Приз

      Его будит голубая молния. Он оцепенел, его зрение затуманено ливнем, а глаза чувствуют ослепляющую боль. Люцерис пытается пошевелиться, сесть, но не может. Его запястья и лодыжки связаны узлами такой толщины, что их, казалось бы, можно разрубить лишь мечом. Он протягивает тонкие пальцы к своим путам и, к ужасу, чувствует под ними драконью чешую. — Ты очнулся, — слышит он сквозь оглушительный ветер.       Холодное осознание накрывает его, словно пробуждая от ночного кошмара. Люцерис не может дышать, задыхаясь от ужаса. — Нет, — жалобно кричит он, — Нет, это не может быть правдой.       Ужасные воспоминания возвращаются к нему вспышками. Он помнит, как покинул Штормовой Предел и как его преследовал Эймонд, как ветер и вода обрушились на него. Он помнит свое колотящееся сердце, свои тщетные мольбы о пощаде. Он помнит предсмертный крик Арракса, когда Вхагар вгрызлась ему в шею. Он чувствует, как у него скручивается желудок, а к горлу подступает едкий привкус желчи. — Не волнуйся, — говорит Эймонд, — Мы прибудем в Королевскую Гавань к рассвету.       Люцерис не может видеть выражение его лица. Эймонд повернут к нему слепой стороной. Он с трудом различает силуэт своего дяди на сиденье для верховой езды, рядом с которым он привязан (словно животное или мертвая дичь). Ливень даже не позволяет ему увидеть облака вокруг них. Его тело дрожит. Люцерис с горечью думает, что ему следовало улететь, как только он увидел Вхагар у замка. Он должен был вернуться на Драконий Камень, поджав хвост. Он не лорд, не рыцарь. — Почему ты не мог просто убить меня? — шепчет Люцерис. Он не ждёт, что Эймонд услышит. Это был вопрос к богам.       Но дядя все равно отвечает, крепче сжимая поводья. — Я пока не хочу, чтобы ты ушел из этого мира, племянник.       Люцерис закрывает глаза, в уголках которых застыли горячие слезы. Он молится, чтобы его поглотила вода внизу.

***

      Его почти тащат в тронный зал, когда они прибывают в Красный замок. Какая-то часть Люцериса все еще надеется увидеть своего деда на Железном троне. Но вместо этого его встречает дядя Эйгон, со стеклянными глазами и скучающим видом, с короной Завоевателя на своей голове. Слева от него стоит Алисента, заламывающая руки. Справа Отто Хайтауэр, на седом лице которого было нечитаемое выражение. — Привет, малыш Люк, — говорит Эйгон, уже пьяный, а может быть, еще не отрезвевший с прошлой ночи. — Как приятно снова тебя видеть. — Боюсь, я не могу сказать того же, — кривится Люцерис.       Эймонд тихо рычит рядом с ним. Его хватка на плече Люцериса усиливается в знак предупреждения. Он не удостоил Люцериса даже взглядом с того момента, как перерезал путы и унес мальчика с Вхагар, словно тот ничего не весил. Его щеки пылают от воспоминания. Его дядя был очень хорош в том, что заставлял его чувствовать себя маленьким, ничтожным. Слабым.       Эйгон улыбается, не замечая этого. — Я прошу прощения, племянник. У меня не было намерений делать что-либо из этого. С последним вздохом мой отец назвал меня своим законным наследником. Я знаю, Рейнира не может смириться с этим, но, возможно, теперь, когда ее сын у нас, она прозреет.       Люцерис переводит взгляд с Эйгона на Алисенту, которая смотрит в пол так, словно он может поглотить ее целиком. Мальчик вспоминает рассказы юности его матери о том, как она с любовью говорила о молодой девушке с каштановыми волосами и добрыми глазами. Это не та женщина, которую он видит перед собой сейчас. — Ты напишешь принцессе, — говорит Отто, — Мы не будем жестокими. В конце концов, ты принц. Мы назначим тебе лечение, соответствующее твоему статусу. Ты напишешь об этом и будешь умолять её отступить. Ты попросишь принцессу преклонить колено в обмен на твое, — он делает паузу на секунду или две, — благополучное возвращение. — Этого никогда не случится, — утверждает Люцерис, отчаяние внутри него кипит, уступая место гневу. — Моя мать — истинная наследница. — Он многозначительно смотрит на Эйгона, наслаждаясь тем, как тот начинает ерзать. — Возможно, ты узурпировал ее трон на один день, но она придет за тем, что принадлежит ей по праву. — Надеюсь, с тварью разобрались? — спрашивает холодно Отто у Эймонда, не обращая внимания на вспышку Люцериса. — Не смей говорить об Арраксе! —злобно кричит он, чувствуя, что у него подкашиваются ноги. Люцерис старается не заплакать при упоминании своего любимого дракона. Слышать, как о нем говорят так, словно он всего лишь инструмент, предмет, который можно выбросить, было больнее, чем все ранее сказанное.       Эймонд крепче придерживает его, не позволяя упасть. — Да. — Хорошо. Очень хорошо. Ты можешь отвести принца в его покои в крепость Мейгора. Скажи стражникам, что за ним нужно наблюдать все время. Он не должен покидать свои покои без твоего сопровождения. — Понял, — отвечает он, кланяясь Эйгону после того, как ему разрешили уйти.       И тут Эймонд подхватывает его и несет на руках, словно девицу, выходя из тронного зала. Люцерис слишком потрясен, чтобы реагировать, и не реагирует, пока за ними не закрываются гигантские двери. — Отпусти меня, — шипит он. — Я могу идти сам. — Зачем? Чтобы твои жеребячьи ножки снова подогнулись под тобой? — спрашивает Эймонд. Его единственный глаз впивается в Люцериса, и он не может не заметить в нем дикий блеск, который стал ему слишком хорошо знаком.       Люцерис издает недостойный писк, когда Эймонд подхватывает его повыше. У него даже хватает наглости ухмыльнуться, и Люцерис чувствует, что краснеет от смущения. — Я вижу, ты ничуть не изменился, — злобно говорит Люцерис. — Все еще просто жалкий второй сын, собака на побегушках у тех гадюк, которых ты называешь семьей.       Он хочет, чтобы эти слова ранили его, хотя бы немного. Молчание Эймонда подстегивает его. — Это тревожит тебя, не так ли? Это, должно быть, разъедает тебя изнутри, всегда быть на втором месте после этого отвратительного пьяницы. Когда его предпочитают тебе, снова и снова… — Я бы следил за своими словами, чтобы не лишиться языка, — прошипел Эймонд. — Мой никчёмный брат получит корону, да. Но я получу нечто более ценное. Я увижу тебя, с подрезанными крыльями и неспособным летать, — говорит он с ядом в голосе, поглаживая щеку Люцериса свободной рукой. — Я получу свое возмездие.       Люцерис извивается в его руках, отворачивая лицо от нежных прикосновений Эймонда. — Хм, — хмыкает Эймонд, хватая Люцериса за подбородок, не позволяя ему ускользнуть от своего проницательного взгляда. Он сближает их лица, горячие дыхание обжигает губы Люцериса. Он тихо ахает, внезапная близость удушающе действует на него, что кажется непривычным, заставляя его желудок сжаться. — Не бойся, маленький племянник. Никто не хочет твоей смерти. Даже бастардская кровь, которая течет в тебе, уже не имеет значения. Важно лишь, чтобы ты вел себя хорошо и делал то, что тебе говорят.       Люцерис шмыгает носом, чувствуя, как слезятся его глаза и предательский комок застрял в горле. Боги, будьте добры. — Я ненавижу тебя, — говорит он, но в словах его мало яда. Люцерис устал, желание бороться в нем угасло.       Арракс мертв. Он — не более чем военный трофей. Его мать наверняка бы расплакалась, если бы могла увидеть его сейчас. — Тебе не дано ненавидеть, Люк.       Люцерис сжимается при этих словах, не в силах сдержать дрожь, он прячет лицо в изгибе шеи своего дяди и вздрагивает. Пусть он это почувствует. Люцерис не доставит ему удовольствия видеть, как он плачет.