Сложные вещи, простые моменты

Случившееся в туалете было... Ямамото не знал, с чем это сравнить, он вообще не знал, что так бывает. Звуки за тонкой перегородкой, шуршание то ли одежды, то ли салфеток, звяканье ремня — воображению большего не надо было. Нескольких движений хватило, чтобы кончить, и очень сложно было не застонать в голос — слишком ярким было удовольствие. А все из-за Гокудеры и его слов. «Я половину занятия фантазировал о тебе». Сначала Ямамото почти с облегчением решил, что это шутка, чем еще оно могло быть? Только дыхание все равно сперло, а когда оказалось — не шутка, нет, когда в глазах Гокудеры мелькнул страх — не слишком ли многое он доверил Ямамото? — вот тогда колени стали ватными. А еще у Гокудеры стояло — это было заметно, хотя тот и прикрывался сумкой. И в туалет он шел не только отлить. Ямамото — после его слов — тоже. Школьный день прошел так, как будто его не было. Школа и контрольные — отдельно, Ямамото и его мысли — отдельно. Пересекались они только, когда Гокудера грозно шипел, подсказывая ответы, больно толкал в спину и подсовывал листки с решениями задач. Гокудера думал об учебе, а Ямамото — о Гокудере. О том, что можно было сделать с ним вместе — журналы, найденные под мойкой, подсказали много самых разных идей. О том, что Гокудера, наверное, не отказался бы. Он же фантазировал. Может, он хотел целоваться, гладить тело Ямамото жесткими из-за динамита пальцами, вжиматься в него пахом, стонать, не сдерживаясь. Ямамото вот хотел. Записку он написал на перемене перед последним уроком и все время, пока класс старательно решал тест по химии, думал, отдавать ее Гокудере или нет. Не то, чтобы взвешивал «за» и «против», просто в груди сладко и стыдно ныло — а если Гокудера откажется? Испугается? Вдруг он подумает, что Ямамото смеется? Может, надо как-то по-другому? Опыта назначать свидания у Ямамото не было, обычно все получалось как-то само, иногда он и не догадывался, что ходил на свидание, поэтому сейчас приходилось действовать наобум. Гокудера сказал «приходи». Это было так хорошо, что не получилось не улыбнуться во весь рот, а Гокудера покраснел, смутился и сбежал. Ровно в семь Ямамото звонил в его квартиру. — Заходи, открыто. Голос у Гокудеры был громкий, не захочешь, а услышишь. Дверь действительно была не заперта, Ямамото вошел и почти споткнулся о небрежно брошенные кроссовки. — Эй? — Разувайся, я сейчас. Сам хозяин квартиры и кроссовок был на кухне, оттуда пахло кофе и чем-то горелым. — Что случилось? — Да ничего. Взлохмаченный Гокудера ползал по полу, вытирая черную лужу, по плите растекался кофе, а в раковине стояла пустая джезва — так, кажется, эти штуки называются? Ямамото включил воду и стал отмывать гарь с металлических боков. — Я кофе поставил и отвлекся. А потом еще и опрокинул джезву, хорошо, не на себя, — Гокудера так на него и не посмотрел, стоял на коленях и тер тряпкой пол. Между футболкой и джинсами белела полоска кожи, очень светлой — у японцев такой не бывает. У Ямамото пересохли губы, пришлось облизнуть. Джезва уже блестела, а он все мыл. — А, бывает. Я так суши однажды... — Ямамото не договорил, сглотнул — джинсы съехали еще ниже, открывая край черных трусов и, кажется, начало ложбинки между ягодиц. — Твою ж мать, все залил. Гокудера поднялся, отряхивая листок бумаги, исписанный латиницей. На столе лежал конверт с яркими марками. Наверное, от итальянских родственников, у Гокудеры же отец есть. — Вот хрень. Да оставь ты уже эту штуку! Ямамото послушно закрыл кран и взялся за полотенце. — Я суши принес. Сейчас поедим или поставить в холодильник? На слове «холодильник» голос у него совсем охрип. Потому что сейчас можно было есть, а можно было... Журналы смотреть. Гокудера мотнул головой и, отводя взгляд, сказал: — Давай сначала... Давай в холодильник. Потом поедим. Потом. Сейчас. От обычных слов Ямамото бросало в дрожь: столько за ними скрывалось в этот день, в эту минуту. — Ага. Тебе письмо пришло? Ямамото особенно не думал, о чем спрашивал — язык просто молол чепуху. Все из-за волнения и тяжести в паху, как тут сосредоточиться? И как тут молчать? — Неважно. Идем в комнату. Где-то за пределами искрящегося в голове фейерверка мыслей и желаний скользнуло чувство, что это письмо как раз важно, очень важно. У Гокудеры крылья носа дергались, когда он оставлял его сохнуть на подоконнике, хотя сначала собирался порвать — Ямамото видел. Но потом Гокудера потянул его за рукав в комнату, и с мыслями стало совсем плохо. В комнате было светло — через щели жалюзи пробивались лучи заходящего солнца, золотистыми бликами отсвечивал деревянный пол. На диване лежали журналы. — Ну что?.. — Ну... Ямамото сглотнул и уселся на диван, подвинувшись глубоко к спинке и смяв задницей глянцевую обложку с мускулистым блондином. Гокудера постоял, переминаясь с ноги на ногу, и сел рядом, скрестив руки на груди. Наверняка он чувствовал себя так же глупо, как Ямамото. — Будем смотреть? — Ага... Гокудера? — Что? — Ты правда думал на уроке... Обо мне думал? Пальцы резко перестали барабанить по руке, а кадык предательски дернулся. — Гокудера? — Слушай, чего ты такой прилипчивый? Мало ли, что я сказал. На, смотри. На развороте страницы рыжий длинноволосый парень с длинным и каким-то бесцветным лицом делал вид, что снимает джинсы с худых бедер. А может, в самом деле снимал — на следующей странице он был в одних трусах. Белых. На Гокудере были черные. — Я не думал, что могу тебе понравиться. На фотографии тот же парень был уже голым — стоял, повернувшись к камере худым белым задом. — Ну и дурак, — Гокудера неожиданно обиделся, будто Ямамото усомнился в его вкусе или что-то в этом роде. — Ты вообще-то неплохо сложен. И лицо... нормальное. — Ясно, — Ямамото моргнул и уставился на следующую фотографию. Светло-шоколадный мулат нахально ухмылялся, широко расставив ноги. Он был полностью голый. — Ничего себе, — сказал Ямамото и вздрогнул, когда Гокудера наклонился, чтобы посмотреть. — Большой. — А... Ну да, большой. У Гокудеры даже ухо покраснело, он отвернулся, нашаривая между подушек пачку сигарет и зажигалку. Пепельница стояла на полу. Кажется, он хотел сказать совсем не то. Или спросить. — У меня не такой. Меньше. И... — Да мне все равно! — Гокудера нервно щелкнул зажигалкой, прикуривая, и зло посмотрел на Ямамото. Как будто это над ним тут издевались. Ямамото положил открытый журнал себе на колени и сел очень прямо. Сигаретный дым окутал комнату. Они молчали минуты две — оба. Гокудера курил, Ямамото смотрел, как он подносит к обветренным губам сигарету, зажатую между пальцами с крупными костяшками, а потом снова стал листать журнал. — Слушай, а что это за штука? — Где? — Ну вот. На фотографии мулат все с той же ухмылкой ловил бледным языком бусы из крупных золотых шариков — он их держал в эффектно поднятой вверх руке, отклонив голову назад. Второй рукой он сжимал поразивший их обоих член. — Анальные шарики, — Гокудера затушил сигарету в пепельнице и подвинулся ближе, Ямамото почувствовал тепло его плеча. — Знаешь, что это? — Нет. Гокудера хмыкнул и пролистал пару страниц. Мулат лежал на животе, приподняв бедра над кушеткой и широко расставив сильные ноги. Фотограф крупным планом снял его зад, из которого торчала парочка этих самых шариков. Ямамото шумно вздохнул. — А у тебя такие есть? — Нет, — Гокудера тоже дышал тяжело. — Что, понравились? — Не знаю, — сказал Ямамото, а потом честно признался.— Но на фотку у меня встало. В паху давно было тяжело — по-хорошему, сладко. Член натягивал плотную ткань. — А эта? Худенький блондин с цветастой птицей-татуировкой на ягодице, зубами вытаскивал «бусы» из мулата. Ямамото опустил руку на ширинку и потер — вверх-вниз... Гокудера вздрогнул и перевернул страницу. — Блядь. Ямамото краем глаза заметил, как Гокудера откинулся на спинку дивана и поставил ноги шире. Его босая ступня оказалась совсем рядом с ногой Ямамото. На фотографии блондин, глядя прямо в камеру, щурился чуть насмешливо и насаживался на толстый член мулата. Золотые «бусы» были обвиты вокруг тонкой шеи — мулат натягивал ее, заставляя любовника откидывать голову назад. У парня в паху была еще одна татуировка — затейливая вязь из ленточек, роз и черепов. Его небольшой член стоял, почти прижавшись к плоскому животу, будто вырастая из яркого рисунка. Ямамото было жарко, лоб покрылся испариной, а в паху от желания сводило мышцы. Терпеть больше не было сил — поглаживания через два слоя ткани только ухудшали дело, член больно упирался в грубый шов на джинсах. Блондин на фотографии улыбался, вздернув уголок рта, а Ямамото трясущимися пальцами расстегивал молнию и знал, Гокудера рядом делает то же самое. Он словно дожидался, пока Ямамото начнет первым. — Ммм... — Гокудера стонал почти жалобно, это подстегивало еще лучше фотографий. Привычными движениями Ямамото водил по стволу, обнажая темно-красную головку, надавливая пальцами около основания, прижимая набухшие вены — все, как раньше и совсем по-другому. Журнал упал на пол, страницы перевернулись, открыв еще одну фотографию — крупным планом розовые блестящие губы, обхватившие мощный черный член. Нижняя губа была проколота, золотое колечко, наверное, чувствительно на него давило, Ямамото застонал сквозь зубы, когда представил — как. Провел ногтем, но это было не то. Хотелось, чтобы не рука, а теплый мокрый язык, твердость колечка... Ямамото кончил, забрызгав живот и джинсы — он их даже не стянул толком, только расстегнул и поерзал на заднице, приспуская. — Ч-черт. Я... Гокудера застонал, кончая, его рука замерла на аккуратном, очень ровном члене, а Ямамото не смог отвернуться. Смотрел и забывал, что надо дышать. Свои джинсы Гокудера тоже испачкал. И что теперь делать? Потом надо будет как-то идти домой... Кажется. — Хорошо посмотрели, — буркнул Гокудера и потянулся за сигаретами. Ямамото рассматривал его член, не без ревнивого удовольствия — у него самого был длиннее и немного толще. Но у Гокудеры он был, на вкус Ямамото, красивей. Гладкий, с розовой головкой, светлыми волосами в паху. Волосы на вид были очень мягкими. Хотелось потрогать. — Я так и знал, что у тебя большой, — сказал Гокудера и прикусил зубами незажженную сигарету. — Хотя у азиатов обычно маленькие. Ямамото улыбнулся и пожал плечами. В раздевалке бейсбольного клуба они с парнями мерились, конечно, и Ямамото был в лидерах. А так... Члены как члены. Вот у Гокудеры красивый — очень светлый на фоне синей джинсы. Гокудера курил, медленно затягиваясь и искоса поглядывая на Ямамото — он перехватывал его осторожные взгляды, будто ловил бейсбольный мячик. Ямамото было хорошо, хотелось жмуриться и улыбаться, и положить голову на худые колени Гокудеры. Это было бы клево. — Можно? От прикосновения чужой руки Ямамото вздрогнул, но не отстранился. Гокудера осторожно провел пальцами по стволу, задержавшись на головке. Погладил. Черт. Ямамото нравились пальцы Гокудеры, ему нравился весь Гокудера. Целиком — от светлых «осьминожьих» волос, до коротких, неровно остриженных ногтей и острых косточек на лодыжках. А еще Ямамото очень нравилось то, что Гокудера с ним делает. — Ага, — голос хрипел, да и отвечать было поздно, чужие руки уже гладили и теребили, Гокудера дотронулся до его живота, размазывая сперму и... — Я тогда тоже, — сказал Ямамото и протянул руку. Гокудера шире расставил ноги и прикрыл глаза, не прекращая дрочить член Ямамото. Они сидели так близко, переплетаясь руками, дыша друг другу в лицо, что Ямамото смог разобрать еле слышное «сильнее». Гокудера тихонько постанывал, прижимаясь к нему, и захотелось — очень захотелось — целоваться. Ямамото даже губы облизнул. Кажется, они в самом деле хорошо посмотрели журналы. Кажется, он не против смотреть и смотреть — сегодня, завтра и через год. — У меня опять стоит. — Знаю, — Гокудера сдавленно хихикнул и тоже облизнулся. Может, он тоже хотел поцелуев? — У меня тоже. — Ага. Журнал ненужной макулатурой валялся на полу. «Смотреть» друг на друга оказалось гораздо интереснее.