Сложные вещи, простые моменты

Гокудера укутался в одеяло с головой — теперь уже не потому, что трясло от боли. Стыдно было. Он чувствовал, как горит лицо: щеки просто обдавало жаром. В первый раз кто-то узнал о нем такое... Про себя — что он не как все, не как надо — он выяснил давно. Уже года два. Он даже не помнил, когда это понял, просто однажды вечером поймал себя на том, что на пляже наблюдает не за стайкой хихикающих девчонок в нескромных купальниках, а за парнями, которые перед этими девчонками выпендривались. Один даже колесом по песку прошелся — широкие красные шорты-плавки задрались до паха, и вот это оказалось куда притягательней, чем едва скрытые крошечными лифчиками груди девушек. Гокудеру тогда словно током ударило, перед глазами мелькнула светлая незагорелая кожа того парня — и все встало на свои места. И то, что с девочками ему было скучно, и что журналы, которые тайком притаскивали мальчишки в школу, интереса не вызывали — сиськи и сиськи, яркие краски, разрисованные лица, волосы слишком длинные. Однажды он так прямо и сказал старшекласснику — тот еще тер себе промежность ладонью прямо через штаны и краснел смешно — и услышал в ответ только «мелким не понять». Гокудера и не понял. Тогда не понял. Там, на пляже, все само сложилось, как головоломка, только на картинке была не красавица с томным взглядом, не милая одноклассница и даже не Анджелина Джоли. Парень в красных шортах словно крикнул ему «Эй, пацан, ты же голубой!», а Гокудера не смог ответить «Сам ты педик!». Он тогда уже с полгода жил на улице, перебивался, как получалось, случайными заказами, а то и подрабатывал в обычных «цивильных» заведениях. В тот раз он нанялся мойщиком посуды в пляжный ресторанчик, наврав про каникулы в школе. Работа оказалась так себе, зато кормили бесплатно, и море было рядом. Вечером Гокудера пришел в душ не просто, чтобы помыться. Специально время подгадал, когда вернулась из бара компания студентов — в кемпинге, где он жил, было полно молодежи, общий душ редко пустовал. Медленно намыливаясь стянутым с соседней полочки мылом, Гокудера следил за парнями — те были подвыпившими и на странного пацана внимания не обращали. Ржали, терли крепкие загорелые тела ладонями и мочалками, с гоготом и шуточками обливали друг друга шампунем. Достоинства у всех были разные, тела — красивые, парни — шумные, а Гокудера сам себе все доказал. Он только зубы стискивал, чтобы не застонать, прижимался к перегородке, надрачивая собственный член, и почти плакал, потому что все — вот оно. Никаких анджелин, только брэды. Вот с тех пор и знал. Стыдился, но ничего сделать не мог. Он даже попробовал один раз с проституткой — ничего не вышло. Хорошо, девчонка попалась понимающая, хотя, возможно, она просто решила, что он со страху или из-за возраста ничего не смог. Минет ему сделала. Гокудера кончил, как только представил, что у него отсасывает тот парень в красных шортах. На этом его сексуальные приключения закончились — он плюнул на ориентацию, стащил пару журналов из магазина для взрослых и решил, что думать будет потом. Жизнь и так не задалась, так что гей он там или не гей — без разницы. Он, может, и не доживет до того времени, когда вопрос с сексом встанет очень остро. Его тогда уже пытались убить раз пять. Он многому научился. А потом стал Хранителем Вонголы. Даже не так — Правой рукой Десятого босса Вонголы. Это было круче, чем стать президентом США, Папой Римским и звездой Голливуда одновременно. Гокудера не имел никакого права бросить хотя бы малейшую тень, самое крошечное пятнышко на репутацию Вонголы и Десятого. Это был его долг и его бремя. Гокудера пошевелился — стало жарко, и он вытянул из-под одеяла ногу. На диване тут же закопошился Ямамото, то ли прислушиваясь к его движениям, то ли просто... Ямамото не спал, Гокудера это знал. Докопался до его грязной тайны, успел повалять его самого по полу и, кажется, не собирался с ужасом и отвращением бежать из его квартиры. Он вообще ничего не понял. При-ду-рок. А прижиматься к нему было приятно. Гокудера поморщился — ну что за мысли! — и опять зашевелился, переворачиваясь на другой бок. То ли ему лучше стало, то ли, наоборот, хуже, только сон ушел. Курить хотелось. — Эй, Гокудера? Голос Ямамото звучал непривычно задумчиво, будто тот пытался решить уравнение с двумя переменными. — Что? — Эти журналы... Ну... — Что «ну»? У Гокудеры горели щеки, а голос дрожал от раздражения. Или стыда. — Прикольные. — Ты дурак? Нет, он конечно дурак, но чтобы так... — Гокудера, а ты что, любишь парней? То ли смеяться, то ли плакать надо. Дошло. А вообще, легче злиться на Ямамото, чем во всем... в этом признаваться. — Гокудера? — Ямамото сел на диване — в темноте комнаты его силуэт казался черным пятном. — Слушай, ну что ты лезешь? Какого тебе... — Да я просто подумал, что... — Не думай! Спи! — Да сплю я. Гокудера, а ты пробовал с парнями? Под одеялом стало невыносимо жарко, а злость зашкалила так, что стало почти все равно. Гокудера тоже сел на кровати — резко, одним движением сбросив на пол одеяло — и почти прошипел в темноту: — С чего ты вообразил, что я буду с тобой откровенничать? — А с кем? — Ямамото удивился, по голосу понятно было. — Я же твой друг. Гокудера опешил. Ну да, они в одной команде, они постоянно вместе, даже вот сейчас... Но друзья? Выкладывать ему всю подноготную? Хуже всего, что ему действительно хотелось рассказать. Хоть кому-нибудь рассказать, это так тяжело — быть один на один со своей тайной. — Ты правда хочешь влезть во все это? — Я же твой друг, — Ямамото повторил это так терпеливо, как маленькому, будто объясняя что-то очевидное. Ну, что море соленое, а трава зеленая. Странно это было — сидеть в темноте и слышать только голоса, его и свой. — Не было у меня ничего с парнями. Но... С девчонками я не могу. — А-а... А ты пробовал? — Пробовал. Ямамото, кажется, переваривал услышанное, а потом спросил: — Так ты, получается, Цуну... ну, то есть... — Ты!.. — У Гокудеры даже все слова от возмущения пропали. Просто выдавить из себя ничего кроме этого «ты» не смог. И как он мог подумать такое?! Ямамото смущенно засмеялся. Друг, о Мадонна. Идиот. — Ладно-ладно, извини. Я понял, ерунду сказал. — Я тебя загрызу до смерти. — Ха, у тебя похоже получилось. — И ржет еще. — Ты просто все время с Цуной, я и подумал. А тебе правда нравятся парни? А какие? — Черт, Ямамото! Тебе это что, шуточки? — В смысле? Ну, может, тебе спортивного типа нравятся или там... Гокудера застонал и упал на подушку, прикрыв лицо ладонями. Ямамото сумеет и из трагедии сделать фарс. Стоило открыться этому идиоту, чтобы услышать «Тебе нравятся парни? Прикольно. А какие?». Но от этого почему-то стало легче. — Слушай, Ямамото, а тебе-то это зачем? Любопытно? — Просто поговорить с тобой хотел. И ты поговори. Добренький. Гокудера потер ладонями глаза и спросил: — О чем говорить-то? Что ты вообще понимаешь? — Друзья разговаривают. Это помогает. — И чем ты мне поможешь? Ты вообще... — Гокудера на секунду задумался, придумывая аргумент посокрушительней. — Ты вообще ни с кем и никогда!.. — А какая разница? — Ямамото не обиделся. — Тем более, я с девчонкой был. — Ты что, спал уже с кем-то? — Вот уж чего Гокудера не ожидал. Нет, Ямамото был популярен у девочек, он вообще был красивый и такой... Неважно. Но как его можно серьезно воспринимать? Да он хорошо, если додумается подружку в губы поцеловать на пятом свидании. Вернее, это она его поцелует. — Помнишь, я на соревнования ездил в Токио? Ну, в феврале? Там была одна девушка... — И? — Гокудера слушал с болезненным интересом. В груди что-то неприятно сжималось — наверное, последствия отравления. — Она взрослая, в медкабинете работает. А я ногу потянул, ходил к ней на массаж. Ну и койка там была. И массаж... — Голос у Ямамото стал подозрительно мечтательным, так что спрашивать, понравилось ли ему с медсестричкой, смысла не было. — А чего молчал? — Да как-то... Хвастаться надо было? Гокудера фыркнул — Ямамото молчать умел. Никогда не знаешь, что там у него за душой. Смеется, шутит, играет в бейсбол и «в мафию», спит на уроках и отлично готовит суши. Все. А еще Реборн сказал — прирожденный убийца. Но как-то не верилось, что к сильному телу прилагаются мозги, уж очень хорошо Ямамото их скрывал. А вот тело... Гокудера даже не представлял, как это круто — когда к тебе кто-то прижимается, наваливается сверху всей тяжестью — и от этого перехватывает дыхание, сердце бьется и хочется, чтобы так и было, а лучше — стало объятиями и еще чем-то большим... Это, наверное, подростковые гормоны. Гокудера отлично знал теорию. Только вот в паху тянуло совсем не теоретически. Это вообще ерунда какая-то — у него теперь на каждого балбеса стоять будет, что ли? — Гокудера? — Ну? — Голос был не таким как обычно. Совсем немного — но не таким. Оставалось надеяться, что Ямамото не заметит. — А ты бы хотел попробовать с парнем? Ну, вообще. — Нет, я хочу умереть девственником. Ямамото, ты хоть одну умную вещь за вечер сказать можешь? — А ты как хочешь, ну там, сверху или... — Еще хоть слово, и я тебя выставлю из дома в одних трусах. Гокудера был серьезен. Его откровенности есть предел. Ему хотелось по-всякому, он дрочил, представляя себе чужую руку, двигающуюся на члене, чужой рот и чужую задницу — чтобы узко и горячо, чтобы вбиваться в эту узость и стонать... А иногда он фантазировал о другом — как кто-то осторожно гладит его по ягодицам, вылизывает между ними, трогает чувствительную кожу ануса, просовывает внутрь пальцы... Гокудера так делал, в душе — сначала было сложно, тело сопротивлялось, но он научился это преодолевать, с каждым разом получалось все лучше. Он уже знал, куда нужно надавить, чтобы окунуться в волну удовольствия, отзывавшуюся дрожью в руках и ногах и слабостью в коленях. Только этого было мало, и все сильнее хотелось большего — не пальцев, не пластмассовой ручки расчески. Ему нужно было почувствовать в себе кого-то другого, на своих бедрах — чужие руки, горячее дыхание в затылок, запах. Много чего хотелось. А Ямамото, психу, любопытно было. — Гокудера? — Мадонна... Ну чего? — Слушай... А мне понравились журналы. — Поздравляю, ты тоже голубой. — Я? Не, ну, не так, чтобы... — Ты бы спал уже и не морочил мне голову. — Кстати, а ты как? Живот не болит? У Гокудеры болело ниже, но рассказывать он об этом не собирался. — Нормально уже. — Это хорошо. Гокудера, а ты... — Ямамото! — Что? — Если ты сейчас не заткнешься, я тебя точно выставлю на улицу. Вот как есть — голым и даже простыню отберу. — Ладно-ладно. Только ты это... — Я предупредил? — Да нет, я просто... В общем, если тебе что-то нужно, то я помогу. Я... ну, я с тобой, правда. Гокудера решил ничего не отвечать, поднял с пола свое одеяло, молча укутался и притворился спящим. Ямамото тоже немного повозился и быстро уснул — он смешно посапывал во сне, это мешало. А еще мешала мысль, что он и в самом деле голый. Совершенно голый парень лежит на его диване, и этот парень полчаса назад валялся с ним на полу, узнал его страшную тайну и... Он правда голый. У Гокудеры сердце екало, когда он это представлял — смуглая кожа, на животе кубики, волосы в паху, а ниже — член, который трется сейчас о его, Гокудеры, белье. И пахнуть оно будет завтра так, как пахнет Ямамото. Гокудера покраснел — он точно болен, если подумал, что стоит завтра накрыться его простынею. Это уже совсем никуда не годилось. Пришлось еще плотнее закутаться в собственное одеяло и старательно думать о логарифмах, интегралах, синусах, косинусах, дезоксирибонуклеиновой кислоте и хокку Басё. Где-то на четвертом хокку Гокудера, наконец, уснул.