Не будь таким необходимым

Я поделю с тобой рай. Сечет сердце пополам катана, Бог-самурай, Все забирай. Я ныряю в тебя, ты моя река, мой Амур, На века, mon amour. Чурдаль

Как же хорошо рядом с ним. Безумно хотелось заснуть вместе, в тепле — особенно не физическом, с улыбкой — особенно мысленной. Аня даже придумала план, как встанет пораньше, чтоб дойти до своей комнаты, не попав под чужой взгляд, а там уже собраться в школу, но — С ним слишком хорошо. Пожалуйста, хватит… Недопустимо. Неправильно. Нельзя. Пожалуйста, успокойся до завтра. Но двойное «пожалуйста» только делает хуже, мысли вновь устраивают суматоху, заставляют подорваться с места и покинуть невыносимо счастливого от ее близости Дэмиана — какую причину придумала, Форджер уже и не помнит, а значит, он ей поверил. — Я люблю тебя, Аня. Лучше быть бессердечной тварью, чем такой, кто может разрушить все своими светлыми-простигосподи-чувствами. Сто «забудь» и «потом» — извечно жалкий писк неудачницы, слишком медленно убегающей от своих проблем. Чем больше молит саму себя расслабиться хоть до конца дня, тем больше напоминает о роковом: Расставание неизбежно. Затем кто-то очень злой внутри добивает с ехидным оскалом: Смотри, сколько в нем нежности к тебе, чувствуй его искреннюю любовь и безусловное доверие. Каково тебе будет, когда ты убьешь лучшее, что в нем есть, и трусливо сбежишь? Да-да, тварь-спецагент, все ради миссии. Хорошее оправдание, тебе уже стало легче? Заткнись, ублюдок. Легче настолько, что Аня инстинктивно сжимает кулак и яростно направляет в стену, однако в миллиметре от столкновения останавливается. Нет. Если сорвусь сейчас — эти раны… Их уже вообще ничем вменяемым нельзя будет объяснить. Горячая вода не успокаивает, а настраивает на сто раз перетертые темы для собственного гнета. Она выходит из душа и смотрит в зеркало. Притрагивается к небольшой гематоме на шее — знак любви ее мальчика, что так прекрасен на теле Ани Форджер, но запрещен спецагенту Тени. Надо будет не забыть замаскировать, когда покажется на глаза семье. Как и всегда. Все опознавательные знаки обычных людей шпионам приходится скрывать. — Я люблю тебя, Аня. Миллиард вольт — такой разряд пронзает то, что можно назвать душой, почему эта дрянь еще жива? Кто-нибудь, вырвите мне сердце. * * * Утренний будильник никогда не бывает кстати. Аня мгновенно поднимается, чтоб заткнуть орущую штуковину на десять минут, пока не зазвучит снова по расписанию, но почему-то не засыпает обратно. В голову ударяет вчерашними кадрами лучшего, что с ней случилось за много лет. Почему это кажется важнее, чем последние минуты для сна? Значимей даже, чем последняя «стелла»? Почему спонтанное, безрассудное веление сердца — именно то, что вдохнуло жизнь, показало, что свет в Тени-из-Вайс еще есть? Ее первый раз и вместе с тем — самое глубокое вторжение в личное пространство, которое она разрешила — нет, даже добивалась — сама. Было страшно, тревожно настолько, насколько необходимо. Почему же доверять человеку себя так потрясно? Потому что этот человек — Дэмиан Десмонд, чья нежность может хотя бы на миг утихомирить хроническую тревогу? Или дело в крышесносной страсти, заставившей испытать неописуемое физическое блаженство, что вызывает зависимость? И в том, и в другом, и еще бесконечно во многом. Дэмиан может дать ей все, что нужно для счастья обычной девчонки, а значит — представляет угрозу ее убеждениям. Только Дьявол и Бог способны быть такими идеальными, и он — разумеется, первое. Аня больше не сможет, как раньше, смотреть на этого парня. Позор спецагента, который уже бесполезно утаивать: Форджер стремительно теряет силы, пытаясь остановить падение до уровня привязавшейся дурочки, позволившей себе отдаться чьей-то власти, желающей, чтоб эта власть в принципе посадила ее на цепь. Чувства — это жизнь, не та, что путают с существованием. Чувства — это слабость, если пытаешься пойти против человеческой природы. Форджер прекрасно знает свое место, которое — не там, где счастье нормальной жизни, знает, но сбегает по кривой дорожке. Кто-нибудь, пожалуйста, придумайте другой план. Назовите последней буквой, позвольте беспомощной испуганной малышке спастись как-то иначе. Новый сигнал телефона отрывает от размышлений, ведь это — сигнал сообщения. Кто вообще может написать ранним утром? «Давай пойдем в школу вместе. Буду через двадцать минут. С любовью, твой заправила». Аня вздрагивает, затем — невольно улыбается. Мысли о ее мальчике контрастируют настолько сильно, настолько быстро прыгают от счастливых до бесконечно больных, что последние вмиг отпускают, жалко сжавшись от парочки напечатанных фраз. Его «с любовью» настолько лишнее, что Аня готова растечься посреди комнаты с глупо сияющей рожицей. Откуда этот дьявол знает ее номер? Стопудово Бекки «подсобила». Все будильники, которые должны вот-вот прозвучать, без колебаний отключаются. И хорошо, что Дэмиан не узнает, как Форджер смущается и думает над ответом, который с безоговорочным «буду через двадцать минут», вообще говоря, не требуется. Не узнает, как она разбирает его короткое сообщение на фразы и проговаривает их его голосом, с его интонацией, представляя его лукавую улыбку. «Тогда буду ждать». — Нажимает «отправить». Твое главное проклятие. Громкий стук подрывает Аню с места. «Это двадцать минут, наглец?!» — хочется подумать, однако она с придыханием мчится к двери прямо в ночной сорочке, открывает и… Твою ж мать. Не-а, на пороге не ее мальчик, а сраная Эми Рэдмун. За ней — свита из трех человек. Незваные. Неуместные. Не те. Аня вновь ругает себя за ни-к-чертовое шпионское чутье. Прошибает сразу злостью на ту, что посмела заставить обрадоваться зазря. — Ну здравствуй, — протягивает с мерзкой манерной ухмылкой, таряня взглядом остекленевшие зеленые глаза. — Видок — зашибись. Что, ждала кого-то другого? — Явно не тебя, идиотка, — с ненавистью цедит Форджер, сжимая кулаки. — Вали нахер, я не желаю участвовать в твоем глупом представлении. Так грубо, как надо. — О, настоящее представление было вчера, — парирует бездарная актриса. — Ты так смачно кончала, что всей общаге покурить захотелось, однако мы сдержали свой порыв, чтоб и дальше послушать ваш концерт… так сказать… настоящей любви… ну, и записать его, дабы сохранить не только в воспоминаниях. Вот, послушай. Аня цепенеет растерянно. Она бы перебила ее сразу — в переносном, и в прямом — всю эту свору, которая как по струнке вторит ее ухмылкам, да только ее намертво сковало ледяным ужасом. Что-то трескается внутри — желание обойтись без конфликта? — когда Эми, хихикая, достает телефон, тычет по клавиатуре, включает аудиозапись. О да, опасения подтвердились. Вчерашние стоны принадлежат точно ей и звучат настолько нелепо, что слышать их можно только тому, кто стал их причиной. Дура. Аня — безнадежная дура, не умеющая себя контролировать, дрянная и бесполезная шпионка, которая не может скрыть даже самое сокровенное. Феерический позор, и все же… — Ты… — шипит, напрягши все тело, в котором почти взрывается сокрушительный гнев. Посмев сунуть нос, посмеявшись над столь значимым, драгоценным моментом ее жизни — когда Аня один-единственный раз позволила себе больше, чем нужно — опорочив проблески света в ее личном аду, эта сука может быть сколь угодно не виноватой, но в лице давно уже испорченной девчонки найдет сильного и беспощадного врага. Мир спасают не только ангелы. Темным тварям это тоже разрешено. Аня, разумеется, второе, а потому, что бы она ни сделала, не пытайтесь в ответ навредить, просто не лезьте, отбросы, если она запрещает, иначе… Уничтожу и раздавлю. Любым способом. Просто потому, что могу. — Ой-ой-ой, вижу, руки чешутся, чтоб сломать мне нос? — Рэдмун словно читает ее мысленные угрозы, усмехается, явно же нарывается на стычку, тупица. Ненавижу. — Да, но обойдемся без одностороннего мордобоя, — Аня безжалостна, но все еще трепыхается в попытках быть максимально холодной. — Таких, как ты, надо бить не щадя, да вот только директор навряд ли разделит мое мнение, когда будет принимать решение об отчислении. Еле сдерживается, и это «еле» уже фальшивит донельзя, как старое пианино. Зубы стиснуты, кулаки сжаты — та еще «железная непробиваемость», которая раззадоривает Рэдмун еще сильнее — она обнажает зубы, отбеленные до неестественной синевы, манерно проводит по ним язычком. — Здорово, что тебе удается сохранять хладнокровие даже в такой ситуации, — глаза так и блещут восторгом от собственной подлости, голос нарочито неторопливый. — Дэмиан оказался не такой сдержанный. Ба-бах. — Что?! Полмозга с грохотом съезжают набок. — Глуман наведался к нему чуть раньше, и твой постельный лорд встретил его так, что тот потерял сознание. Скорая уже едет, кровищи — море. Это — стопроцентное отчисление. Полмозга? Теперь весь мозг целиком, пойте реквием Аниной крыше. Лицо этой гадины такое омерзительно довольное, что хочется испортить его самыми садистскими способами, да только времени нет. Она точно не врет, а значит Аня обязана действовать — ради себя, своей семьи и всего мира. Мира, в котором ее любит Дэмиан Десмонд.