***
Тёплое тело в руках Юнги ворочается, заставляя его приоткрыть сонно глаза, встречая яркий солнечный свет, заливающий нежданно палату. Ещё уром по радио в метро обещали дождь… — Юнги? — хрипловато зовёт Чимин, оборачиваясь через плечо. — Ты здесь… Он выдыхает это с облегчением, прижимаясь спиной к крепкой груди, как может. Юнги припадает нежно губами к бледной щеке, охватывая хрупкое тело руками сильнее. — Мне сказали тебе было плохо и я приехал так быстро, как смог, — негромко говорит он, вдыхая едкий запах медикаментов и слабые отголоски ромашкового мыла с суховатой кожи. — Но ты уже спал к тому времени. — Не спал, а был вырублен чёртовой капельницей, — ворчит Чимин, гладя руки Юнги своими. — Мама сказала тебе было очень больно. — Не больнее, чем в последние пару недель. Им не обязательно каждый раз истыкивать меня. Живого места скоро не останется. Юнги вздыхает, перехватывая тонкое запястье и притягивает его к губам, целуя незаживающие уже фиолетовые синяки. — Как только тебя выпишут — накуплю самых дорогих заживляющих мазей, чтобы ты не куксился каждый раз, глядя в зеркало. — А красивые рубашки, чтобы первое время скрывать руки? — хитро цепляется за предложение Чимин. — Твои, знаешь, все сойдут. Юнги смеётся мягко, переплетая их пальцы и утыкаясь носом в лебединую шейку, оставляя на ней призрачный поцелуй и закрывая глаза. — Отдам всё, что только попросишь. Всё моё — итак твоё, Чимин-а. — И сердце? — В первую очередь. Солнце больше не слепит, прожигая веки. Оно греет, окутывая золотистым коконом два тела, сплетённых на узкой кушетке палаты.***
[Being As An Ocean — Desolve]
Юнги просыпается оттого, что ему тяжело дышать и невольно пугается того, что Сону во сне могло снова стать плохо и он нашёл чем его задушить. Но всё оказывается куда прозаичнее. И Сону вовсе не душил его чем-то первым попавшимся под руку из-за разгулявшейся силы, а попросту умостился поверх, прижавшись к груди щекой и мешая вполную дышать. Спальня привычно погружена в полумрак из-за тёмно-серых плотных штор, но в узкой незакрытой полоске Юнги замечает хмурое небо, и хмурится сам. Потому, что не понимает: только ли сейчас рассвет или уже давно время к пробуждению. Из-за оставшегося в гостиной мобильного, времени и подавно не узнать. И Юнги приходится пойти на сущее преступление против человечности. — Сону? — шёпотом зовёт он, убирая со лба тёмные прядки и поглаживая попутно бледную кожу у виска. — Сону? Просыпайся. Сону морщится медленно, явно пребывая ещё в крепких лапах сна, и зарывается лицом в грудь Юнги, прячась от прикосновений. Это ощущается так позабыто и странно. Так тепло и необходимо. Прошло несколько лет со смерти Чимина, с тех пор, как Юнги просыпался вот так утром от тепла чужого тела рядом. От тепла столь важного и нужного тела. Зарываясь пальцами в угольные волосы, он ласково массирует кожу головы Сону, мешая ему снова уснуть, и думает лишь о том, что тяжесть в груди, хоть и есть, но стала явно меньше. И, либо Юнги к ней привык, либо… — Ещё чуть-чуть, — бормочет Сону, ёрзая и вцепляясь пальцами в кофту Юнги на рёбрах. Выдыхает горячо под ключицы, притираясь к мягкой ткани носом. С губ Юнги несдержано срывается ласковый смешок. Он не хочет об этом думать сейчас и ему слегка совестно, но это так напомнило ему Чимина. Когда Юнги разрешали по ночам оставаться у него, забираясь на узкую кушетку, он прижимал слабое тело к себе и оберегал до утра. А перед рассветом точно также просыпался оттого, что Чимин каким-то образом затаскивал себя на него. Он до последнего был сильным для Юнги… — Я даже не знаю, какой сейчас час, чтобы дать тебе ещё чуть-чуть времени, — говорит Юнги, перебирая пальцами тёмные пряди. — Тогда брось меня здесь и уходи куда там тебе нужно, — бурчит Сону. — Я всё равно ничего у тебя не украду. — Да и нечего особо, в общем-то. — В самом деле? На этих словах, Сону внезапно приподнимает голову, упираясь в грудь Юнги острым подбородком и уставляясь на него совершенно не сонным взглядом. Затягивающая темнота смотрит сразу вглубь и неотрывно, словно неживая. — Кроме телефона и микроволновки, — фырчит Юнги, — боюсь, в моём доме нет ничего ценного. — А как же твоё сердце, Юнги? Он замирает. И упомянутая мышца под рёбрами запинается, наверняка ощутимо отдаваясь задержкой в теле Сону, лежащем поверх. Он смотрит немигающе, прожигая, ждёт от Юнги ответа, хотя сердце его говорит всё за себя само, зашедшееся после ступора галопом, гулко отдаваясь в каждой клеточке. Лишь слегка склоняя голову, Сону жмётся щекой к запястью Юнги, всё ещё держащему ладонь на тёмном затылке. — Зачем тебе моё сердце? — чуть слышно выдыхает Юнги. — Моё то уже у тебя. — Сону… Он так старается держаться на расстоянии. Он так старается не сделать их связь ещё глубже и прочнее. Он так боится обрести, чтобы снова не потерять… — Просто оставь мне ключи, — бросает Сону и выбирается из ослабленных объятий первым, перекатываясь на другую сторону кровати и поворачиваясь к Юнги спиной. Он едва давит в себе первый машинальный порыв обнять. Обхватить сзади крепко руками и зарыться носом в пахнущую ещё теплом и сном шею. Стискивает зубы и пальцы в кулаки, останавливая себя и заставляя сползти с кровати. Но, уходя, ощущает спиной тяжёлый и пронзительный взгляд, наверняка обернувшихся к нему чёрных бездн.***
[Paramore — Decode]
На часах оказывается семь утра, когда Юнги выходит в кухню. Восемь тридцать, когда он в самом деле оставляет на столе ключи. Жалеет, сомневается, но делает это. Несмотря на то, что теперь у Сону есть возможность в любое время приезжать к нему домой. Несмотря на то, что это усугубляет и углубляет всё-таки связь между ними, против воли Юнги. Он на иголках остаётся весь день, проверяя то и дело входящие сообщения и звонки, но ожидаемо не замечая среди них ничего от Сону. Он никогда не отвечал ему, и не с чего бы ему писать первым. Но Юнги ждёт. И сам не знает чего, обкусывая губы и поглядывая на всё ещё мрачное небо в окно. По прогнозу во всю обещают солнце вторые сутки подряд. За мутноватыми стёклами школы — небо такое грузное, будто вот-вот прольёт тонны воды, стеной заливая город. От мелодии звонка Юнги вздрагивает, переводя размазанный взгляд на светящийся экран. — Джин? — откашливаясь отвечает он на звонок. — Как там зовут твою новую ошибку всей жизни? — торопливо проговаривает друг, тяжело дыша, словно куда-то бежит. — Ким Со…что? — хмурит Юнги брови, поднимаясь со стула. — Хён, о чём ты? — Ким Сону, да? — Хён? — Ким Сону, семнадцать лет, управление железом в организмах и вне, да? Он же? На него документы я тебе доставал? — Да, я… — Где ты? — Школа. Юнги чувствует, как бледнеют и немеют губы. — Клиника, в которой его обследуют в трёх кварталах от тебя, — припечатывает Джин, прижимаясь губами к динамику. — У тебя нет времени, чтобы успеть, Юнги. Звонок обрывается. И что-то внутри Юнги тоже. Он зачем-то пытается дозвониться до мамы Сону, но слышит лишь обрывки автоответчика. Тщетно пытается набрать немеющими пальцами номер Сону, уже даже не слушая, что в десятый раз холодным голосом говорит ему девушка в динамике. Он зачем-то ещё раз смотрит в окно, замечая, как аномально сгущаются чёрные тучи над другой частью города. Примерно в трёх кварталах от школы. Он проклинает собственную способность, желая сейчас уметь телепортироваться или на крайний случай летать. Бегать быстро, как Флэш какой-нибудь. Что угодно, чем быть поглотителем и не иметь возможности добраться до Сону быстрее, чем позволяют его ноги. Автобус и такси отметаются сразу, он дольше будет их ждать в час пик. И Юнги бежит. Будучи не спортивным, ощущая как сводит икроножные мышцы и горят лёгкие. Он бежит, наспех утирая кулаками слёзы, из-за которых к щекам липнут тёмные волны распущенных волос. Сону говорил, что ему так больше идёт. Сону говорил во время просмотра фильма, что и сам бы хотел отрастить волосы, чтобы забирать их в хвост, ему это кажется крутым. С Сону сейчас неизвестно даже, что происходило в клинике, в которую Юнги мчался из последних своих сил. С Сону было всё совсем не в порядке, и Юнги понимает это мгновенно, как только пересекает одну из трёх улиц, приближаясь. Ведущие кособоко машины, кренящиеся ближе к земле фонарные и светофорные столбы, шпиль клиники, не ровно смотрящий в небо, а будто бы падающий куда-то в бок. Юнги становится тяжелее дышать и в висках не то сердце стучит, не то кровь бурлящая из-за начинающей воздействовать на него чужой силы. Но он не даёт себе остановиться, сгребая в кулак на груди футболку. Стараясь дышать чуть реже и носом, но продолжая рваться вперёд. Не зная даже — пропустят ли его внутрь? Становится хуже уже у дверей, что даже не крутятся, а медленно со скрипом проворачиваются, как несмазанные шестерёнки, так и норовя поглотить. Юнги вбивается в дверь рядом, с трудом открывая и её. С трудом перебирая внутри здания ногами и следя шалым взглядом за мечущимися и падающими навзничь ему под ноги, людьми в белых халатах. Он отдалённо слышит вой сирены, пока не вздёргивает голову и не понимает, что она орёт во всю глотку, просто у него из-за давления упал слух. — Шестой отсек! Это всё, что удаётся услышать ему, прежде чем он касается машинально пальцами шеи, под ухом, а после наблюдает на них капли собственной крови. У него и правда нет времени. Сознание начинает плыть, когда Юнги пытается думать усерднее. Пользуется замешательством и общей паникой и прошмыгивает в одну из дверей с пометкой «служебное». У него нет времени, но инстинкты… Белый халат марается кровью на рукаве, которого касаются пальцы, на воротнике, куда из ушей стекает тонкими струями красная жидкость. Юнги сглатывает и дышит через раз, щурясь на указатели под потолком, горящие таким же красным. Молится, кажется, всем богам, понимая, что шестой отсек всего лишь на втором этаже. Он сможет. Он это преодолеет. Это, кажется, не труднее, чем пытаться пробраться к заведомо мёртвому телу. Это, кажется, труднее, потому, что Юнги не уверен — останется ли жив сегодня Сону? И он сам. Лестница под ногами двоится, дрожит и как будто лавой расходится. Юнги дёргается в сторону из-за потока людей, сбегающих вниз, а после из-за железных перил, резко перебивающих сразу нескольких врачей поперёк. Он морщится, заставляет себя отвернуться и, ползя по стене, упорно идёт наверх, попутно скрывая окровавленным воротом халата часть лица. — Вы куда? Нужно спускаться! — слышит он, как сквозь вату, взбалмошный голос. Видит испуганные глаза молодого мальчишки медбрата, держащего у носа платок, пропитанный кровью, и мотает головой. — Я в шестой, — сипит Юнги. И идёт напролом. Игнорируя шок, бьющий в спину. Борясь с болью, бьющей прямо в грудь. И вовсе не от чужой способности. Красные огни на втором этаже кажутся Юнги его же кровью, застилающей глаза и слепляющей веки. Он даже думает, что достаточно поборолся и, если упадёт прямо здесь, в коридоре отсека, Сону однажды его простит. Если выживет. Или на том свете. В сознании всё размывается, гудит и пульсирует. Сознание Юнги вспыхивает белым, как только он в щель двери напротив замечет парящее под потолком тощее тело, со сползающей с молочной кожи простынью. Ему нужно только коснуться… — Я не… — одними губами шепчет он, рывком подаваясь вперёд и отталкивая кого-то бегущего ему навстречу. Передвигает ватные ноги, хватаясь за стены. Кажется, уже даже плачет кровью, когда впивается пальцами в ручку и падает вперёд, открывая вовнутрь дверь. Красное вокруг всё, кроме черноты волос Сону, единственных, за что Юнги взглядом цепляется, чтобы не закрыть глаза. — Сону-я? — не слыша себя, произносит он отчаянно, надеется, чужое имя. Отталкиваясь в последний раз от шатающейся двери, падает грудью на приподнятую над полом кушетку, с грохотом роняя её обратно. И закрывает глаза всё же, не в силах справиться с тем, что чувствует. Огонь, расходящийся по венам до лютой боли. Пульсацию в висках и даже кончиках пальцев, в раскрытых ладонях. Под сомкнутыми веками вспышки ослепляюще белоснежного, вперемешку с кроваво-красным. Он выдыхает из себя словно всю душу, и резко распахивает влажные глаза, как только в руки его подставленные, падает безвольное тело. — Сону-я??? Мигающе-красный вокруг затихает, оставаясь лишь размазанным по некогда белым стенам. Юнги не чувствует, но инстинктивно сжимает Сону в руках, пытаясь прижать его ближе. Старается даже краем глаза не замечать раскиданных по помещению бессознательных тел. Жмётся губами в прохладному виску, игнорируя боль и кровь свои, лишь бы понять: бьётся ли пульс? В поцелуе отчаянно-нежном, прильнувшим к бледной коже, он ощущает слабые отголоски жизни. Сону медленно поворачивает голову, притираясь виском к горячим губам неосознанно. — Хён? — удаётся расслышать Юнги тихое тихое. — Я с тобой, — надеется он, что его слышат тоже. — Я здесь, Сону. — Забери меня домой… На последнем выдохе, Сону роняет голову на грудь Юнги, оставаясь в руках его ослабшим, холодеющим телом. Но дышит и жив — Юнги это чувствует, пошатываясь на разбитых о ледяной пол коленях. И это всё, что становится важным, когда Юнги, целует его в бледный лоб, прижимая к себе сильнее.***
[Architects- Flight without feathers]
За трепещущими ресницами Юнги надеется увидеть потолок своей спальни и, как минимум, тоже самое утро, в котором они с Сону просыпаются в его кровати. Он обещает себе, что ответит Сону на эту странную фразу про сердце. Он обещает, что останется дома с ним. Он обещает, что больше не будет думать о том, чтобы оставить Сону. Потому, что в первую очередь, не переживёт этого расстояния сам. Но перед ним — белоснежный потолок больничной палаты и едкиие флуорисцентные лампы. Мерно пикающий аппарат, подключённый, вероятно к нему, прозрачная жидкость в колбе капельницы, ведущей к, кажется, его руке. — Сону… — хрипит он. — Рядом, — отзывается мрачный голос. Юнги жмурится крепко, но, открывая глаза, видит перед собой безошибочно обладателя этого голоса. — Хён? — Живой, — кивает головой Джин на соседнюю кушетку, куда Юнги, так быстро, как может, поворачивает голову тоже. Звучно и облегчённо выдыхая, стоит ему только увидеть слегка хмурое, сероватое личико с обкусанными губами, чуть приоткрытыми в мерных вдохах. Капельница воткнута и в его тонкую руку, выглядывающую из-под тяжёлого больничного одеяла. Кожа предплечий изранена лишь тонкими царапинами, но не лиловыми синяками, как та, что Юнги… — Прости, — поджимает губы Джин. — Я знал, что это будет опасно. — Всё в порядке, — облизывает пересохшие губы Юнги. — Только я мог… — Не только. Запахивая халат и скрещивая на груди руки, Джин проходит в пространство меж кушетками, проверяя количество жидкости в колбе Сону. Избегая взгляда в глаза Юнги. — Они собирались выстрелить в него… — Что… — …снотворным. Знаешь, как с дикими животными поступают? — Но Сону — человек, — хмуря брови, тихо шипит Юнги. — Необычный человек, — поправляет Джин. — Как и ты. И они собирались остановить его своими силами, но…я посчитал, что, если ты успеешь, это… — Будет более гуманно? — Это даст тебе шанс искупить вину за Чимина. Которой нет, но которую ты почему-то тянешь за собой столько лет. Он, наконец, смотрит на Юнги. Но Юнги его не видит. Сквозь затягивающуюся пелену слёз, отвернувшийся и сморгнувший тяжёлые капли со слипшихся ресниц. — Разве ты не задумывался об этом, Юнги? О том, что спасаешь Сону потому, что не смог когда-то Чимина. Хотя мы оба знаем, что это не было в чьих-то силах. Не справлялись даже врачи… — Не спутывай, хён, — глотает ком игл Юнги, не в силах посмотреть на друга. — О том же хочу и тебя попросить. Не спутывай, Юнги. И подумай хорошенько: есть ли у тебя чувства к Сону или это обуявшая тебя вина, помноженная на отчаянное желание спасти неприкаянную душу? — Ты правда хочешь говорить об этом сейчас, когда мы оба едва не погибли? — всё же оборачивается он к Джину. — Вместо того, чтобы объяснить, что вообще с ним тут творилось? — Всего лишь плановое обследование. Но кто-то сказал, что он уже пришёл в клинику не в духе и едва не пробил стекло в двери какими-то шариками, — морщится Джин. — Магнитный куб, — поправляет Юнги. — Это его…это его. Где он? — Где-то рассыпанный по этажу? Юнги, это не то, что должно тебя волновать. — Меня волнует всё, что связано с Сону. — Уже так? Ещё недавно ты говорил… — Ему просто стало плохо? — обрывает он. — Он пришёл не в духе и ему стало плохо? Или произошло что-то ещё? — Я слышал лишь, что он поругался с кем-то из врачей и отказался от госпитализации для полной проверки. А потом, — кивает Джин на Сону, — его сила вышла из-под контроля. — В этой истории не хватает целого временного куска, не кажется? — щурится Юнги. — Ты точно слышал только это? Джин вздыхает тяжело, опуская голову и потирая ладонью лоб. Молчит какое-то время, будто раздумывая: открывать Юнги правду или нет. И, лишь когда отходит к незашторенному окну, решается подать голос: — Кто-то из врачей был впервые с ним. Не знал особо о способностях и характере твоего паренька, а даже я по одним только отчётам понял, что он не сахар, уж прости, — поводит плечами Джин нервно. — Вместо того, чтобы просто проверить его, взять анализы и провести опрос, он заставил его лечь на процедурный стол, под чёрт знает каким предлогом. И начал вводить снотворное. Вместо обычного забора крови. — Где он? — срывается на хрипатый рык Юнги, чувствуя, как к слабому до этой секунды телу возвращаются силы, пропитанные злобой и яростью, закипающей в истощённых и опустошённых венах. — В реанимации. Угомонись, рыцарь, твоя принцесса и сама неплохо себя защитила. Разве что… — обводит Джин палату ладонью. — Переборщила немного. Самую малость. — Как это допустили другие врачи? Они что, просто оставили Сону с ним? — Уж прости, но я всё ещё работаю в обычной больнице и не знаю таких подробностей. Скажи спасибо, что я вообще оказался в курсе случившегося и набрал тебе. А не его матери. У Юнги в висках отстукивает так, что он жмурится от боли. — Мама Сону? Она ещё не здесь? — Нет и не будет, — мотает головой Джин. — Все посещения на сегодня я втридорога попросил запретить. Вам обоим нужно восстановиться и поговорить. Наедине. Прежде, чем его маму хватит двойной приступ. Поджимая губы, Юнги с тоской напополам с нежностью вновь переводит взгляд на соседнюю кушетку. Сону кажется снится что-то тревожное. Он всё ещё нахмурен слегка, жутко и нездорово бледен, дышит слишком медленно и тихо. — Я не должен был бросать его утром, — с сожалением шепчет Юнги, так сильно желая коснуться впалой щеки. — Так и знал, что это твоё, — цыкает Джин, забираясь в карман халата и звеня ключами, что достаёт и машет перед собой. — Они выпали из его толстовки, когда вещи несли в ячейки для хранения. Я жутко удачно попался на хвост незадачливой медсестричке. — Это просто ключи. — А ты просто его преподаватель, Юнги. Эта правда больно колет под рёбра. Юнги забывает об этом каждый раз, когда смотрит Сону в глаза. Каждый раз, когда думает о нём дольше необходимого. Каждый раз, когда обкусанные губы и фарфоровая кожа оказываются в непозволительной близости. Он по-прежнему не уверен, но... — Я просто тот, кто забрал его сердце, — чуть слышно бормочет Юнги, глядя на тень от длинных ресниц на бледных щеках. — И не успел отдать взамен своё. За трепещущими ресницами, чёрные бездны медленно открываются, взираясь размыто на Юнги. — У тебя ещё есть время, — выдыхает неразборчиво Сону. И у Юнги в самом деле оно ещё есть.