Посмотри на меня

Вот теперь хорошо. Чонвон старается не дышать, когда ладонь старшего легко сжимает бок под своей же футболкой на чужом теле, потому что не хочет, чтобы глупое дыхание мешало чувствовать, наверное, впервые за три года. Провести с Джеем ночь было бы безумно приятно, даже если бы это имело прямое значение – просто заснуть и проснуться в одной кровати, потому что эти три года Чонвон, кажется, не спал совсем.  Квартира старшего не изменилась ни на одну мелочь. Ян помнит, как проводил в ней часы, какие слова были им озвучены в этих квадратных метрах, какие чувства были испытаны. Он помнит, как его колени касались пола в мольбе не оставлять.  Не помогло. Чонсон целомудренно целует в висок, а после в уголок губ. Младший позволяет себе закрыть глаза лишь на несколько мгновений, чтобы после снова смотреть, смотреть, смотреть, не отрываясь, потому что красиво и правильно, так, как должно было быть. Изначально казалось, что не сможет простить, что при первой же встрече попытается причинить как можно больше боли тому, что забрал все, что было так необходимо. Все мысли становятся пылью, потому что вредить любимым нельзя да и не получится. Лицо старшего в собственных ладонях ощущается донельзя прекрасно, это невозможно объяснить. Чонвон проводит холодными от волнения пальцами по чужим щекам, губам и векам, отвечает на поцелуй, чтобы после снова пройтись холодом по шее Джея. — У меня не получается, — шепотом. — Что не получается, Янвон? От его привычного тембра голоса и собственного имени сердце начинает биться быстрее. — Без тебя не получается, хён, — глаза в глаза, — я будто не дышу. Джей прижимает к себе и выдыхает, не позволяя младшему разглядеть выражение его лица. Они все ещё понимают больше, чем друг другу показывают. У Чонсона в этой стране ничего, кроме самого желанного на свете человека, у Чонвона здесь все, кроме самого желанного на свете человека. — Когда ты уезжаешь? Джей молчит, его расстегнутая рубашка, к которой так отчаянно прижимается Ян, пропитывается влагой, однако они все ещё молчат. Чонсон хочет сброситься с самолета, билет на который уже куплен, он хочет умереть. Чонвон достоин большего: человека, который будет с ним рядом всегда, дома, семьи и всего остального, чего Джей дать ему не может. В конечном итоге, он всего лишь тот, кто будет молча любить до самого конца. Закрывая глаза, Чонсон надеется их больше не открыть, заснуть вечным сном рядом со своей душой и не проснуться, потому что в ином случае их обязательно разлучат. Пак не хотел приезжать на свадьбу уже бывшего друга, потому что не смог простить, эгоистичное желание увидеть младшего взяло верх. — Если я попрошу, ты полетишь со мной? Чонвон молчит и сильнее сжимает пальцы на чужой рубашке. Это означает одно – нет.

***

— Похоже, Вон уехал, — констатирует факт Джейк, накидывая свое пальто на плечи девушки и не придавая этому совсем никакого значения.  Даниэль самая красивая из всех, кого пришлось наблюдать на мероприятии настолько для Джеюна чужом. Медленный танец украсть не удалось, Шим предпочел просто любоваться. Не зря в музее запрещено прикасаться к шедеврам. — Уехал, — на выдохе.  А ещё Джейк готов признать, что все его намерения и мысли, наверное, впервые за несколько лет не зависят от степени алкогольного опьянения, потому что не выпил ни капли, зная, что кого-то нужно будет подвести. Одно такси на двоих – совсем другое.  — Я подвезу тебя, — он выходит вперед, направляясь к своей машине, но что-то внутри заставляет его обернуться и увидеть то, что порождает глухую боль в районе рёбер. Дани плачет, хватается за ткань чужой вещи на плечах, как за спасательный круг, в следующий момент судорожно вытирая слезы тыльной стороной ладоней. За её спиной появляются гости, которых Джейк и не пытался запомнить. Он возвращается, чтобы провести горячими пальцами по холодным щекам и прижать её лоб к своему плечу. — Всё в порядке, — шепотом, — милая, пожалуйста, давай сядем в машину. Шим не умеет быть нежным, не умеет дарить тепло, не умеет говорить правду, не умеет быть на сто процентов искренним, не умеет всецело доверять или отдавать себя другим, он умеет лишь притворяться тем, кем никогда не являлся.  Скорее всего, поэтому, сидя в машине и изредка поглядывая на навигатор, Джейку совершенно нечего сказать. Хотелось бы уметь вставить в пустоту нечто такое, от чего на душе сразу становится лучше. Мама так умела.  Когда машина останавливается рядом с подъездом, Джеюн все еще молчит, смотрит на свои руки на руле и хочет что-то сказать, возможно, предложить провести до двери или купить чего-нибудь сладкого в ближайшем супермаркете. Брать инициативу на себя в отношениях с девушками никогда не было проблемой, но все будто бы изменилось.  Джейк чувствует себя дураком. — Можешь зайти, пожалуйста? — Что? — дурак. — Я ужасно боюсь спать одна в квартире, — и выходит, со всей аккуратностью закрывая за собой дверцу. Шиму кажется, что она могла бы её разбить, и ему не было бы жалко ни на секунду. 

***

Зеленый листовой чай. Две ложки сахара или одна большая меда.  Любимая кружка с котами. Незначительные мелочи говорят о людях намного больше, чем может показаться, однако они не запоминаются, если человек не интересен. Джеюн готов завести тетрадочку и прилежно ее вести, потому что пригодится.  — Ты можешь попробовать, — смущенно улыбается девушка, и только в этот момент Шим понимает, что ради приличия стоит смотреть чуть реже и не так прямо. Любому человеку станет дискомфортно от такого разглядывания, конечно, так ведь и есть. На вкус чай похож на ту, что заварила его несколько мгновений назад. Он теплый, терпкий, совсем немного горький – и эта горечь приятно ложится на язык – и по-родному сладкий. Джеюн говорит что-то невнятное, состоящее из благодарности и комментариев по поводу вкуса.  Комфортно в тишине – редкость. — Почему? — Что? — Почему ты заплакала? Из-за того, что Чонвон уехал раньше? Марш смотрит на часы на левом запястье и выдыхает, видимо, пытаясь найти в них ответ. Все те же цифры, стрелки, минуты, секунды, часы, но ощущаются иначе. В её голове рой из мыслей и переживаний, а сформировать одно логичное объяснение не получается: оно комом крутится на языке, требуя времени для собственного рождения. — Просто некоторые вещи должны оставаться в прошлом, как бы сильно они не хотели вернуться.  Я научилась жить по-другому, а ты? Не разобьешься ли ты об собственные чувства?