My scars

Феликсу опять снятся кошмары, а даже тогда, когда заснуть удаётся, его душит собственная беспомощность. Он пытается выкарабкаться, пытается выйти в свет, прийти в себя. Но все с крахом куда-то проваливается, оставляя за собой частички пыли, уходящие сквозь тонкие пальцы. Феликс внутренне погибает под гнётом осознания того, что находится в плену у своих мыслей и трепещущего сердца. Он не может выбраться из этого. На теле до сих пор тлеют шрамы, а Ликс не спешит их залечивать. Смотрит с неприкрытым интересом на полосы от ножа, что уже начинают зарастать, и понимает, что скучает. Скучает по страданиям, скучает по пронзающей боли тело, он просто скучает по старым временам. Он перебирает фотографии с Минсоком, когда его начинает накрывать истерика. Она смыкает узловатые длиннющие пальцы на шее с серебряным цыпленком и беспощадно сжимает. Ли валится на холодный пол и заходится рыданиями, поджимая ноги к груди, содрогаясь от нахлынувших эмоций. Он никогда раньше не чувствовал такого. Это чувство разрывает грудь, заставляет делать себе больно, запирает в подвале собственных надежд и превращает их в пепел. А что теперь? Ликс сам превратился в пепел. Он порядком устал от всего, что его окружает. Устал даже от работы, которая приносила ему крупные деньги... он хотел слиться с толпой, хотел залезть кому-нибудь под кожу и спрятаться там навсегда. Но когда Хёнджин стал появляться рядом, всё стало приобретать краски. Они проводили, кажется, слишком много времени вместе. Хоть между ними и оставалась пропасть, они не ставили это в приоритет. Чаще всего у Ликса в квартире они пили зеленый чай и молчали, несмотря на то, что у них было, что обсудить: От последних новостей шоу-бизнеса до разговоров о прошлом и будущем. О настоящем разговоров не было, ведь не было смысла. Настоящее– это они, сидящие на светлом диване и пьющие горячий чай с маленькими конфетками. *** Ночь была для Феликса самым любимым и одновременно самым больным периодом. Истерика с каждым разом накатывала всё сильнее, когда он спал один. Кошмары, которые на периферии сознания казались реальными, когда его прижимали к кровати, душили и унижали, заставляя пускать на чёрные простыни холодные слёзы. Феликс никогда не забудет, что один раз Хёнджин остался ночевать у него. "Ликс, можно сегодня я останусь у тебя? Уже поздно, страшно ехать". В ту ночь, роковую и самую счастливую, Ликс был вознесен до небес. Спящий Хёнджин рядом, его разметавшиеся черные волосы на белой подушке, прикрытые глаза и манящие пухлые губы. Феликс плакал беззвучно, переплетая свои маленькие руки с хёнджиновыми, большими. Хван очень часто сравнивал их ладони, смеялся с действительно большой разницы. А у Ликса перед глазами взрывались вселенные и пролетали сотни жизней, когда он слышал его смех. Такой звонкий, радостный, живой. А у Ли хриплое его подобие, отдающее горечью. Феликс почти поцеловал его. Чувства уже нельзя было скрыть. Он всячески пытался не показывать Хёнджину, что теперь Феликс смотрит на него не с той любовью, с которой смотрят друг другу в глаза приятели и друзья. Хван Хёнджин– его вселенная, а Феликс– маленькая комета, которая потерялась в галактике и ищет выход из непроглядного темного уголка. Но он не найдёт. Утонуть в Хёнджине и отдать всё свое тепло больше не казалось таким плохим исходом. *** —Феликс, я могу задать вопрос? Они сидят на этот раз не в квартире Ликса, а в квартире Хёнджина. После очередного дня в студии для съёмок элитного бренда они решили всё же направиться к старшему, ибо по ливню добираться до другого района уже было не так весело. —Ты уже задал. Хёнджин непонимающе уставляется на младшего. —Когда? Ликс посмеивается, и его глаза превращаются в маленькие щёлочки. —"Я могу задать вопрос?". Это был твой вопрос. В таком случае тебе бы следовало спросить меня насчёт двух вопросов сразу. Хван наконец понимает шутку и заливается смехом, а у Феликса сердце сжимается до размера атома. —Ладно, задавай. Резко Хёнджин стал серьезным: Улыбка в считанные мгновения упала с лица, он нервно поправил футболку, начиная сминать её в руках. —Феликс, на первой фотосессии... твои шрамы. Откуда они? Я хочу знать всё. Феликс столбенеет. Он больше всего не хотел услышать именно этот вопрос. Ликс кусает нижнюю губу, ковыряет ногти, незаметно для себя гладя шрам под ключицей. —Хёнджин, я... —Возможно, ты сейчас не готов, я не давлю. Но я хочу, чтобы ты знал, что я тебя не брошу, если случится что-то плохое. Я же твой близкий человек, я не могу тебя бросить, слышишь, Ликси? Хёнджин убирает феликсову руку с ключицы и мягко сжимает его ладонь в своей. Феликс млеет от такого обращения к себе, от этого прозвища, от этих больших ладоней и от этой искренней маленькой улыбки на чужих губах. Хван немного давит на плечи Ли, заставляя упасть на диван, а сам забирается сверху и обнимает. Позже поза меняется: Они с Хёном перебираются на кровать, Ликс обнимает его сзади, пока Хёнджин лежит к нему спиной. Поза большой и маленькой ложечки. Феликс сейчас до невозможности счастлив. Плакать хочется с новой силой... Хёнджин заснул спустя каких-то десять минут после последнего разговора. Ликс всё же перешел на другую сторону кровати и теперь лежал прямо перед старшим. Его вернуло в тот день, когда Феликс позволил чувствам выйти наружу, хотя Хваном это и не осталось замеченным. Ликс эти чувства с горечью и слезами принял. И принял, что взаимности как таковой попросту нет. Тем более, что Феликс уже тысячу раз бракованный и покрытый шрамами прошлого не только снаружи, но и внутри. В черепной коробке попросту нет места здравым мыслям, и слеза катится по впалым скулам вниз к подбородку. Не этого он хотел и не этого ждал. Любви нет сегодня, не будет завтра, не будет через неделю, через месяц, через года пронесенные по ветру... Сегодня Ликс принял решение, что лучше он свои чувства в себе закопает куда подальше. Да, оторвёт от сердца, выбросит на мусорку, позволит гнить с остальными плохими воспоминаниями, но не позволит себе окунуться снова в эту боль. Хёнджин кажется безумно добрым, нежным и милым. Лишний раз к Ликсу не прикасается, уважает. У Феликса боль в груди, слезы, как водопад, растоптанное сердце и надежды на лучшее. А у Хвана сладкий сон с такими же сладкими снами, где ему снится Ликс, но откуда же знать..? *** —Феликс, пора вытащить брауни из духовки, уже всё готово! —Да, вытаскивай! Только не обожгись! Сегодня они проснулись вместе, вместе чистили зубы, вместе заварили облепиховый чай и решили приготовить брауни по рецепту Ликса. Хёнджин года два назад горел необузданным желанием научиться готовить. Первым на очереди был брауни. В первый раз Хван случайно переборщил с мукой, и кекс получился ужасно резиновым, словно подсахаренное тесто с шоколадом. Во второй раз он случайно перевернул сахарницу прямо на форму со сладостью, и это уже было вкуснее, но настолько сладко, что Хёнджин почти целый день пил воду, пытаясь отвязать вкус ядреного сахара от языка. Попыток было много... Ушел почти весь мешок муки; сахарница наполнялась раз пять, если не больше; А терпение Хвана лопнуло, и он неожиданно для себя в порыве злости выбросил все формы, все пять пачек муки, весь сахар и всё связанное с выпечкой. А сейчас он, благодаря Феликсу, может спокойно приготовить свежий кекс без заморочек. Ликс в его жизни значил что-то большее, чем модель и друг. Влюбленность..? Про Шинигами Ликсу он рассказал, а тот лишь с открытым ртом сидел и слушал. Наверное, тогда для Феликса это был решающий удар. Осознание того, что с таким, как Ли, Хён теперь точно не свяжется. Феликс выходит из душа, одетый в старую растянутую футболку и спортивные спортивные штаны. Хёнджин невольно засмотрелся. Волосы у Ликса были немного влажными, мокрые пряди переливались в свете раннего солнца. —Хён, ты брауни из духовки достал? Хван отмирает. —Да, оно на столе. Хван за обе щеки уплетает шоколадный кекс, параллельно нахваливая, а Ликс ограничивается одним кусочком. Хёнджин уходит немного позже, ближе к обеду, поскольку съёмку отменить нельзя. Феликс провожает его с мягкими объятиями и словами об удачной съёмке. *** Хёнджин вынимает камеру из футляра и надевает на неё объектив с зумом. Хвану до последнего не говорят, кто будет его моделью. Да и ему как-то всё равно. Стук в дверь нарушает идиллию тишины. —Извините, могу зайти? Чересчур знакомый голос. —Да, входите – бросает Хёнджин и принимается за штатив. Дверь отворяется. Дыхание замирает, кажется, все органы перестают функционировать, а кровь отливает от головы. Резко всё становится ненастоящим. —Здравствуй, Хён-и. Человек подходит всё ближе, приторно ухмыляясь. —Шинигами? Тот улыбнулся во все зубы, подойдя вплотную. —Джинни, я знаю, что ты скучал. Хватит притворяться, будто ты не рад меня видеть, верно?