морщинистым лицом, серыми глазами, в сером кафтане. Бросив лишь один взгляд на собравшихся, он глубоко поклонился, протягивая своему господину небольшую связку. Самым большим ключом Мартисс открыл дверь в конце коридора. Оказавшись в небольшой гостиной, он прошел к столу и зажег две свечи в подсвечниках, осветившие уютное помещение. Следующая дверь, к которой он проследовал, оказалась не запертой. Виконт занес было руку, чтобы постучать, но остановился, посмотрел на короля, потом на графа — и склонил голову, жестом указывая перед собой. Монтани не стал дожидаться распоряжений Его Величества: с каждой пройденной ступенькой сердце его колотилось все сильнее, и вовсе не нагрузка была тому виной. Промчавшись мимо виконта, он распахнул дверь. За время ночного путешествия, освещаемого лишь месяцем и звездами, глаза привыкли к темноте, и теперь в сумраке комнаты белая рубашка сверкнула ярко, словно луна вышла из-за туч. Альберт — его Альберт! — приподнялся на кровати, видимо, только проснувшись, и сначала издал потревоженный возглас, а потом, узнав супруга, ахнул и бросился к нему. Граф стиснул его в объятиях, прижимаясь губами к волосам. — Дорогой мой, — прошептал он, — ты здесь… Альберт крепко обнимал его в ответ. — Я не знал, что и думать, — сбивчиво бормотал он, уткнувшись лицом в грудь Габриэля, — что с тобой произошло… жив ли ты вообще… Они вынуждены были оторваться друг от друга, когда в комнату вошел король в сопровождении Мартисса, а за ними — граф Алегре. В следующее мгновение уже отец и сын обнимали друг друга. Его Величество жестом велел виконту зажечь свечу на столе в комнате Альберта. Дверь он не закрывал: люди Плация, слуги Монтани и Адам Валлор стояли на страже в гостиной. Теперь граф видел, что на его супруге та же одежда, в которой они отбыли из Рингемаса, за исключением камзола, кафтана и шляпы. Постель была не застлана. Значит, он не собирался спать: прилег передохнуть — а усталость сморила его. Альберт склонился перед Его Величеством, но король сделал нетерпеливый жест: мол, не до того. Взглянув на виконта, Альберт не сдержал удивленного возгласа. — Объяснитесь, — приказал король Мартиссу. Тот покачал головой, и на лице его показалась полуулыбка, которой раньше Габриэлю не доводилось видеть, кривая, усталая, полная горечи. — Должен ли я, Ваше Величество? — Голос его словно надломился. — Вы, полагаю, все верно поняли. Что сделано, то сделано, и я готов понести наказание. Однако, каким бы ни было ваше решение, знайте одно: я думал исключительно о благе Седе. Пусть мои думы и не совпали с думами большинства. — О благе? — Граф Монтани понимал, что забывается. Понимал, что здесь, в этой комнате, право задавать вопросы принадлежит в первую очередь королю, и негоже проявлять несдержанность перед ним. Понимал — и его это не волновало. — Ваши люди — или наемники-головорезы, это вы уж нам поведаете, — напали на нас с оружием. На посла, почетного гостя Его Величества! Вы чуть было не сорвали переговоры с Лотоной. И вы… Вы осмелились похитить моего супруга! Он почти кричал, но граф Алегре одобрительно кивнул, а виконт смотрел на него исподлобья, не отводя глаз. И чем дольше говорил Монтани, тем напряженнее становилось лицо Мартисса. — О да. Напали с оружием на гражданина Лотоны, которая с оружием в руках воевала против нас, — наконец, сказал он — и ухмылка его в этот момент была похожа на оскал. — Думали ли о послах их генералы и солдаты, когда убивали наших — моих! — людей в Малено? Мы сражались, не щадя живота, за Седе, и многие верные подданные короля остались навечно на поле боя; я не попрощался с женой, которая умирала, когда муж ее был на войне, и, возвратившись, увидел только ее могилу и плачущих сирот; я голову готов был сложить, только бы вернуть королевству то, что по праву принадлежит ему. Но нет! Пока мы продвигались, шаг за шагом, утопая в крови, зубами и когтями вырывая из лап врага каждый клочок земли, иные, — теперь виконт с откровенной злобой смотрел на Монтани, — не сделав и трети того, что сделали мои люди и люди таких славных военачальников, как генерал Гесере, только и думали о том, как выйти сухими из воды. Как спасти свою шкуру, пожертвовав интересами государства. И что? Все наши усилия, все наши жертвы, получается, напрасны? Отступить, умаслить врага, провести мирные переговоры, отдав нашу землю… Этого вы хотели, граф Монтани? Что ж… Вы добились своего. Ваше Величество, я покоряюсь вашей воле. Если вы так решили — значит, так тому и быть. Если вы считаете, что сотни ваших верноподданных должны были погибнуть зря… Он замолчал, и граф Монтани, вне себя от ярости, воскликнул: — И это был ваш метод переубеждения? Виконт Мартисс, если вы с герцогом Гесере придерживались мнения, противоположного тому, что было поддержано на Совете, вам следовало вести себя достойно и действовать, как положено дворянину, а не разбойнику! Его Величество никогда не оставался глух к доводам своих подданных, особенно тех, кто, по вашим словам, служил ему верой и правдой. Он выслушивает их и взвешивает их предложения на весах справедливости. Почему вы и Гесере не испросили аудиенции? Почему поступили так подло, так низко, сговорившись напасть на посла и сорвать переговоры? — Герцог Гесере здесь не при чем, — перебил его виконт, — клянусь честью, это мой и только мой жест отчаяния. Герцог как раз просил вашей аудиенции, и вы, Ваше Величество, это прекрасно знаете. Вот только я не верил в благополучный исход разговора… Я знаю, насколько вам близок граф. Знаю, насколько вы ему доверяете и как его ядовитые речи отравляют ваше сознание. Он же и графство получил исключительно за свое умение юлить и выслуживаться, да и весь этот чертов род Монтани за всю историю своего существования не сделал ничего, что противоречило бы собственной выгоде и положению, даже если ради этого приходилось жертвовать интересами королевства! — Еще одно слово, виконт Мартисс, и я вызову вас на дуэль… и вы не доживете до суда, — скрипнул зубами граф. — Сначала вы подвергаете опасности моего супруга, а теперь смеете оскорблять моих предков? — О, я не намеревался причинять вред вашему супругу и сыну графа Алегре, — виконт быстро кивнул Альберту, — он, в отличие от вас, не имеет за собой никакой вины. Мне он нужен был лишь для того, чтобы вызвать вас на серьезный разговор и переубедить иным способом. Поверьте, ему не грозила опасность. Что касается ваших предков, в словах моих нет ни крупицы лжи: им плевать было не только на благо государства, но и на своих… Он на секунду сбился — и тут, к всеобщему удивлению, заговорил Альберт, выступив на шаг вперед: — Виконт Мартисс… я вынужден задать вам этот вопрос сейчас. Может ли быть, что вы на самом деле являетесь не сыном, а воспитанником ваших родителей? Четыре пары глаз — виконта, обоих графов и короля — устремились на него, выражая самые разные чувства. — Вы… — Наконец, выдавил из себя ошарашенный Мартисс, — откуда вы… почему вы… — Простите, я не желаю вас скомпрометировать. Я желаю лишь услышать правду — и, полагаю, эту правду заслужили знать все присутствующие. Изабелль Лавет… кем она вам приходилась? — Как? — Только и спросил виконт. — «Династии Сонанты, Манэли, Рива», — коротко пояснил Альберт. — Она очень на вас похожа. Точнее, вы на нее. Как две капли воды. Виконт издал судорожный вздох, коснувшись лба ладонью. Когда он вновь взглянул на Альберта, он попытался улыбнуться ему — хоть получилось и плохо: — А вы времени даром не теряете. Мое уважение. — Благодарю. И все же? — Настаивал Альберт. — Ваши догадки верны. Изабелль Лавет — моя мать, — теперь он смотрел на графа с нескрываемым презрением, — господин Монтани, стоит ли мне говорить, кто мой отец? — О чем вы, виконт? — Граф нахмурился, не в силах уловить смысл происходящего. — Похоже, ваш супруг одарен не в пример большей наблюдательностью, нежели вы. А ведь мы с вами столько лет знакомы… Столько лет! И ни разу за все эти годы вам даже в голову не пришло… — Виконт покачал головой и тихо рассмеялся. — Граф, вы ужасный невежда, по крайней мере в том, что касается вашей собственной семьи. А судьба юной дочери покойного графа Лавет, который был дружен и с Мартиссами, и с Монтани, вас тем более не интересовала. Но ведь когда покойный виконт Мартисс и его жена взяли девушку на воспитание после смерти родителей, ваш отец проявлял к ней недюжинный интерес… несмотря на то, что давно был женат. Габриэль хотел было что-то сказать, но нужные слова не шли, и он бросил беспомощный взгляд на Альберта — который смотрел на виконта, не отрываясь, — потом на Его Величество. Король, сложив руки на груди, прислонился к стене у дверного проема и наблюдал за происходящим почти с отстраненным видом. — Ей едва исполнилось восемнадцать, когда она родила меня, — тем временем продолжал виконт, — добрые опекуны, прознав о ее позоре, скрывали беременность девицы, договорившись, что родившийся ребенок станет их законным сыном. Так и случилось. У моей приемной матери к тому времени уже было двое дочерей — вы ведь знаете моих сестер, граф, — и, когда я появился на свет, виконтесса назвала меня своим. Они не подозревали, кто мой отец: Изабелль Лавет наотрез отказалась говорить. Они же разрешили ей оставаться в их доме — в нашем доме, — так как воспитанница умоляла не выдавать ее замуж. Она на коленях перед ними стояла, поклявшись, что никогда не проболтается, только бы ей позволили оставаться рядом со мной… И она бы не проговорилась. Я бы так и не узнал, кто мои настоящие мать и отец, если бы не несчастный случай. Он с трудом перевел дыхание и продолжил: — Изабелль Лавет тяжело заболела и слегла. Я, привязанный к ней, как к старшей сестре, оставался у ее постели днем и ночью, обливаясь слезами при виде ее мучений. Последние часы жизни ее терзала горячка, и приглашенные доктора разводили руками, а виконт и виконтесса не могли выгнать меня, тогда еще несмышленого мальчишку, из ее покоев. И я рад тому! Рад, что был с ней в ее предсмертные часы. Рад, что держал ее за руку. Тогда-то она, то приходя в себя, то опять погружаясь в забытье, рассказала мне все. «Знай, мой милый мальчик, — говорила она, — что я твоя мать, а виконт Даниэль Монтани — твой отец. Знай, что все эти годы моя безусловная любовь была с тобой. Прости же меня и своего отца и пожалей его, ибо мы — всего лишь слабые люди. Ты — его плоть и кровь; не держи на него зла. Пусть Даниэль остается в твоем сердце, хоть и тайно, в конце концов, благодаря ему ты появился на свет и получил свое имя… У тебя самое прекрасное имя на свете, Рафаэль. Ты самый прекрасный и добрый мальчик на свете». Вскоре она умерла, а я, сходя с ума от рыданий, проводил ее в последний путь — и стал хранителем этой тайны. Тайны Изабелль Лавет и Даниэля Монтани. Конечно, я ни о чем не сказал своим приемным родителям; конечно, я искренне их любил за то, что они сделали для матери и для меня. А вскоре я стал их единственным наследником мужского пола, так как мальчики, которых рожала виконтесса, умирали во младенчестве. — Ложь, — граф сжал кулаки, при этом чувствуя себя совершенно беспомощным, — вы лжете, виконт… — А зачем? — Резонно поинтересовался Мартисс. — Поверьте, граф Монтани, мои покойные родители — приемные родители — меня полностью устраивали. Я бы предпочел, чтобы во мне не текла кровь такого негодяя, как ваш отец. Как наш отец. Подумайте только: Даниэль Монтани изменил своей супруге, виконтессе Анне, с юной воспитанницей Мартиссов, дочерью покойного графа Лавета. А когда она забеременела, он оставил ее… Оставил нас! Сделал он для нее хоть что-то? Дал ли хоть что-то ребенку? Нет! И не подумал! Все эти годы он и не вспоминал, что у него есть сын, пусть незаконный, но первенец! Что мне сказала моя мать Изабелль? Что он имя для меня выбрал? Чудесно, не так ли, господа? Это и есть единственный подарок от него… за всю мою жизнь! Он хрипло рассмеялся. — Граф Монтани… а что если бы вы вовсе не родились — или не выжили, как другие дети Даниэля Монтани? Что если бы я остался его единственным сыном? Как думаете, открыл бы он тайну — или предпочел бы остаться вовсе без наследника? Габриэль чувствовал, как сердце его бьется где-то в горле, а слова попросту не способны найти выход. Он онемел. Во рту пересохло. Каждое слово виконта Мартисса словно прожигало дыру в его груди. — Вы стоите вашего отца! — Виконт уже почти кричал. — И вы, и он… только себя видите. Только о себе думаете. Родные дети? Благо королевства? Право, какая чушь! И зачем только я… С этими словами он кинулся к двери. Выход ему преградили люди короля, но Плаций сделал им знак — и виконта пропустили. Процессия последовала за ним, почти срывавшимся на бег, и снова спустилась по многочисленным ступенькам на первый этаж, где Мартисс ворвался в свой кабинет и начал судорожно рыться в ящике письменного стола. — Вот! — воскликнул он и бросил что-то графу; тот машинально поймал небольшой предмет и, взглянув на него, ахнул. Под резной крышечкой золотого медальона на него смотрел отец. Молодой еще. Красивый. Самоуверенно улыбающийся. — Единственное сокровище матери, — Мартисс тяжело опустился на кресло у стола, словно разом лишившись всех сил. — Не знаю, зачем я его хранил. Видно, именно для этого случая. Что ж… теперь он ваш. Мне он точно больше не пригодится. Дома граф со своим супругом, его отцом и зятем оказались лишь утром. Король, свита и виконт Мартисс, уже в качестве арестованного, следовали с ними по дороге до замка Монтани, а потом продолжили путь во дворец. Плаций, поблагодарив Монтани, Алегре и Валлора, пообещал в скорейшем времени связаться с ними и пожелал им хорошего отдыха, который они, вне всякого сомнения, заслужили. Насколько заслужили, Габриэль почувствовал, лишь переступив родной порог: накатила смертельная усталость, и даже присутствие Альберта, целого и невредимого, мало бодрило. Хотелось обнять его да так и заснуть в его руках. Монтани выдержал разговор с Марией, моментально подскочившей к ним и в разы более резвой, нежели он сам: она тискала Альберта, отца, мужа и даже Габриэля, обливаясь слезами счастья и заливаясь смехом. Конечно, он не мог отправиться спать, не поведав ей все в подробностях и не расцеловав ее руки. В конце концов, именно благодаря ей они вовремя нашли Черныша. Когда, наконец, он пожелал всем спокойной ночи, участники ночного события разошлись по своим комнатам, а Мария вызвалась лично доставить Альберта в его покои («Может, Черныш все еще там?»), прежде чем отправиться с мужем в выделенную им спальню, — только тогда граф пошел к себе, едва заставил себя раздеться и, лишь коснувшись головой подушки, заснул глубоким, крепким сном. В окно уже падали яркие лучи, предвестники солнечного дня. Разбудила его непривычная суета: потянувшись, граф увидел пополуденные тени в окне, тотчас вспомнил о событиях минувшей ночи и вскочил на ноги, торопясь увидеть своего супруга. Альберта он застал у Марселя: раненый слуга, проспавший вчерашний переполох, был до слез рад видеть своего господина целым и невредимым. Клара, ухаживавшая за ним, сидела рядом, у его кровати. — Не вздумай вставать, — говорил ему Альберт, когда тот порывался подняться в постели, — важен покой души и тела. Пока рана не заживет, я лично буду проверять, чтобы ты не нарушал предписанный доктором режим. Нет-нет, не геройствуй; ты уже проявил геройство. И я тебе за это так благодарен, Марсель, ты даже не представляешь… — Да я бы жизнь за вас отдал, — отвечал растроганный слуга. — Не надо! Не смей. Твоя жизнь еще пригодится и тебе, и мне. Как я без тебя буду? Скажешь тоже… Габриэль улыбнулся — и Альберт, заметив его улыбку, поманил мужа к себе; когда тот подошел, он стиснул его руку в своей. Так они и вышли к обеду, крепко держась за руки. Никто из присутствующих тому не удивился. В сгущавшихся сумерках, когда уже зажгли свечи, Альберт, наконец, открыл Габриэлю тайну тяжелого свертка. Когда они покидали замок Мартисса, юноша взял с собой что-то увесистое, завернутое в черный плащ. Конечно, ни у кого не было времени вдаваться в подробности; все просто решили, что это личные вещи Альберта. — Граф Монтани, — развернув плащ, юноша указал супругу на две книги, — я прихватил их из библиотеки Мартисса. Вот эта, — он поднял ту, что поменьше и поновее, — те самые «Династии», благодаря которым я догадался о тайне виконта. А эта… ну, вы сами видите. — «История ста государей», — прочел изумленный граф. — Ну да, она. Просто я подумал… Если ее так сложно достать… Виконту она все равно в ближайшее время не понадобится, — Альберт смущенно пожал плечами. — Кроме того, это, в своем роде, справедливо: он похитил меня, я похитил его книги. Вот, будет знать. А для вас это хороший подарок. Надеюсь. Но это как будто вам на день рождения, хорошо? Если же вы вдруг посчитаете, что это нечестный поступок, то я… — Хорошо, — прошептал Габриэль; голос подводил. Вместо всяких слов он просто привлек Альберта к себе и долго обнимал; юноша не избегал его объятий, напротив, льнул к нему, склонив голову ему на плечо. — Я тоже желал бы угодить вам самую малость, хотя это, конечно, не идет ни в какое сравнение с вашей бесценной добычей, — сказал, наконец граф, — мне следовало сделать это еще вчера, но мы все ужасно устали. Поэтому перенес на сегодня. Я приказал подготовить горячую воду: вам будет полезно расслабиться в ванне после затянувшегося путешествия и выпавших на вашу долю невзгод. Позвать слугу, чтобы он помог вам? Альберт покачал головой: — Я справлюсь сам. Благодарю вас. Это будет очень кстати. Купальня, примыкающая к смежной с покоями графа малой гостиной, представляла собой небольшое полутемное помещение с прямоугольным углублением в полу, отделанным гладкими досками. Углубление это загодя наполнили горячей водой, и Альберт, войдя в открытую перед ним дверь, еще раз с благодарностью кивнул супругу. Тот оставил юношу одного и, не находя себе места, мерил быстрыми шагами комнату. Сердце не желало успокаиваться: Альберт вновь был в безопасности, но тревога, граничащая с паникой, еще не улеглась до конца, дополненная скандальным признанием виконта. В первый раз он чуть не сошел с ума, когда мужа схватили и увезли у него на глазах; во второй раз — когда сжал его в объятиях, целого и невредимого; в третий — когда Альберт поспособствовал раскрытию тайны трех семей. Сам же юноша все это время вел себя достойно. Более чем достойно. Его самообладанию и сообразительности позавидовали бы лучшие вельможи королевства, а граф гордился им — и обожал его. Исшагав гостиную, он вернулся в комнату, примыкающую к купальне, налил в бокал вино, приготовленное для Альберта, поднес к губам — и вновь поставил на стол. Нет, вино сейчас не способно было его успокоить. Только одно ему было нужно: видеть супруга. Не спускать с него глаз ни на секунду. Он уселся в кресло, чтобы хоть немного унять волнение, и уставился на дверь купальни, стараясь уловить хоть какие-то звуки, свидетельствующие о присутствии Альберта рядом. И когда дверь, наконец, открылась и в проеме показалась стройная фигура, закутанная в белую ткань, граф схватил еще одну простыню и в два шага оказался возле юноши, чтобы накинуть ее ему на плечи. В следующую секунду он уже крепко обнимал Альберта, прижимаясь грудью к его спине, а губами — к его волосам, ощущая под своими ладонями теплую, распаренную кожу, что от его прикосновений отделяло лишь два слоя тонкой ткани. — Сердце мое, — шептал он, — я думал, рехнусь… У меня в глазах потемнело, когда тебя увезли, а я ничего не смог с этим сделать. Я бы всю жизнь себя винил, если бы… Альберт с трудом развернулся в сильных руках, чтобы посмотреть на мужа: — Я тоже переживал за тебя… очень. Но все позади, Габриэль. Теперь все хорошо. — Скажи еще раз, — эти черные глазищи его с ума сводили. — Все хорошо, — повторил Альберт, неловко обняв его за талию одной рукой. — Нет… мое имя. — Габриэль. Щеки, и так румяные после ванны, покраснели еще сильнее. А голос, произносящий имя графа Монтани, казался ему лучшей музыкой в мире. Граф склонился к нему ближе, почти касаясь своим носом его, но помедлил: как он отнесется к поцелую теперь? Закрыл глаза на секунду, чтобы перевести дыхание и взять себя в руки — а в следующую секунду почувствовал прикосновение мягких губ, неумелых и горячих. Габриэль распахнул глаза: Альберт смотрел на него так, что все преграды, которые он ставил перед собой, летели к чертям. Наконец-то он поцеловал супруга, как давно мечтал: страстно, несдержанно, жадно — а Альберт отвечал, отвечал со всем свойственным ему пылом, неуклюже и так сладко, что в голову ударяло. Лишь на мгновение граф заставил себя оторваться от пьянящих губ, чтобы еще раз взглянуть в эти невероятные глаза — и не найти в них ни капли сомнения. Подхватив его на руки, влажного и горячего, Монтани вмиг преодолел расстояние до своих покоев, и в этот бесконечный миг руки Альберта обвивали его шею, а губы Альберта тыкались ему в подбородок. Опустив его на кровать, граф склонился над ним и поцеловал в лоб, а юноша вдруг рассмеялся: — Разве не ты говорил, что мне нужно хорошенько попросить, прежде чем оказаться в твоей спальне? — О, сердце мое… Мог бы и попросить, чтобы не заставлять меня нарушать свое слово. — Вот еще, — Альберт протянул руку, чтобы погладить спадающие с его лба пряди волос. — Зачем мне просить, если я и так уже у тебя в постели? — И тебе она по душе? — Очень удобная. Только как бы не намочить ее. — Это позже, — усмехнулся Габриэль и, не теряя более времени, стащил с него намокшую ткань, оставив полностью нагим на шелковых простынях и какое-то время просто глядя на него жадным взглядом: стройная фигура, красивый рельеф подтянутых мускулов, восхитительно упругая кожа у него под рукой, когда он медленно провел ею по щеке Альберта, его шее, груди, и остановился в районе солнечного сплетения. Юноша часто дышал и не сводил с него взгляда, блестящего в темноте. И когда граф снова накрыл его губы своими, тот весь подался ему навстречу, обнимая и прижимая к себе. С трудом отстранившись — это всякий раз становилось все сложнее, — Монтани прошептал: — Ты уверен, что хочешь этого? Хочешь меня? — Я хочу тебя, — улыбнулся ему Альберт, — и «этого» тоже, кем бы этот ни был. — Ты иногда бываешь просто невыносимым, — Габриэль взъерошил его челку, целуя лоб, веки, щеки. — И даже это мне в тебе нравится. — Подожди, — остановил его Альберт, когда он хотел было вновь поцеловать его, — может, разденешься? А то что я один… — И впрямь, — граф встал с постели, чтобы стащить себя камзол и рубашку, а заодно зажечь свечу: зрение уже привыкло к потемкам, да и было ради чего привыкать, но все-таки вид обнаженного красавчика в свете мерцающего пламени захватывал дух. Альберт приподнялся на кровати и пристально смотрел на него, кажется, совершенно не смущаясь — если бы щеки его не были такими горячими. — Лучше? — Намного, — Альберт опалял его дыханием, нежно скользя ладонями по его груди и плечам. — Ты… Ты красивый. И глядишь на меня так… мне нравятся твои глаза. — А от твоих я с первой встречи оторваться не мог, — Габриэль вновь привлек его к себе; рука Альберта потянулась к его поясу, и он хмыкнул: — Только не испугайся. — Чего я там не видел? — Почти возмутился Альберт. — Забыл, как мы плавали вместе? — Ну, во-первых, вода была холодной… А во-вторых, я другое имел в виду: у меня ноги все в синяках после того падения. Лошади на поверку чертовски тяжелые, особенно когда оказываются на тебе сверху, а не наоборот, как положено. — О, — выдохнул Альберт, и граф ласково погладил его по шелковистым волосам, не в силах вынести и намека на грусть в прекрасных глазах. — Когда ты со мной, я о всякой боли забываю. Альберт ничего не ответил, только осторожно провел рукой по его бедру, так что Габриэлю больше ничего не оставалось, как снова его поцеловать. Стащив с себя последние предметы гардероба, он взглянул на юношу, на губы, что стали пухлее обычного, горящие предвкушением глаза, и взял его за руку: — Вот… Чувствуешь? Это все из-за тебя. И речь шла, разумеется, вовсе не о синяках. Альберт прерывисто вздохнул — и Габриэль вслед за ним, ощутив его удивительно смелые прикосновения. Осторожно уложив его обратно на подушки, граф осыпал юношу поцелуями, и их совместные ласки распаляли его все сильнее, а сердце гулко колотилось, так же, как сердце его супруга — теперь и его любовника. Который, тем временем, дышал все чаще и громче, да так, что Габриэлю все же пришлось прерваться: золотистая в пламени свечи грудь с маленькими темными сосками вздымалась так, словно юноша задыхался, а по телу его бежала дрожь. — Что с тобой, сердце мое? — Шепнул Габриэль, касаясь губами его виска. — Ничего, — выдохнул Альберт, — я… я сам не знаю. — Мне остановиться? — Нет-нет-нет! Граф улыбнулся такой решимости и, улегшись рядом с ним на бок, притянул его к себе и крепко обнял обеими руками. — Дыши глубже и спокойнее, любовь моя. Попробуй… вот так. Умница. Альберт и впрямь успокоился в его руках, уткнувшись лицом ему в грудь и обняв в ответ, и пульс его, по прежнему частый, уже не бился пойманной птицей, а дыхание стало ровнее. Габриэль гладил его по спине, одновременно сгорая от желания и опасаясь сделать резкое движение. Нет, Альберта не спугнешь. Но то, как он воспринимал ласки своего супруга, как реагировал на его прикосновения и с какой силой чувствовал все происходящее между ними, наполняло графа бесконечной нежностью к этому прекрасному юноше, который, наконец, полностью ему доверился. И который сам потянулся к нему с поцелуем. Рука Габриэля скользнула ниже, на упругие ягодицы, потом на бедро, поглаживая, и, почувствовав, как Альберт нетерпеливо потерся об него, прошептал: — Я хочу всего тебя целовать. Чтобы не осталось ни одного местечка, которого бы не знали мои губы. — Да, — Альберт сильнее прижался к нему и закинул ногу ему на бедро, чем Габриэль не преминул воспользоваться, перевернувшись и оказавшись сверху: — А твои ноги прельстили меня давно, окончательно и бесповоротно. Так что, пожалуй, с них и начну. Скользнув вниз, он ухватил Альберта за колено, приподнял и провел рукой вверх, ощущая подрагивание мускулов, сильных, натренированных бесконечными прогулками в отцовских владениях, бегом, верховой ездой и плаванием. Ноги его были крепкими и стройными, и возможность их ласкать пьянила графа поболее всякого вина. Он коснулся губами колена, бедра, внутренней его поверхности, где кожа оказалась мягкой и нежной, и Альберт вздрогнул: — Щекотно… — А теперь? Прикусив податливую кожу, граф услышал громкое «ах», и пальцы Альберта вцепились ему в волосы. Усмехнувшись, Монтани погладил его руку своей: — Вот так. Мне нравится. — Габриэль, — выдохнул юноша, когда тот покрывал поцелуями ноги и бедра, все выше и выше. — Все хорошо, любовь моя, — прошептал тот, не отрываясь от своего занятия, — будет очень хорошо. И было хорошо. Голос Альберта, красивый и мелодичный, и так пленял графа; а когда тот застонал, громко и несдержанно, голова и вовсе кругом пошла. Он так отзывался на его ласки, что для Монтани ничего вокруг не существовало более в эти мгновения: только он — они — и их взаимная страсть. Тогда он и понял, что означает выражение «тонуть в глазах»: когда Альберт смотрел на него, он не мог бы отвратить взгляд, даже если по какой-то немыслимой причине сам того пожелал бы. А потом, когда эти великолепные ноги лежали у него на плечах и Альберт в самозабвении повторял его имя, то громко, то шепотом, граф решил, что это и есть абсолютное наслаждение. — Габриэль, — пробормотал Альберт, прижавшись к его боку, когда они переводили дыхание, счастливые и утомленные, — я люблю тебя. — И я тебя, сердце мое, — шепнул ему граф, целуя в макушку. — Обними меня. Стоило Габриэлю заключить его в объятия, как юноша сразу погрузился в сон, здоровый и глубокий, мерно дыша, а на губах его супруга расплывалась блаженная улыбка. Он проснулся, ощутив на себе пристальный взгляд. Альберт лежал у него на груди, глядя на него исподлобья большими яркими глазами, уже вполне проснувшимися, из-под длинных густых ресниц, покоривших графа. Габриэль приветствовал его улыбкой и поглаживанием по спине: — Как тебе спалось, любовь моя? — Крепко, как никогда, — ответил тот; губы его распухли, став еще обольстительнее и напоминая графу о пылких поцелуях минувшей ночи. — Значит, моя кровать тебе по нраву? — И кровать тоже, — Альберт улыбнулся ему в ответ, и графу показалось, что его озаряют теплые солнечные лучи. — В таком случае, я буду счастлив, если мой драгоценный супруг возьмет за правило спать в ней. В свою очередь, я беру на себя обязанность согревать его долгими холодными ночами предстоящей осени и зимы. И скрашивать короткие летние ночи. Иди ко мне, — Монтани привлек его ближе и поцеловал черные взъерошенные волосы. Альберт устроился на нем поудобнее, осторожно вытягивая ногу, чтобы не потревожить его синяки. — Габриэль, — вдруг спросил он, — а что теперь будет с виконтом Мартиссом? — Не знаю, мой дорогой. Решение будет принимать Его Величество, ведь это его планам изначально пытался помешать виконт. — Как ты думаешь, каким будет это решение? — Смертная казнь, заточение или изгнание. В зависимости от того, насколько тяжким посчитают его преступление. Но, — Габриэль помолчал и издал тяжкий вздох, — я и сам не уверен, какой приговор озвучил бы, если бы это зависело от меня. Он, безусловно, виновен: и в том, что пошел против воли короля, и в нападении на посла, и… и он осмелился вовлечь тебя. Тебя! Человека, который ко всему этому не имел отношения. Тебя, моего супруга и наследника графа Алегре. Однако я могу только догадываться о том, какая тяжесть лежала все эти годы на его душе и способна ли она хоть сколько-либо оправдать его поступок. Я понимаю его злость на отца… на меня. Вот только тебя он ни в коем случае не должен был трогать. — Мне сложно все это представить, — признался Альберт, — сколько обид в нем накопилось — и теперь вылилось сразу, потоком. Решиться причинить вред другим людям, чтобы хоть как-то добиться своей цели… — Это как раз неудивительно, к сожалению. — А ведь он всегда представлялся мне хорошим человеком. — И это тоже неудивительно. В свете все носят маски; кто-то делает это лучше, кто-то хуже. Мартисс играл свою роль до последнего… И знаешь, дорогой, я думаю не только о нем, но и о своем отце. Я любил родителей не меньше, чем ты своих, но если бы сейчас мне удалось бы побеседовать с батюшкой, мир его праху, я бы всякого ему наговорил. Подумать только! У меня все это время был брат, о котором я ни сном ни духом не подозревал. Единственный ребенок кроме меня, которого отец не похоронил… А если бы, и впрямь, я тоже не выжил? Отец признал бы его? Как бы развивались события тогда? Он сокрушенно покачал головой. — Когда я узнал о брате, между нами уже пролегла непреодолимая пропасть. Если бы мне стало об этом известно чуточку раньше… Уверен, я бы мог сделать для него хоть что-то, способное облегчить бремя его обид и несбывшихся амбиций. Да что теперь рассуждать. Содеянного не воротишь. Теперь мне страшнее всего осознавать, что его план вполне мог удаться, если бы вы с Чернышом так идеально не сработали. Интересно, его человек или наемники следили за нами? Могли ли они тайком преследовать нас от самой границы или того раньше, как только мы выехали? А может, он просто велел им ждать в засаде на пути нашего следования. Главная дорога проходит мимо Рингемаса, так что… — Габриэль, — Альберт взволнованно поглядел на него, — а может ли быть… Хотя нет, не может. Не знаю. — О чем ты, любовь моя? Альберт умолк, задумавшись. Габриэль терпеливо ждал, пока тот не набрался решимости и не выпалил: — Есть ли хоть какая-то доля вероятности, что Диана… маркиза Райо могла иметь какое-то отношение к заговору? Я сам говорил ей о нашей остановке в Рингемасе. Но ведь ты прав: путь мимо поместья проходит по главной дороге, — Альберт словно сам себя уговаривал, — это не секретное место. И поездка наша тоже не была великой тайной. — Хотел бы я развеять твои сомнения, дорогой, но, увы, не могу. У меня есть догадки, что Райо и Мартисс — любовники, но даже это еще ни о чем не говорит. Возможно, их сблизила потеря супругов во время войны: у маркизы муж погиб в бою. Однако я не знаю ничего о ее политических взглядах, она никогда открыто не высказывалась на эту тему. Формально ее не в чем обвинить — но я попрошу Его Величество учесть все факты во время допроса виконта. — Но вдруг маркиза даже не помышляла о таком — а король ее заподозрит? Габриэль, этого я не вправе допустить. Может, я просто с ума схожу из-за того, что случилось… А я ведь ее с самого начала другом считал. Альберт выглядел таким потерянным, что его пришлось обнять еще крепче. — Могу ли я и далее так считать? — Прошептал он. — Я от всей души желаю, чтобы тебе не приходилось разочаровываться в людях, но как этого избежать? Никто не будет подозревать маркизу без должных на то оснований. Однако лучше проверить все дважды: еще не хватало, чтобы ты снова оказался в опасности. Знал бы ты, любовь моя, как я хотел бы оградить тебя от тех, кто способен предать… А это почти кто угодно. Но сию мысль граф не озвучил. — Обещаю, что мой разговор с королем будет максимально дипломатичным и никого зря не скомпрометирует. Не тревожься так, сердце мое, если веришь в мои способности. Альберт угукнул и чмокнул его в подбородок. — Когда ты встретишься с Его Величеством? И когда рассчитываете возобновить переговоры с послом? Ожидаете ли вы новых препятствий со стороны противников мира с Лотоной? — Сколько вопросов, — рассмеялся граф, — ты, никак, решил мне с утра испытание устроить? Милый мой, с Его Величеством мы увидимся не раньше завтрашнего дня. Сегодня я по праву могу наслаждаться воссоединением с супругом и должным образом оказывать почести его родным. Поэтому, — он изловчился и прижал Альберта к простыням, на что тот лишь охнул от неожиданности, — нижайше прошу в этот день не думать ни о чем и ни о ком, кроме меня. За поздним завтраком они встретились со старшим графом, Марией и Адамом. Те рассчитывали отправляться в обратный путь на следующий день, и Альберт обещал написать пространное письмо графине с изложением всех его приключений и уверением о том, что с ним все в порядке. — Мне жаль, что из-за меня всем пришлось понервничать. — Как будто в этом есть хоть капля твоей вины! — Воскликнула Мария. — Твой муж, скажу я тебе, обладает недюжинной выдержкой: попался бы мне этот Мартисс там, в замке, — убила бы! — Такие решения должен принимать Его Величество, — возразил Альберт, — и хорошо, что тебя там не было. Натворила бы дел. Тебе вообще нельзя волноваться в твоем положении, а ты все в бой рвешься. — Положение, — передразнила его Мария, — вот когда вырастет живот размером с бочонок, тогда и будешь что-то про положение говорить. А пока я, если захочу, тебя обгоню! Вот отправимся в следующий раз на верховую прогулку — посмотришь у меня. — Не сомневаюсь, — поспешил успокоить ее Альберт, заметив, как присутствующие за завтраком с улыбками наблюдают за их препирательствами, и слегка смутившись. Габриэль смотрел на них с особым умилением, а сердце его было преисполнено чувствами к супругу и к дорогим ему людям. А после, улучив минуту, когда они остались наедине, Альберт с укоризной посмотрел на него: — Ну что же вы, граф Монтани, натворили… — О чем ты, сердце мое? — Граф обнял его за талию, нежно глядя в глаза. — О том, — Альберт указал на свою шею и, покраснев, спрятал лицо у него на груди. — Мария заметила след, что вы, очевидно, оставили сегодня ночью. На шее у него действительно можно было разглядеть засос, почти скрытый кружевом воротника и жабо, но все же выглядывающий из-за белоснежной ткани, когда он склонил голову. Граф самодовольно погладил пальцем очевидную улику. — Любовь моя, я бы сказал, что мне жаль, но это было бы ложью. Я с превеликим желанием, ни секунды об этом не жалея, наслаждался твоим вкусом, и должен отметить, на ощупь эта кожа как атлас, если бы только атлас был таким же горячим. Я сделаю это вновь при первой же возможности. Суди меня. — Никто тебя не судит, — вздохнул Альберт, не отрываясь от него, — только, прошу, не в таких заметных местах. Не хотелось бы заливаться краской от каждого многозначительного взгляда. — М-м-м… Подумаю. А впрочем, не рекомендую тебе краснеть по такому поводу: иной с гордостью носил бы на себе подобные метки как свидетельство любви и страсти своего супруга. Я бы уж точно выставлял их напоказ, как почетный орден. — Вероятно, еще придется! — Что значит «вероятно»? Я требую, чтобы пришлось! — Сегодня устрою, — сдался Альберт, — просто… ну, Мария не знала, что мы с тобой… Она полагала, что наш договорной брак не предусматривает настолько близких отношений. — Как обидно. Я, может, с самого начала на это надеялся. — О, я помню твою наглость, — улыбнулся юноша. — Мария спросила, люблю ли я тебя. — Умоляю, скажи, что ты ответил утвердительно. Я не вынесу, если твоя сестра подумает, будто ты всего этого не желал. — Я всегда говорю ей правду. И я, безусловно, желал этого. Всего. Взгляд черных глаз опалил графа, и он, не удержавшись, накрыл губы Альберта своими, страстно целуя. — Каким вдруг смелым ты стал, — прошептал он, проведя языком по чувствительному уху, и бронзовая кожа тут же покрылась мурашками. — Хочешь сказать, я раньше был труслив? — Никогда! — С жаром ответил Габриэль. — Твоя отвага может послужить примером для многих. Но ты все это время ускользал от меня… Так, словно боялся или словно я был тебе неприятен. — Ничего подобного. Мне просто нужно было время. Не мог же я полюбить незнакомца, — резонно заметил Альберт. — Я совсем не знал тебя. Теперь знаю; знаю, что ты хороший, умный, добрый и заботливый. Знаю, что мне самому с тобой хорошо. Знаю, что люблю тебя. — Сердце мое, какой же ты у меня… — Граф прижал было его крепче к груди, но в коридоре послышались шаги, и они нехотя отступили на шаг друг от друга. Их ждали. Альберту предстоял еще один вечер с родными перед их отбытием, и Габриэль хотел использовать эту возможность, чтобы засвидетельствовать свою истинную любовь к супругу и восхищение им перед его семьей. Родители и сестра должны им гордиться. Они, разумеется, и так гордятся, но после всего, что произошло, Альберт достоин особенного почета. Так думал влюбленный Монтани, искренне желая, чтобы все вокруг разделяли эту мысль.