***
— Ты не должен был… — Это твой первый день рождения со мной, — цокает языком Чимин, подталкивая торт по столу ближе. — И это ты не должен пропускать традицию. Загадывай скорее желание, пока свечки горят. — Ты прекрасно знаешь, что я загадаю, — посмеивается Юнги, тем не менее откидывая назад светло-русую чёлку и прикрывая глаза, чтобы склониться к торту. — Я-то знаю, а вот Вселенная нет. Давай уже, Юнги-хён! Как только на уже обгоревших цифрах «22» потухает последний огонёк, Чимин радостно хлопает в ладоши, напевая поздравительную песенку. Юнги же, открывает глаза на него такого счастливого уставляясь. Они оба знают, что загадал он здоровья и сил своему такому храброму мальчику. Успешной операции и скорейшего после неё восстановления. Они оба знают, что Юнги загадал ему жизнь. Для них двоих. — А теперь, — облизывается Чимин, с горящими глазами хватаясь за пластиковый нож, — попробуем его уже, наконец! Мама притащила его ещё утром, я еле сдержался, чтобы не съесть. — Я бы не расстроился, ты знаешь, — фырчит Юнги, придерживая коробочку с тортом, пока Чимин остервенело отрезает неровные кусочки. — Нет, всё должно было пройти, как следует. Или на мои восемнадцать ты не собираешься стараться? — хмурятся редкие тёмные брови. Юнги лишь качает головой на эти слова. Берёт ладошки Чимина в свои, откладывая подальше нож. Собирая губами с острых костяшек сладкий крем, уже успевший на них попасть. Оглаживает подушечками лиловые синяки на хрупких кистях. С бесконечной любовью всматривается в хмурые карамельные глаза, потерявшие в последние дни свою яркость из-за тяжёлых подглазин и недосыпов. Но по-прежнему самые дорогие и красивые… — Я устрою тебе самый шикарный день рождения, Чимин-а, — улыбается он, прикладывая прохладные ладони к своим щекам. — Всего полгода. И вот увидишь, это будет незабываемо. — Потому, что ты заберёшь меня к себе в Сеул, да? — дует бледные губы Чимин. — И поэтому тоже. — Ну, смотри. Я запомню. — Не сомневаюсь.***
Юнги обкусывает ноготь на большом пальце, пока на коленях его монотонно вибрирует новыми сообщениями телефон. Джин материт его последними словами, но не отказывает в помощи. Посреди ночи пишет своему бывшему, работающему в отделе для «особенных» детей. Проклинает день, когда они с Юнги познакомились. Заставляет Юнги на этот день молиться. Выставляет свой счёт с ужином в дорогущем ресторане и алкоголем, как только следом присылает пдф-файл с названием «дело №30112406». Юнги едва не подскакивает с кресла, замечая это. ПОчти роняет телефон, который разражается долгой вибрацией звонка. — Ты должен мне, Юнги, — ворчит Джин. — Всё, что в моих силах, — бормочет рассеянно Юнги, ставя на громкую. — И моего кошелька. — Ты сказал, пока нет… — вздыхает Джин. — Значит, всё-таки, да? — Как тогда всё равно не получится, — кусает нервно губы Юнги, открывая файл. — Как минимум потому, что этот мальчик не болен смертельно, полагаю? Или мне есть за что волноваться всё же? — Пока… — Понял. Просто буду ждать очередного ночного звонка с просьбой помочь. Или помочь напиться, или помочь организовать… — Спасибо, Джин-хён, — обрывает Юнги. — Я обязательно позвоню. Как только прочту. — Будь добр, — вздыхает Джин. — Я волнуюсь…но дай мне немного поспать. Он первым отключает звонок, но Юнги вряд ли замечает это, вчитываясь в первые строки ещё одного личного дела. Медицинского на этот раз. Не узнавая в неизвестном шаблоне привычные мед.карты в обычных больницах. Путаясь в странных обозначениях, но вскоре всё равно понимая, что, хотя бы, у Сону в самом деле нет никаких смертельных заболеваний или отклонений по простейшим анализам. Кроме, разве что, разрушительной силы, которой пророчат управление не только (ах, Юнги угадал) железом вокруг, но и железом внутри человека. Содержанием железа в крови. Сону грозит смертельная опасность, как с самим собой, так и с другими, кого он ненароком может разорвать одной лишь силой мысли. Буквально. Пальцы Юнги дрожат, едва не выпуская телефон. И сперва ему кажется, что это его ведёт и трясёт, как осиновый лист, но уже через пару мгновений, он понимает, что подскакивает всё вокруг него. И землетрясений по Сеулу не объявляли точно. Он всё же вскакивает с кресла, оглядываясь по сторонам и утирая непрошенные слёзы, промаргиваясь. Топает босыми ногами по полу, приближаясь к окну, чтобы откинуть шторы…и охнуть. Тайфунов и ураганов по прогнозу погоды он не припомнит с утра подавно. Только вот фонарный столб рядом с домом всё равно тянется поцеловать соседний, сгибаясь медленно и надломленно, словно бы нехотя и сопротивляясь. Цепочка на его шее также неспешно и угрожающе, предупреждающе, ползёт выше, туже затягиваясь вокруг бледной кожи. Юнги рвёт её с себя быстрее, чем успевает снова начать задыхаться, но бросается к входной двери, прямо так, в белье и домашней футболке, с невысохшими ещё волосами и щеками от упавших слёз. Замирает правда пальцами на ручке, не решаясь открыть, будто боясь увидеть того, кто вот-вот за ней окажется. Неизвестно потому, что как о его доме узнавшего. Так сильно в нём, как оказалось, нуждавшегося. — Юнги-ши? — слышит он, как сквозь толщу воды, сглатывая болезненный в горле ком. — Я знаю, что ты здесь. И проворачивает ключ пару раз в замке. Открывая своему взору взмокшие угольные прядки, налипшие на хмурый лоб, и бесконечную черноту устало прикрытых глаз. Подрагивающее слабеющее тело в простых чёрных джинсах и толстовке, скрывающей изломанную худобу под натянутой фарфоровой кожей. Сереющие губы, произносящие тихо: — Мне нужна помощь… И да, Юнги она нужна, кажется, тоже, когда Сону валится в его руки, смежая тяжёлые веки.***
В предплечье неприятно врезаются острые лопатки, но Юнги едва ли ощущает это за той болью, что раздирает в груди при виде тряпичной куклы, повисшей на его руках, ещё с минуту назад улыбающейся изо всех последних сил. По его щекам вместо чужих впалых и совсем серых — бегом слёзы. А должны бы бежать также скоро санитары, о которых он так истошно кричит. Он надеется, что на самом деле кричит «помогите», а не просто разрывает глотку в отчаянном умоляющем крике. Чимин на оглушительные звуки не реагирует. Его редкие ресницы не трепещут, как это бывало, стоило ему только начать засыпать. Губы блёклые с множеством ранок безжизненно приоткрыты, и Юнги не слышит за криком своим — есть ли меж них вдох и выдох? Тонкие руки не тянутся к клетчатой рубашке, чтобы перед сном по привычке сжать костлявыми пальцами. Они висят безвольно, касаясь холодного пола, на который подломились колени Юнги несколько секунд назад. Пергамент кожи на выпирающих ключицах пока ещё тёплый под мокрой щекой Юнги, которой он к ним прижимается, продолжая умолять остаться. Продолжая умолять пространство палаты о помощи. Продолжая держать в руках Чимина, как самое…как в самом деле самое драгоценное, что у него было и есть. Его самого первого ученика. Его самую первую, искреннюю любовь. Его храброго мальчика, не дожившего до восемнадцатилетия жалких три месяца.***
Юнги оставляет почти уверенной рукой на журнальном столике стакан тёплой воды, солёные крекеры и завалявшийся шоколадный батончик, спеша вернуться на диван и поправить в сотый раз под тёмной макушкой грубую ткань подушки. Проверить на тонкой шее мерно бьющийся пульс, скользя осторожно подушечками по бледной, слегка влажноватой коже. Он испугался в первые несколько секунд, это правда, но руки, тело, всё действовало по уже заученной механике, после пережитого двойного стресса этим днём. После пережитого несколько лет назад. В доме Ким, Юнги растерялся после стольких лет покоя, без резких подрывов посреди ночи, утра или занятия. Ловил Сону будто впервые и нет, ошалело глядя на опадающее в подствленные руки тело. Сейчас немногим, конечно же, было легче, и он вспомнил, как выровнять нужно сердечный ритм и взять себя, как и чужое тело, в руки. Но всё ещё по вискам струился холодный пот, как и позвоночник пробивало дрожью. От проснувшегося страха потери, за чужую жизнь и боль сердца своего. Он уложил Сону на диван, быстро справившись со всем необходимым, и даже почти не трясущимися пальцами, но дрожало всё внутри. Все органы будто переворачивались то разом, то одни за другими. Впору было бы списать это на меняющуюся способность Сону, но Юнги знает — это попросту страх. За две жизни сразу. За повторение того, что повториться никак не должно. Днём в чужом доме, пришедший туда, как простой ещё преподаватель, он не знал до конца, как вести себя, что может и нет делать. Сейчас, находясь в квартире своей, после сказанных Сону слов, после боязливых и трепетных объятий, после обдуманных чувств им самим, Юнги увереннее уже проверяет заново пульс и поправляет со лба угольные прядки. Вздрагивая лишь, когда за ладонью своей неожиданно замечает приоткрывшиеся чёрные бездны. — Сону? Но Сону, не отвечая, ловит лишь заторможенно щекой ребро широкой ладони и прикрывает снова глаза. Юнги, поджимая губы, этому жесту поддаётся и прижимается ладонью всей к бледной коже, позволяя Сону, словно зверёнку, к нему приластиться. Игнорируя то, как вспыхивает лютой болью воспоминаний раненное сердце. — Ты сбежал от матери, — тем не менее произносит тихонько Юнги, не смея игнорировать этот факт, учитывая глухую ночь и дождь стеной за окном. — Не говори, — чуть слышно шепчет Сону, облизывая медленно пересохшие губы. — Я должен… Юнги охает, как только эти же губы, прикладываясь к запястью, внезапно делают больно. Потому, что под ними — горит. Потому, что открывшиеся с говорящей за себя матовой чернотой глаза, — намекают. Потому, что и сам Сону знает, что делает с кровью Юнги одним лишь этим касанием. Молниеносно. — Сону. Губы Юнги белеют, глаза невольно закрываются, потому, что перед ними темнеет, рука, что Сону захватил в добровольный плен, слабеет, как и тело вслед за ней. Юнги не валится на Сону лишь из-за того, что в последний момент подросток отстраняется от холодеющей ладони, позволяя старшему отшатнуться назад. Но он валится с дивана, садясь на задницу меж ним и журнальным столиком, и уставляется на Сону. К замешательству того вовсе не испугано. А сурово. — Я хотел показать, — говорит негромко Сону, взглядом указывая на руку Юнги, — я кое-что понял. — Что можешь управлять железом в крови? — хмурится Юнги, так и не поднимаясь с пола. — Что у тебя тоже есть способность, Юнги. Что? — Ши. — О чём ты… — встряхивает головой старший. — Какие ещё способности? — Как моя. Только опаснее. Потому, что ты о ней не знаешь. На ещё немного слабых руках Сону приподнимается, облокачиваясь спиной о диванные подушки. И протягивает одну из ладоней Юнги. — Возьми, — предлагает он. — Не бойся. Юнги боится не способности. А того, как током в сердце отдаётся соприкосновение их ладоней, и как взгляд въедливо чёрный замирает на его лице. Пальцы его чуть сильнее нужного сжимают чужие тонкие. Особенно сильно тогда, когда прямо перед лицом замирает и падает к ногам обычная столовая ложка. — Ты… — Не я, — мотает Сону головой, кивая затем на их руки. — Ты. — Каким образом? — Давай в слоумо? И сначала Юнги не понимает, но видит в следующий миг поднимающуюся с пола всё ту же ложку. Останавливающуюся в сантиметрах от его лица снова. Сглатывает невольно, мысленно готовясь к чему угодно, замечая, как ложка маятником раскачивается в его сторону. Не успевает даже моргнуть от страха, понимая лишь, что сжимает ладонь Сону до боли сильно в тот момент, когда ложка вот-вот норовит оставить на его переносице, как минимум синяк. Сону от этой боли только шипит и морщится, но руки не убирает, наблюдая. Юнги, кажется, нужен врач. А лучше бы сразу несколько. — Ничего не понимаю, — проговаривает он одними губами. — Ты — подавитель. Твоя способность — подавлять другие. В те моменты, когда это становится опасным для тебя, окружающих. Или близких. — Мне двадцать шесть, Сону. Я знал бы это. Мой друг — врач. — Сколько раз до меня ты сталкивался с подобными людьми, мистер Мин? Вопрос застаёт Юнги врасплох, потому что в самом деле? Он знал об их существовании, но Сону прав: никогда не имел дел так тесно. Никогда не испытывал к таким людям что-то… — Это не доказуемо, — всё равно не верит он. — Я касался тебя и после…у тебя дома. Твои способности также были активны. — Потому, что ты не умеешь управлять этим. И потому, что тогда, у меня дома, опасность уже миновала. Да…чёрт! Юнги не успевает даже спросить, почему с чужих губ сорвалось ругательство. Сону, цокнув языком, внезапно сплетает их пальцы, а затем… — Сону! Совершает бездумный, идиотский и смертельно-опасный поступок. Нож с мягким стуком, не долетая острием до открытого горла, падает на колени подростка. Юнги кажется задыхается, до онемения врезаясь пальцами в острые костяшки. — Ты же мог… — Умереть, — соглашается так просто Сону. Скользит вдруг по дивану вперёд, склоняется тенью над Юнги, по-прежнему сидящим на полу, приподнимает на уровень глаз-бездн их скреплённые руки. Смотрит так глубоко, что душа Юнги замирает от волнения тоже, взираясь в ответ темнотой своей. — Поэтому, я ждал тебя, Юнги.***
— Я уже заждался! Юнги слышит счастливый крик раньше, чем успевает войти в палату. И улыбка расползается по его лицу ещё больше, когда он слышит вслед за высоким слегка хрипловатым голосом скрип колёс. Чимин почти сбивает его с ног, разогнавшись, видимо, от самого окна и обхватывая худые бёдра тонкими, но удивительно сильными сегодня руками. — Окна в больнице сделаны для великанов, — жалуется он, подтверждая догадки Юнги. — Мне приходилось опираться о подоконник, чтобы увидеть ворота. — Я никогда не опаздываю, — посмеивается Юнги, запуская пальцы в суховатые чёрные волосы и прочёсывая кожу голову Чимина. — Зачем тебе смотреть каждый раз? — Чтобы не получилось так, что ты придёшь, а мне нужно было сходить в туалет, — фырчит Чимин, отстраняясь и поднимая голову, чтобы заглянуть тёмной карамелью в глаза старшего. — Знаешь же, как с этим сложно. Юнги знает. Прекрасно знает, потому что несколько раз за последние полгода, что он ведёт у него…за последние четыре месяца, что они вместе, он уже не раз помогал Чимину сам. — Знаю, — кивает он, ероша чёрные прядки и пробегаясь пальцами по нежному личику. — Ты сделал задание? — А разве не полагается сначала поцеловать своего парня при встрече? — куксится нос-кнопка. — Сначала, как преподаватель, я должен отвести твоё занятие. Однако улыбка, играющая на губах Юнги, не пропадает. Напротив, упираясь ладонями в подлокотники коляски, он склоняется к Чимину, поддевая его нос своим и сталкивая их лбами, и улыбается шире. — Привет поближе, мой маленький боец, — шепчет Юнги в такую же яркую напротив улыбку. — Привет и тебе, хён, — хихикает в ответ Чимин, прикрывая глаза с трепещущим редкими ресничками. Вытягиваясь всем собой чуть выше, чтобы оставить на губах Юнги нежный поцелуй, и ткнуться после носиком в пахнущую кремом для бритья щёку. — И да, я сделал задание. — Что ж, — целует легко впалую щёку Юнги, нехотя отстраняясь, — тогда, полагаю, самое время его проверить?***
— Розы? Юнги непонимающе хмурится, всё ещё зачарованный темнотой покрасневших глаз, пока Сону клонит голову к плечу, разглядывая плечо его… Разглядывая татуировку. Так отчётливо видную сейчас в широком вороте домашней футболки. — Чёрт… — Почему розы? Юнги открывает рот, чтобы ответить, но застывает под кончиками осторожных пальцев. Разъединяя тх руки, Сону смело тянется к чернильным розовым плетениям, уходящим от уха Юнги по шее к ключицам и дальше. Юнги втягивает шумно носом воздух, едва только ощутимые ноготки скользят под ворот, очерчивая розовые шипы, выбитые на грудной клетке. Совсем немного не доходя до… — А цветы? … сердца. Пальцы Сону, чуть касаясь, так и зависают над изрисованной молочной кожей, оттягивая ворот. Не доходя до единственного алого цвета, расцветшего чернилами у Юнги аккурат над сердцем. — Как ты понял, что у меня есть способность? — вместо ответа спрашивает Юнги, нехотя отклоняясь назад и теряя колющее прикосновение. — Это что-то личное, да? — щурит Сону свои чёрные бездны. — Да, — не отрицает Юнги. — Это о семье? — Сону. — Родители? — Сону… — Оу. Краснота белков глаз Сону, кажется, на мгновение заполняется чернотой тоже. Или темнеет в глазах Юнги? Он ждёт от Сону вопроса о паре. Ждёт чего-то неудобного или даже обиды, он почему-то чувствует, что тьма под пышными ресницами сгущается неспроста. Но Сону… — Ты кого-то потерял? …будто снова читает мысли. — Да. Я много кого терял. «Сейчас вот пытаюсь не потерять тебя, » — договаривает Юнги в своей голове. — У моего отца на могиле растут розы, — вдруг говорит Сону, огорошивая Юнги в который раз. — Мама посадила их, сказав, что они похожи на него. Своенравные, лаконичной красоты, с острыми маленькими шипами. Она порой в детстве называла розой меня. Потому, что вырос весь в отца, такой же колючий, прихотливый и диковатый. Обособленный и особенный, — фырчит подросток. — Я же с детства считал, что роза — цветок смерти. Потому, что с отцом связано. Потому, что способность моя по итогу — убивающая. Но это мои ассоциации. Я удивлён, что это относится и к тебе, мистер Мин. — Это относилось не ко мне, — поджимает Юнги губы. — Точнее…я имею в виду, да, я не считаю розу цветком смерти. Я наоборот считал её символом любви, силы и вечной красоты. Души. Он смаргивает подступившие слезы, опуская голову и уставляясь на свои руки, сцепляя в замок уже собственные пальцы. — Твоя мама права, цветок очень прихотливый. Сочетающий в себе и нежность лепестков, и красоту формы, и разнообразие цветов и сортов. Защитные шипы. Их взгляды лишь мельком встречаются, когда Юнги решается взглянуть снизу вверх на внимательно слушающего его Сону. Дернувшегося от последних слов, отразившихся в нём, Юнги знает наверняка. — Они растут только в ласке, заботе и любви. Под особенным и тщательным уходом. Потому, что на самом деле, хрупкие до невозможности. Он почти не видит, но ощущает, как на костяшки его сначала срываются слёзы. А после опускаются дрогнувшие тонкие пальцы. — Зачем нужна способность подавления, если она не подавляет смерть? — с трудом проговаривает Юнги. — Если твоя способность не смогла помочь кому-то одному, — шепчет Сону, — подумай о сотнях, тысячах других людей, которых ты ещё сможешь спасти, Юнги? — Но мне…. — Подумай обо мне? Юнги расцепляет свои онемевшие пальцы под куполом нежной, прохладной ладони. Чтобы перевернуть свои и заковать в них тонкие пальчики, согревая. — Я думаю о тебе слишком много, Сону. И приковать себя к глазам-безднам окончательно, сознаваясь.