Сложные вещи, простые моменты

Ямамото, откатившийся на край кровати, тяжело дышал — как рыба, выброшенная из воды, и прижимал руку к груди. Наверное, удар получился очень сильным. Вот черт. Сам виноват. Куда полез?! В паху было тяжело — член стоял. В глазах было темно от возбуждения и злости — Ямамото чуть не трахнул его! Без… без… Гокудера даже не мог толком сообразить, что его взбесило больше – что без разрешения, или что без него, Гокудеры. Между ног было влажно, задница не болела, но ощущение было странным, тянущим — и все это подстегивало злость, кипевшую в крови, заставляя Гокудеру сжимать и разжимать кулаки — очень хотелось врезать Ямамото еще раз. — Гокудера, э-э… прости… я… — Я тебе сейчас яйца оторву! Он не выдержал и изо всех сил заехал коленом по бедру Ямамото. — Гокудера! Нет!.. От второго удара Ямамото просто съехал с кровати на пол, утянув за собой одеяло. Придурок! А тот лежал, глядя на Гокудеру, и глаза у него были огромные, как плошки. — Я тебя хотел… хочу, у тебя такая задница, Хаято, крышу сносит, — бормотал придурок, и Гокудера понимал, что у него тоже сносит крышу. Знает же, сволочь, как это действует. А самое главное, Ямамото никогда не врал – и это заводило. Даже подкатывающая к горлу тошнота не была помехой. А тот все шептал, горячо, словно в бреду, и глаза блестели, как у психа какого: — Я виноват, прости, но твоя задница того стоит, только не злись, ну, хочешь, отомсти мне?.. Гокудера, простонав сквозь зубы очередное ругательство, потянулся к краю кровати — чтоб ты провалился! — и тут же остановился. Под руку попало что-то твердое, больно врезавшись в ладонь. Ремень. Его собственный. То, что надо. — Идиот! Гокудера вдруг разом успокоился, по лицу зазмеилась усмешка, а Ямамото испуганно распахнул глаза. Рассудок словно очистился. Толстый кожаный ремень с резким звуком хлестнул по плечам Ямамото — тот только дернулся, пытаясь уйти от удара. Следующий удар — сильный, Гокудера вложил в него всю злость — пришелся по спине. Ямамото перекатился на другой бок и попытался встать, но не успел. Алая полоса косо легла на смуглую кожу, расчертив спину ровно посередине. Ямамото вскрикнул и дернулся. И еще получит! Еще удар — между лопаток, теперь на блестящем от пота теле стоял «икс». Или крест, или цифра десять, или вообще инициалы Занзаса. Добавить новый штрих к картине Гокудера не успел — его скрутил приступ рвоты, а в виски будто впилась сотня иголок. Он повалился на кровать, зажимая рот ладонью, и услышал очередное «Гокудера!».. Сил добежать до ванной не было. Гокудера мучительно пытался подавить приступ, но, кажется, зря старался — его вывернуло прямо на кровать. — Тихо, тихо. Все хорошо. Не на кровать. Ямамото осторожно поддерживал его за плечо и подставлял пластмассовый тазик, в котором почему-то была вода. — Блядь… Бля-я… Спазмы сжимали горло, во рту было гадко, зато иголок в мозгу стало меньше. — Это нормально. А Ямамото все гладил его по плечу и бормотал что-то успокаивающее. Придурок. И в голове у него — сено и пакля. — Мне надо в ванную. И стыдно было тоже. Может, у него сотрясение? В прошлый раз, когда он влип в неприятности и получил по голове от банды отморозков — ногами били, суки, лежачего — его так же выворачивало. В ванной он включил холодную воду и первым делом прополоскал рот и горло. Вроде больше не тошнило. Просто слабость навалилась. Пацан в зеркале выглядел не очень: бледная рожа, волосы сосульками и под глазами — темные круги. — Это из-за хлороформа. Ямамото смыл в унитаз содержимое тазика и сел — осторожно, боком — на опущенную крышку сиденья. Голый и расстроенный, Гокудера даже фыркнул. — А ты откуда знаешь? — Поискал в сети. — И тазик подготовил? — Нет. Это я тебе лицо обтирал, потом не убрал. Гокудера низко наклонился над раковиной и снова включил воду. Умылся и тяжело привалился к теплому плечу вставшего рядом Ямамото. «Прости» прозвучало одновременно. Гокудера чувствовал, как широкая ладонь Ямамото ерошит волосы на затылке, от него шло тепло – уютное и родное. Эта недодрака, смыла напряжение последних дней, очистила разум и странно успокоила. Они вышли из ванной вместе — сначала Гокудера, за ним Ямамото. Придурок вытащил его из цепких лап отцовских отморозков. В голове не укладывалось. И хрен знает, как ему это удалось. В комнате было открыто окно — Ямамото проветривал. Вечно заботится о таком, о чем другой бы даже не подумал. Гокудера сел на кровать, опираясь локтями о колени. Дурацкая ситуация — он голый, Ямамото голый и слегка избитый, Ямамото его почти поимел, пока он спал, а перед этим спас от принудительного путешествия в Италию. Хорошо хоть эрекция пропала. — Эй, Гокудера. Слушай… Перед глазами появилась рука. И еще... Ямамото сидел перед ним на корточках и протягивал ему его собственный ремень. — Давай ты закончишь это, тебе станет легче, и мы помиримся? А? Ну, я правда не хотел ничего такого, оно само вышло. Вернее, я давно хотел… Хочу тебя. У Гокудеры сладко засосало где-то в животе. Он тоже хотел. Давно. Но, твою ж мать, он думал, что они это сделают вместе! — Ты чертов маньяк, — сказал Гокудера и взял ремень.— И мазохист. Ложись на кровать. Лицом в подушку. Ямамото улыбнулся и покраснел. Как девчонка. — Ноги шире! Мадонна, какая у него задница. Мускулистая, гладкая, с легким пушком между ног. Гокудера сглотнул. Как пороть, он знал теоретически. Он вообще был в курсе многих теорий. А вот на практике… Он занес руку и ударил — легонько. Правую ягодицу пересекла красная черта. Ямамото вздрогнул и спрятал лицо в сгиб локтя. Гокудера закусил губу — в крови бурлил адреналин, вид покорно распростертого на простынях тела будоражил чувства не хуже прикосновений и интимных ласк. Когда ремень опустился на задницу Ямамото второй раз, тот вскрикнул и поджался, по телу прошла дрожь — у Гокудеры сначала даже сердце на миг упало. Неужели так больно? Он же осторожно! А потом Ямамото поднялся на колени, прогнулся и повернул голову, оборачиваясь к Гокудере — карие глаза блестели, на щеках полыхал румянец, а губы беззвучно шевелились. Можно было только догадаться, что это было «еще». Еще. Гокудера сглотнул и занес руку для нового удара. В голове снова шумело, но теперь не от боли и злости. «Да!» — полувскрик-полустон Ямамото, новый алый росчерк на ягодице и цепь выступивших на округлившейся спине позвонков. — Тебе так нравится, да? Когда тебя наказывают? Когда я делаю так? Новый удар — и Ямамото застонал в голос, потом снова оглянулся и встретился взглядом с Гокудерой. У Гокудеры встали дыбом волоски на руках. Такого с ним еще не было — невероятное чувство власти над другим человеком, странной власти над болью и наслаждением. Истязание превращалось в ласку, страдание — в хриплые вскрики удовольствия при каждом новом ударе. Гокудера и сам не выдержал, обхватил пальцами вставший член, с каждым замахом руки надавливая на ствол и содрогаясь от наслаждения. Ямамото дергался и извивался, кожа на заднице горела, расчерченная темно-красными полосами — следами от ремня. — Гокудера-а!.. Терпеть — а он сам не сразу понял, что сдерживался, что хотелось большего — сил не было, ремень полетел в сторону, звякнув пряжкой о пол. Гокудера сел между разведенных ног Ямамото и трясущимися руками погладил обе ягодицы, чувствуя, как полыхает под ладонями кожа. Ямамото был горячим, на спине выступили бисеринки пота, которые Гокудера, тихо застонав, слизнул языком — нежно-нежно — и тут же больно сжал пальцы на заднице. Ямамото гортанно вскрикнул и попытался отстраниться, но Гокудера не позволил — он уже гладил воспаленную кожу — осторожно, почти невесомо, успокаивая и лаская. А потом — снова. — Яма… мото! И звонкие шлепки ладони по коже. Гокудера чувствовал, что сознание уплывает, слишком сильными были ощущения и эмоции — прикосновения, от которых, кажется, било током, дрожь покорного тела, жар под руками, прерывистые стоны и бессвязный шепот — Ямамото как будто бредил, упиваясь болью, и это горячечное наслаждение передавалось Гокудере. Его член прижимался к животу, в голове не осталось ни единой мысли, ни единого желания, кроме одного. — Ямамото… Гокудера еще раз ударил по расслабившимся было ягодицам, заставив Ямамото вскрикнуть, и тут же развел полушария руками, открывая сжатый анус. — Я тебе отомщу… Я… — Гокудера сам не понимал, о чем говорит, у него крышу сносило от того, что Ямамото подавался назад, навстречу поглаживающим его пальцам, и вида поджатых яичек. Ямамото отчаянно дрочил себе, Гокудера видел, что он на грани. Гокудера закрыл глаза, застонав сквозь зубы, — его срывало в ту же пропасть, и какого хрена?!.. Невозможно, невыносимо и незачем ждать. Гокудера кончил прямо на алеющую, напряженную задницу Ямамото и собственную руку, все еще потиравшую уже расслабившееся колечко мышц. И тут же, застонав, упал на широкую спину — слабость обрушилась на него снежной лавиной. Ямамото глухо и длинно застонал, прогибаясь под его тяжестью, и содрогнулся — тоже кончил. Гокудера почувствовал каждое самое незначительное движение его тела — будто уловил отражение, отголоски своего оргазма. — Я… те… Хаято… — А? Ямамото шептал что-то в подушку, Гокудера только свое имя четко расслышал. — Слезай с меня уже, — Ямамото перевернулся, спихивая его со спины, и ойкнул — избитой заднице не понравилось прикосновение к простыне. — Болит! — Поспишь на животе, — без особой жалости сказал Гокудера. — Или в душ сходи, под холодную воду. Ему было хорошо. Он надрал задницу Ямамото в прямом и переносном смысле, он был дома, а не летел над океаном в далекую Италию, и чувствовал себя здоровым — остатки плохого самочувствия ушли с первым же ударом ремня по бесстыже подставленным ягодицам. — Ты больше не сердишься? Голос у Ямамото был разморенным, последние мозги вытекли со спермой — как Гокудера может сердиться и одновременно сонно дышать ему в шею, обхватив руками грудь и закинув ногу ему на бедро? — Сержусь. Попробуешь еще, не спросив меня, — засуну динамит тебе в задницу. — А если… спросив? Гокудера пошевелился, устраиваясь удобнее — чтобы слышать, как колотится сердце Ямамото. Свое-то, беспокойное, он слышал. У кого бьется чаще? Почему оно вообще бьется так часто, стоит увидеть Ямамото, услышать его голос, просто подумав об этом… Об этом — ком? О Ямамото, легко рушившим все границы, с которым можно было курить в постели, устроившись на широкой груди, жмуриться, когда теплые пальцы гладят волосы, и рассказывать всякое такое, чего даже Десятому не расскажешь. Или особенно Десятому. Не может же Ямамото быть важнее Десятого! Почему тогда именно с ним Гокудере так легко? Почему с ним он — невероятно, невозможно — не одиночка, а… Кто он с Ямамото? Как так получилось?! Гокудера пошевелился и сказал: — Спросив — можно. Спроси меня завтра. Все равно он давно уже все решил. Ямамото шумно выдохнул, и Гокудера был уверен, что он улыбается. — Обязательно спрошу. Обязательно. Гокудера провалился в сон под это «обязательно», и ему всю ночь снилось солнце на южном пляже, жаркий песок и ласковый шепот волн. С Ямамото ему снилось только такое — светлое и приятное. А утром этот чертов неандерталец с идиотской, невыносимой, отвратительной ухмылочкой сказал, пряча глаза: — Знаешь, я написал твоему отцу и позвал его приехать. Гокудера разлил свой кофе. Мало, мало он вчера порол Ямамото!!! — Ты сделал — что?! Ложечка звякнула, упав на пол, а Гокудера даже не заметил потери. Кофе, ложка… — Ты!.. — Пусть он приедет и увидит, что тебе здесь хорошо. Что ты нужен здесь. Он не может не понять. Нам нужен. Мне вот… Очень. «Мне нужен» — Гокудера опустил голову, прикрываясь волосами, и сцепил руки на коленях. Бейсбольный идиот был наивен и глуп, как деревенский дурачок. А еще он с упорством и легкостью небольшого танка рушил все стены, валы и круги колючей проволоки, которыми окружал себя Гокудера. Ямамото оказался таким — только подпусти его ближе, он возьмет все и еще немного больше, легкомысленно улыбнется и… И никуда от него не денешься. — Я пригласил его остановиться у нас с отцом. Дом большой. Ты, главное, поговори с ним, а? Ну кто может, в самом деле, серьезно думать, что проблему, которой столько лет, которая отравила жизнь Гокудеры не хуже бьянкиной стряпни, так легко решить?! Гокудера молча наклонился и поднял ложечку. У Ямамото все так просто… А, может, все действительно просто? Надо сварить еще кофе. И джинсы переодеть. — Вот увидишь, все получится! Гокудера засмеялся. Ну что за балбес. Из-за него он сам начал в это верить — все получится.