***
Это происходит на пятом занятии. Всего на пятом, когда Юнги понимает, что смотрит на суженные задумчиво глаза дольше, чем нужно, замечая уже густоту и длину тёмных ресниц над чёрными безднами. Пересчитывая бороздки на обкусанных губах, то и дело примыкающих машинально к кончику ручки. Вздрагивая от коснувшихся его ладони кончиков пальцев, едва ощутимо. — Юнги? — окликает его Сону, тут же дополняя: — Ши. — Да? — промаргивается Юнги, выплывая из тумана мыслей и мельком замечая, как Сону убирает от него руку. — На этот раз вам нехорошо? Глаза Сону из-за постоянной темноты своей и без того кажутся серьёзными, но когда подросток действительно с толикой тревоги смотрит на Юнги, они будто и не ему принадлежат вовсе. Не подходят к нежному фарфоровому лицу как-то. Но Юнги даже удаётся кривовато усмехнуться. «На этот раз». На прошлом, четвёртом занятии, ему удалось выяснить, что порой так случается. Как если бы на способности Сону влияли фазы Луны или какие-то погодные явления. Ему просто становится «нехорошо». И это всё, что Сону согласился ему объяснить. Это всё, что Юнги решился у него спросить, зная, что ещё успеет выведать и понять что-то позже. Что-то большее, чем простое «нехорошо». — Нет, я просто задумался, — тем не менее отрицательно качает головой Юнги, ощущая ещё фантомно прикосновение тонких пальцев к костяшкам. — Над тем, что во втором уравнении лишний корень? — хмыкает Сону, беззлобно ухмыляясь искусанными губами. Юнги непонимающе хмурится на это и опускает взгляд в подготовленный с вечера листок. Он, конечно, витал в мыслях пару часов и мог в письменных заданиях пропустить запятые, но математика, в отличие от литературы и других предметов, всегда была его коньком. Поставить лишний корень, никак не вписывающийся в уравнение он попросту не мог… …чувствовать что-то странное к ученику он тоже, к слову, не мог, как подсказывает любезно сознание. — И правда, — бормочет Юнги, пробегаясь глазами по листку перед собой растеряно; потому, что в самом деле умудрился ошибиться. — Молодец, Сону. Будем считать, что я проверял твою внимательность и вовлечённость в наши занятия. — А можем посчитать за плюс один балл на итоговых и минус одно занятие с вами? Юнги замирает под лукавым взглядом из-под опущенных ресниц и вовсе не из-за наглой просьбы. О ней он думает в последнюю очередь. Сону рядом с ним раскрывается понемногу, но с каждым разом всё удивительнее. Показывая то чуть больше своих способностей, то чуть больше тьмы за приоткрывшейся завесой души, то чуть больше печали, иногда выплывающей наружу из самой глубины чёрных глаз. Но бездумная игривость и танцующая всё ещё на бледно-розовых губах полуухмылка — Сону были до этого дня не свойственны. И не то, чтобы они проводили так много времени вместе, учитывая, что это всего лишь третье их полноценное занятие без криков, угроз и витающих в воздухе опасно предметов, и пятое в целом. Но таким видеть Сону Юнги странно и боязно. Особенно, отмечая, как странно реагирует что-то внутри. — Твой итоговый балл определяю, увы, не я, — облизывая пересохшие губы, наконец, отвечает Юнги, вынуждая себя отвернуться. — Но я постараюсь сделать всё возможное, чтобы на твой балл не повлияла ничья предвзятость. — Кому-то может показаться, что на него полностью влияет предвзятость ваша, Юнги-ши, — тянет задумчиво Сону, будто бы нарочито дуя губы и отклоняясь назад на стуле. Вводя Юнги в замешательство и путая мысли. — О чём это ты? — Вы единственный, кто считает меня особенным. Разве это не предвзятость с вашей стороны? Взялись обучать меня, когда как все отказались. Не сдаётесь, составляете особую программу, хотите замолвить словечко. Выглядит так, словно… — Сону поджимает губы, вздевая глаза к потолку, подбирая слова. Выдавая в итоге: — Словно я не заслужил хорошего балла потому, что я изучаю программу в обгон своих одноклассников. Но заслужил его потому, что так скажете вы, взяв меня такого никчемного и трудного на поруки. Потому, что я особенный. Эти слова и то, как Сону произносит их, отстреливают Юнги в затылок. Неприятно, он даже морщится. Сводит к переносице брови, ожидая, пока Сону вновь на него посмотрит, совершенно искренней чернотой своих извечно суженных глаз. Но Сону смотреть на него не торопится, а у Юнги всё внутри раздирает от несправедливости и злости на тех, кто вложить успел в чужую голову неверные мысли. — Они думают о тебе так. Не я. И вот, что я хочу до них донести. — Ты просто хочешь, чтобы о тебе думали, как о единственном, кому удалось задержаться и «справиться», — с нескрываемым отвращением говорит Сону, скрещивая руки на груди и чуть тише договаривая, — мистер Мин. Юнги было открывает рот, чтобы оспорить, но не смеет. Потому, что незачем скрывать, вначале — это составляло половину его рвения. Кроме желания доказать всем и себе, что он хороший преподаватель, безумно хотелось доказать всем (и немножко себе), что он сможет довести до конца учебный год у того, кого все сторонятся. Сможет найти подход и стать единственным, да. Чтобы обрести уважение, вес, отличиться. Так ему думалось сперва. И это всего лишь пятое занятие, но теперь, ко всем этим причинам, у Юнги примешивается и простое человеческое любопытство, каково это: так долго взаимодействовать с тем, кого все боятся, но не быть им покалеченным? Каково это: быть тем, кто нашёл подход? Каково это: быть так близко и завоевать доверие того, кто сторонится всех сам? И что-то такое ещё… — Эгоистично, — будто вторит его мыслям Сону. Юнги молчаливо соглашается и содрогается, перехватывая чужой взгляд на своих приоткрытых губах, что тут же спохватывается облизать, поднимаясь со стула. Сбежать собираясь от пристальной темноты и собственных мыслей, таких же тёмных и неправильных. И опасных. — Дорешай оставшиеся уравнения, а я пока поговорю с твоей мамой о следующей неделе. Сону отвечает ему щелчком замка, приоткрывшейся перед носом комнатной дверью и тяжёлым всё ещё в спину взглядом. Таким же тяжёлым, как что-то у Юнги на сердце. Как что-то зависшее между ними в воздухе. Разумеется, вместо разговора с миссис Ким, Юнги спускается на первых две ступени лестницы и приваливается спиной к стене, поглубже вдыхая в лёгкие воздух. Запуская в волосы пальцы и ероша собранный слабый хвост. Закрывая глаза и видя под сомкнутыми веками чужой взгляд, мазнувший по его губам. Вспоминая свой такой же по тонким ключицам несколько дней назад. И, если Юнги думал, что единственной его сложностью будет способность и характер Сону, то сознание его с радостью дополняет в список этих самых сложностей — его самого.***
Ещё несколько следующих занятий они так и проводят в неуютной тишине, потому что Юнги старается не сболтнуть лишнего сам и не давить на Сону сотней любопытных вопросов. Старается не прикасаться без надобности и не даётся трогать себя тоже. Долго не держит зрительный контакт, боясь пропасть в какой-то момент в бездонной черноте. Но он будто предчувствует что-то, когда с каждой минутой последнего занятия воздух кажется ему гуще и словно душит. Когда перед уходом, спина едва не горит от вонзившихся в неё слишком уж чёрных в тот день глаз, не то выпроваживающих, не то просящих остаться. Когда он подходит, спустя ещё одни выходные, к дому Ким, замечая с холодеющей в венах кровью кружащийся волчком почтовый ящик. Распахнутые настежь окна спальни Сону, из которых беспорядочно вылетают разные мелочи. Отсутствующую на подъездной дорожке машину миссис Ким, вспоминая, что она предупреждала о своём отъезде ещё вчера, решив оставить Юнги и Сону вдвоём. Ведь они так хорошо справлялись… — Чёрт! Швыряя сумку прямо на крыльце, Юнги врывается в дом и бросается к лестнице на второй этаж, на которой на него почти срывается шаткая люстра, повисшая на паре несчастных проводов. Он запинается на ступеньках, путаясь в собственных ногах и развязавшихся шнурках кед. Задыхается из-за самой дешёвой цепочки, висевшей с пару месяцев как на шее, купленной на одном из концертов любимой группы. Если бы Юнги только знал, что чёрта с два там, а не серебро, и что это однажды может стать орудием его убийства… — Сону! — удаётся просипеть ему, едва только он вваливается в комнату к подростку. Не слышавшему явно ничего вокруг и не находящегося даже, кажется, толком в сознании. Зажавший ладонями уши, бормочущий уже что-то хрипатым, сорванным голосом, он и сам, вместе с летающими по дому предметами, подвешенным болтался в воздухе, бледнее смерти. Вряд ли себя, как и всё окружающее, даже контролирующий. Дёрнувшийся лишь полудохлой рыбёшкой и вскрикнувший на последних издыханиях, как только бёдра его охватили крепкие руки, кое-как встряхивающие. — Юнги, — беззвучно проговаривает искусанными в кровь губами Сону. В тот же миг опадая безвольной куклой в удерживающие его объятия. Руша вслед за собой с безумным грохотом и звоном то, что способностью успел от поверхностей оторвать в доме. Повисая на руках Юнги, едва дыша и всем телом ослабшим подрагивая, как в лихорадке. «Нехорошо». Сону бывает, Юнги помнит, нехорошо временами. Только это всё на хлипкое «нехорошо» совсем-совсем похоже не было. Он вдыхает, как может, отмечая, что цепочка его больше не душит, и опускает Сону на перевёрнутую постель, подбивая под головой подушку. Трясущимися руками достаёт из кармана брюк мобильный, не с первого раза снимая блокировку и чертыхаясь. Тщетно пытаясь до мамы Сону дозвониться, но слыша в трубке лишь короткие гудки или монотонный автоответчик. Вслушиваясь параллельно в тяжёлое дыхание рядом, что слава богам, хотя бы было. Кожа Сону белая, как снег. С налипшими на влажный лоб угольными прядками, не высохшими ещё на впалых щеках дорожками слёз. На посеревших истерзанных губах даже кровавые бороздки ран поблёкшие. Юнги на каких-то совсем неведомых инстинктах тянется рукой к нему, из другой не выпуская мобильный. Касается дрожащими пальцами тонкой шеи, ловя ускользающий пульс. Чувствует, как сердце собственное биться за двоих ускоренно начинает, к вискам и щекам бросая жгучую кровь. С трудом борет в себе желание склониться ближе. Сону на прикосновение его реагирует заторможено. Хмурится, отчего меж бровей складка образуется. Раскрывает пересохшие губы, будто что-то сказать собирается, но говорит первым не он, а его способности, которые Юнги вновь ощущает на себе. Цепочка на его шее в этот раз не затягивается, в попытке придушить, но приподнимается над взмокшими от волнения ключицами, не скрытыми в широком вороте свитера. Рука Юнги замирает на бледной коже. — Сону? — на выдохе произносит он. — Сону, ты здесь? Он не знает, почему именно этот вопрос вертелся на языке, но он кажется ему правильным. Словно Сону действительно сознанием был и всё ещё где-то не с ним, далеко. Сону морщится, как от боли, ведёт в сторону голову. По столу с жалобным скрипом едет подставка для ручек, с металлическим звоном падая с края. — Сону? Внимательно следя за трепетом длинных ресниц, Юнги, наконец, окунается в мутные бездны, как только их с Сону взгляды встречаются. Не сдерживает облегчённого вдоха, видя помутневшие, но фокусирующиеся на нём глаза. — Юнги.? — откликается Сону скрипучим голосом. Юнги не выдерживает. И пальцы его на шее Сону скользят дальше, укладываясь на горло широкой ладонью. В самой её сердцевине ощущая неровное дыхание, хрипатой вибрацией отдающееся через белоснежную кожу. — Не говори ничего пока, — шепчет он, всматриваясь внимательно в пульсирующую черноту радужки. — Я побуду с тобой, пока не вернётся твоя мама. Занятие на сегодня отменяется. Он говорит это автоматически, хоть и понимает, что занятие — это последнее, о чём думать нужно, учитывая устроенный в доме хаос, разрушенный в комнате порядок и полный бардак с самим Сону, лежащим перед ним едва ли не живым трупом. Ресницы Сону вздрагивают, прежде чем веки его смыкаются ненадолго. Под своей ладонью Юнги чувствует то, как судорожно в содранном горле дёргается кадык. — Хочешь пить? — догадывается он. — Просто кивни. Сону не кивает, но трескуче мычит в согласии. Сглатывает снова, тяжело выдыхает. Цепочка на шее Юнги мягко опадает на бледную кожу. — Я спущусь вниз и вернусь, — говорит он Сону, вынужденно отстраняясь и убирая руку с шеи, в последний раз цепляя пальцами влажную кожу. — Пара минут. И в каком-то шалом забвении, сквозь упавшие и перевёрнутые вещи, он торопливо направляется к лестнице. С неё с гулким топотом вниз, пытаясь вспомнить на ходу, где в доме Ким кухня. Пытаясь понять: отчего так горит рука и вернуться хочется к Сону немедленно, не чтобы подать воды и разузнать о случившемся, а чтобы обнять и прижать к себе, успокаивая? Откуда в Юнги столько к нему магнитизма необъяснимого и непреодолимого желания быть рядом, не отходя ни на шаг? Хотя бы сегодня. Он списывает всё на свою эмпатичность и стремление помочь тому, кому никто не захотел и не смог. Останавливается со стаканом воды на пороге чужой комнаты, когда видит кое-как свернувшееся в клубок хрупкое тело и устремлённые на подвешенный в воздухе магнитный куб чёрные глаза. С щелчком, которым соединяются металлические шарики, щёлкает и у Юнги в голове осознание. — Вода тёплая, — откашливаясь произносит он, на ватных ногах подходя ближе. Переступая через опрокинутую вешалку, стул и опасно раскиданные по полу мелочи, он, как и в один из первых дней, опускается осторожно на край кровати, ожидая, что Сону сядет и заберёт стакан из его рук. Не ожидая совсем, что вместо этого, Сону подтянется ближе и уложит тяжёлую голову на его колени, смежая веки. Вода в стакане вздрагивает также, как сердце Юнги, при виде такой неприкрытой беззащитности и от взмокшего виска, прижатого к его бедру. Он готов к тому, что витающий в воздухе куб пробьёт висок его собственный, но запускает длинные пальцы в угольные, всклокоченные локоны, мягко массировать начиная голову. Жмурится от стука, с которым куб падает на пол, и от прерывистого вздоха облегчения, донесшегося снизу. — Они говорят, — сипловато произносит Сону, — что так меняется способность из-за возраста. Что мы растём вместе. — Они? — недоумевает Юнги, приоткрывая глаза. — Врачи. Отдел по наблюдению за сверхъестественными людьми. Они ведут таких, как я с момента, как силы…просыпаются. Юнги молчит. Слушает, что ещё Сону может ему рассказать, наконец, о себе. Продолжает массировать ненавязчиво явно уставшую и гудящую голову. Прислушивается вместе с тем к тому, как скребётся опасливо что-то внутри. — Вчера они сказали, что мои приступы возможно контролировать только медикаментами, пока я не вырасту окончательно. Пока силы не устаканятся во мне. Или я продолжу разносить всё вокруг. — Но сегодня… — Это ты, — обрывает Сону. Заставляя сердце Юнги запнуться. Заставляя Юнги замереть под уткнувшимся в бедро носом и кулаком, собравшим сбоку его рубашку. — Это ты смог остановить меня, — припечатывает Сону. — Я ждал тебя. — Вас, — машинально опешивше поправляет Юнги, накрывая затылок подростка ладонью. Поддаваясь порыву и оплетая второй рукой дрожащие острые плечи, позволяя Сону спрятать лицо у себя на животе. Пропуская через себя каждую слезинку с прерывистым вдохом выпущенную. Сону плачет в его руках, разрывая все внутренности одним только своим видом. Сону плачет в его руках, не подозревая даже, насколько сильно эти руки хотят его от этого защитить. Сону плачет в его руках. Сону ждал его. Это… Юнги сбился со счёта, какое это их «занятие». Но это тот день, когда Юнги окончательно потерял себя в неизвестных чувствах к мерцающим от жгучих слёз глазам-безднам и бледным, искусанным губам, произносящим: — Я ждал тебя…***
Он не покидает Сону до приезда миссис Ким, но даже тогда тонкие пальцы держат его за запястье слишком отчаянно. Юнги находит тем же вечером следы от нежных подушечек на бледной коже, когда снимает одежду, стоя перед включённым душем. Даже тогда чувствуя, как часть него находится совсем не дома, оставшаяся рядом с ослабшим телом. Натягивая на влажное тело футболку и бельё, Юнги падает в кресло в гостиной и открывает с первой страницы дело подростка. Решает ещё раз и внимательнее прочесть, как давно его «мучают» подобные состояния? Как давно они «мучают» людей вокруг? Кусает губы, заправляя за уши мокрые волосы, закладывает пальцами одни страницы, пока глазами пробегается по другим. Не понимает совершенно ничего, потому что у Сону подобное состояние держится уже не один год. Расти он и его силы явно же начали не только сейчас. Он держится ещё час, прежде, чем тянется в столь поздний час к мобильному и набирает единственный имеющий силы и компетенцию ему помочь номер. — Хён? — тихо и просяще произносит Юнги. — Джин-хён, прости, если разбудил… — Не впервой, — зевают на той стороне провода. — Ты ведь сможешь достать мне документы на человека? — Документы на…о чём ты, Юнги? Ты что, нюхал пробки от вина в магазине? — Нет, хён, я…мне просто очень нужно узнать кое-что. О не совсем простом человеке. В трубке раздаётся шорох, недовольное бормотание. Тихий хлопок двери, а после встревоженное: — Во что ты вляпался, Юнги? И хотелось бы ему сказать «ни во что». Но на языке так и застревает «в кого». И Юнги так страшно даже думаь об этом… — У меня есть новый ученик, — облизывает он пересохшие губы. — Я хотел бы знать, чего могу ожидать и чем помочь. Если могу. У тебя ведь есть доступ к документам других департаментов? — Ты говоришь о документах совершенно другой клиники, — цыкает языком Джин. — Я никакого отношения к ним не имею. — Но ты можешь помочь. — И откуда ты только знаешь? — шипит он. — Ты же знаешь, что это незаконно, да? — Мне не нужны документы на руки. Можешь просто сделать фото или хотя бы рассказать, что там написано, — потирает ладонью лоб Юнги. — Мне просто нужно знать… — Юнги? — Да? — Ты ведь… — Джин замолкает на мгновение, но выдыхает с тяжестью следом: — Ты же не перешёл границы своей сердобольности, как в тот раз? Опуская голову так, будто Джин стоял перед ним, Юнги потупляет виновато глаза, моментально заполнившиеся слезами, что не медля срываются на холодный пол, под босые ноги. — Пока нет, — шепчет Юнги честно. — Я просто хочу помочь ему. И это вовсе не было ложью. Было лишь что-то ещё, чего Юнги не договаривал.***
Глаза цвета жжённой карамели скрываются за завесой густых ресниц, чтобы появиться вновь и вспыхнуть на августовском солнце драгоценным янтарём. - Ты ведь заберёшь меня с собой, Юнги? - произносят сладким мёдом полные искусанные губы. Губы же Юнги изгибаются в ласковой и любящей улыбке, когда горячие маленькие пальцы сплетаются с его, скрываясь в большой бледной ладони. - Конечно, - кивает он, целуя выпирающие костяшки и несходящие под ними синяки от иголок капельниц. - Конечно заберу, Чимин-а. В тёмных глазах напротив на мгновение загорается жизнь...