Солдат и Инфанта

"Незамедлительно" могло означать как скромность, так и излишнее преувеличение моих способностей планирования собственного времени. По пути к моему рабочему стенду, я предложил Муреву небольшую игру, чтобы заточить собственные затупившиеся серые клетки: бесёнок исполнит роль дотошного гостя, который приходит в один и тот же ресторан лишь для того, чтобы найти причину для жалобы в обмен на неоплаченный счёт, бесплатный коктейль, улыбку метрдотеля и взбучку для официанта, вытянувшего несчастливый билет. - За барной стойкой мало места! - неосведомлённость Мурева лишь играла мне на руку. Порой, неопытные глаза энтузиаста видят яснее, чем замыленные временем зрачки матёрых мастеров своего дела. Особенно если это детские непонимающие глаза и детская желторотость в сочетании с детской интуицией - только ребёнок мог ткнуть пальцем в небо и угодить прямиком в не поддающуюся заживлению рану. - Большая часть гостей не слишком разбираются в коктейлях или будут пить что-нибудь простое. Рассадим их в зале и вручим им карты в руки, а остальным позволим окружить меня. - Сможешь ли ты готовить столько коктейлей одновременно? - Самые ходовые можно будет приготовить заранее и большими объёмами, у меня припасены бочонки для таких случаев. "Негрони", "Апероль", "Мохито", "Мул", "Дайкири" и отдельной строкой будет "Лонг Айленд" для совсем непробиваемых особ. Если мне и будут заказывать какие-то особые коктейли, то лишь повторяя за кем-то другим - на своё фантазии не хватит. - А разносить... - Мурев громко зевнул, не успев прикрыть рот ладошкой. Маленький, с бледным от недосыпа лицом и впервые появившимися кругами под глазами, бесёнок больше был похож на моё отражение, только моложе, свежее и не столь обременённый шкафными скелетами. - Барышни и ты с Эбрихом, - я ощупал подбородок, показавшийся мне освежёванным после недавнего бритья. - Заодно дам инструкции по правильному подходу к тому или иному гостю. Я буду выходить либо к самым буйным, либо к самым смирным. - Насчёт буйных, - парнишка заложил руки себе за спину. Или хотел придать себе важности, или чтобы скрыть дрожь. - Что, если... - Отправляй ко мне. Если дела будут совсем плохи - берёшь в охапку первую же даму в беде и вытаскиваешь к двери. - Как это, в охапку? - Нежно, но жёстко. Чтобы даже без шансов на пощёчину. На последнем повороте, ветер в коридорах поместья переменился и пощекотал наши ноздри приятной смесью тех духов и эссенций, которые не стоят по сотне долларов за унцию, но при этом вполне способные подарить бесценное приятное женское общество- иначе говоря, горничные не упустили случая пропустить по чашечке чаю вприкуску со свежей сплетней. Мурев едва заметно оступился, но копыта подвели его скорее бессознательно, чем осознанно - долг помощи мне потеснил детскую очарованность. Нет уж, парень. В любом дуэте должен быть толстый и тонкий, высокий и низкий, белый и чёрный, азартный мальчишка и старый брюзга. И я выражаю свой протест лёгким толчком в плечо Мурева, подламывая глиняные ноги обязательств перед кем-то вроде меня. - Даю тебе полчаса, чтобы построить глазки. Беги. Моё рабочее место было таким же оживлённым, как и чёрные горы пограничного адского круга - ни симпатичных бесовочек в чёрных платьях с белыми передниками, ни угрюмых наследниц, ни пришлёпнутых жизнью хозяек. Не было меня самого, без сигариллы в зубах и без посетителя с противоположной от меня стороны, а индивидуальности и личности во мне было не больше, чем в целлофановом пакете. Я бережно поставил саквояж на нижнюю полку барного шкафа, зачем-то вымыл руки и, облокотившись на стойку, уныло посмотрел в окно. Город по ту сторону стекла просыпался как старая шлюха, лениво зевая, громко почёсываясь и подсчитывая новые морщины: затухали неоновые вывески всевозможных заведений, из труб предприятий повалил густой дым разных оттенков чёрного и зелёного, водители и пешеходы обменивались бранью втрое громче обычного. В предвкушении праздника, на котором мне предстоит отстоять от прибытия гостей и до последнего взмаха шваброй, меня пронял какой-то безрассудный, отчаянный трепет. Я любил тонуть в работе, обожал брошенные моим знаниям и навыкам вызовы и ощущал себя живым лишь когда перебравший клиент наставляет на меня пистолет, а я умудряюсь раскрутить его на сохранение мне жизни, оплату счёта, щедрые чаевые и необходимость свалить подальше в прекрасном настроении. Ещё и посоветует своим друзьям посетить текущее место моей работы, потому что больше нигде вы не встретите такого чудного бесовского бармена, который не стоит навытяжку с лицом ягнёнка перед голодным тигром, но при этом не позволит вам почувствовать себя обиженным, даже если плюнет вам прямо в лицо. "Просто ты чувствуешь себя живым, только когда получаешь синяки и шишки. Причём, независимо от того, причитаются ли они тебе или ты взял на себя поручительство." "Точно... так же... как ... и..." "Замолчи." "Стелла. Ей нужен друг. Будь им." Я вздохнул, обновил боевую группу в моём простом металлическом портсигаре, который не имел на себе ни перламутра, ни чеканки, ни выбитых инициалов, ни поделочных камней, но хранил в себе память прожитых у меня за пазухой лет и всё ещё выполнял свои функции: удерживать сигариллы и открываться, причём с первого же нажатия. Курить не хотелось, ящики с запасами спиртного казались мне слишком тяжёлыми по раннему часу, так что я решил заранее уложить рюмки в морозильник, и это стало моей второй ошибкой за сегодняшний день - первая заключалась в том, что я проснулся и открыл глаза. Звук двух стеклянных стопок, задорно цокнувших друг об друга, подействовал на меня как перемазанное в крови распятие против голодного вурдалка. Словно в ночном кошмаре, позади меня раздался звук распахнувшейся двери в мою комнату, и в, такт поцеловавшимся рюмочкам, в ящике тумбочки на все голоса зазвенели склянки с лауданумом, а таблетки промедола зашуршали и зацокали как нереальный оркестр из маракасов и кастаньетов. Я только сейчас понял, что провёл без "лекарств" не меньше тридцати часов, скромно балуясь вином и табаком. Ощущая, как тошнота абстинентного синдрома завила мои нервы свежевыпеченным кренделем, пищевод - штопором, а после швырнула их вниз по ступеням позвоночника хорошим пинком, я, охваченный ужасом и обливаясь холодным потом, с яростью затушил наполовину выкуренную сигариллу себе об ладонь. Не ощутив должного эффекта, я схватил себя обожжённой рукой за волосы с силой способной вывернуть мне шейные позвонки и резко, одним движением, хватил собственным лицом об столешницу. Легче стало ненамного, хотя вспышка боли и тепло из носа немного отрезвили меня. Опрокинутая назад голова стала третьей моей ошибкой. Громадная потолочная люстра заколыхалась звёздным дождём слёз Азатота, то опасно приближаясь вплотную к моему лицу, то улетая куда-то в чернейшие углы космоса, не забывая при этом безжалостно поочерёдно поджаривать мои глаза и тушить их в собственном соку. В тюремной клетке из моих собственных рёбер было тесно, мозги увязали в алкогольном киселе и корчились под ударами кнута в руке его величества Ломки - в голове круговертью бегали всевозможные синонимы насчёт определения степени паршивости моего состояния, каждое второе было матерным, но ни одно из них не подходило хотя бы на должность "самого слабого". "Одуреть, охренеть, очуметь, обалдеть, оболваниться... опухнуть. Нет, точно не опухнуть - язык и дёсна будто присохли ко рту и пальцы ссохлись между собой. Зачем я вообще пытаюсь это осознать?!" Я дотянулся рукой откуда-то издалека, снова схватил себя за прядь между рогами и повторил поцелуй со стойкой. Голова по инерции мотнулась так сильно, что я едва не улетел куда-то вслед за далёкой люстрой. Меня спасло только то, что мои копыта налились гранитом, а рот забили мелкой галькой вместе с прилипшим к ней песком. Углядев рептильным мозгом мысль о том, что вокруг меня бутылки и стаканы, которые я могу разбить по собственной дурости, а за моей спиной хищно лязгает дверцей-челюстью набитая опием тумбочка, мной было принято единственно верное решение в такой ситуации - лечь на пол, свернуться калачиком и ждать, пока это всё закончится. Несколько раз промахнувшись своими руками в попытках найти точки опора для спуска с пугающей высоты в неполные полтора метра, я смог опуститься на корточки, и в тот же момент где-то сбоку мелькнуло испачканное кровью небесно-синее платье. По ощущениям, мне в грудь врезалось когтистое ослиное копыто или обмотанная колючей проволокой бейсбольная бита. На мои нервы лёг невидимый смычок, ударивший по ушам звук был резким, мучительным, как противно орущая помоечная кошка-жизнь, застрявшая в трубе из проблем особо крупного плана. Ну, по крайней мере, я смог сесть на пол и зачем-то попытался подняться обратно, повторив третью по счёту ошибку - резко поднять голову. Прямо перед моим лицом, словно свисая с потолка, маячила уже знакомая мне улыбка. Улыбка женщины, которую я не удержал в своих дырявых руках по тысяче разных причин. При всём ужасе ситуации, я понимал, что это всё ненастоящее, но легче мне не стало, с таким же успехом можно петь пациенту колыбельную вместо наркоза. Зажёванной плёнкой диафильма, что мог быть рождён только кем-то больным, между моих лобных долей снова пролетели кадры: кровь на брезенте, кровь на моих руках, кровь на моём теле, тянущийся за мной кровавый след. Я слышал, как горько и тоскливо плачет Табука - одна, в темноте, забытая мной и брошенная мной же, и как вместе с ней надрывно плачут... Детки... мои детки... это мои дети! Почему я так отчётливо чувствую тепло их дыхания, их хрупкие детские косточки, их маленькие ручки и хвостики, крошечные копытца и рога, но не могу представить все эти части воедино?! Потому что я их не видел? Потому что Табука забрала детей с собой, не дав мне даже с ними попрощаться? Отдайте мне моих детей! Отдайте! Я молотил кулаками по невидимой двери, пытался кричать, чтобы мне открыли, и, наконец, провалился сквозь густую чернильную тьму и эхо детского плача на своё прежнее место. Сквозь сквозные раны на месте глаз Табуки, одаривающей меня своей ласковой и манящей щербатой усмешкой и всеми десятью пальчиками, стиснутыми на моём прыгающем кадыке, я рассмотрел тянущиеся ко мне откуда-то из темноты уже знакомые мне когтистые лапы. - Дайте попить, - сказал я, неожиданно твёрдым и спокойным голосом, разве что чуть охрипшим спросонок. - Дайте попить, пожалуйста, а потом уже рвите меня на лоскутки. Когтистые лапы вцепились в мои плечи - я удивился тому, что на этот раз рвотная сова решила приодеться для нашего свидания в забавные синие брюки с толстыми подвёрнутыми штанинами, расшитыми золотом. Присмотревшись, я понял, что это были рукава, из которых торчали вполне себе знакомые чешуйчатые зелёные руки. Вслед за первой парой конечностей показалась и вторая пара, потирающая челюсть подушечками своих пальцев, и недовольные жёлтые глаза с третьим веком-шторкой. - У вас не только отменное чувство юмора, но и изысканные манеры, - голос доктора прошуршал как шаманская трещотка, отгоняя если не злых духов, то хотя бы кошмарные видения. Скрипка тоже замолчала. Я еле-еле поднял отяжелевшую руку и ощупал горящий нос - кончики пальцев окрасились в тёмно-вишнёвый. Так и есть, разбит, зато боль настолько хорошо меня отрезвила, что хватило мозгов приподнести стон под соусом недовольного ворчания. Ну, кое-какая гордость у меня всё же сохранилась, пускай и остатками. Вот только стоять на копытах не получалось: в эту минуту я был отважнее попавшего под колёса опоссума, сильнее разбитой параличом столетней библиотекарши и грациознее слона с деревянными протезами всех конечностей. - Всё нормально, доктор. Наверное, просто слегка не выспался. - Продолжаете дышать и шутить. Ещё и позавтракали. Да вы просто большой молодец, юноша. - Стараюсь быть им по мере возможностей. - Возможности..., - грешник печально покачал головой, будто это прекрасное слово для него всегда приходило под ручку со словом "упущенные". - Очень растяжимое понятие, вы не находите? - Стакан коктейля, сигарка и мои возможности станут почти что гуттаперчевыми, - я счёл себя тонким остряком. - Разве что возможности сделать себе печень подходящей для паштета, - голос Скриипа был измочаленным, лишённым как злости, так и медовости. - Лурам, пожалуйста. Я повернул голову, и через мой мозг снова прыгнул новый огонёк тревожности, за глазами опять запульсировала боль - тупая, ноющая, похожая на зубную. Доктор смотрел на меня так устало и жалобно, что даже мой внутренний голос зависимости поперхнулся и замолчал. - Доктор, - у меня задёргались оба глаза одновременно как ошпаренная током жаба. Невидимые совиные когти проползли вдоль по моему позвоночнику, раскурочили череп и пронзили мозг множеством ярких длинных пучков. - Я понимаю, что в Аду очень туго с профессиональной этикой, и нам приходится терпеть недолив коктейля в стаканы и отдавленные ноги в очередях, но никому не нравится копание в душе, даже если копаются с благими намерениями... - Лурам, - мне стало плохо от собственного имени, произнесённого таким тоном. После всего пережитого, я бы хотел вообще потерять имя и личность. Или чтобы моё имя произносили с ненавистью, презрением, отвращением, безразличием - небо свидетель, я был бы согласен и на жалость, чтобы ненавидеть себя ещё больше! Но я слышал сострадание и участие. Сострадание моей судьбе и участие во внутренней войне, которая не прекращается ни на день последних лет моей жизни. - Лурам, вы и четверти-то века не прожили, а уже ставите на себе крест. Ведь вы такой молодой, красивый, неглупый, чуткий и отзывчивый, трудолюбивый и внимательный, у вас ещё вся жизнь впереди! Тьма свидетель, я бы отдал всё, чтобы в Аду было как можно больше подобных вам! Ну неужели вам... - здесь доктор со свистом втянул в себя воздух, словно готовился сказать какую-то неприятную для себя правду. - Неужели вам нравится вот так вот просто убивать в себе разум и душу? Нравится напиваться до скотского состояния и накачиваться опиатами?! Я хотел ответить Скриипу очередной грубостью и совершенно несмешной остротой. Хотел со всех сил пихнуть его в грудь обеими руками и наорать на него самой изысканной и витиеватой руганью. Что-то внутри меня решило отказаться от этих идей и оправдаться тем фактом, что у меня плывёт в глазах и руки не слушаются, так что я не смогу не только оттолкнуть грешника, но хотя бы просто поднять их. Но, судя по тому, каким сделался мой голос, это был лишь удобный предлог, чтобы наконец-то начать говорить и не стыдиться этого. - Нет, доктор. Не нравится. Ни то, ни другое. Какой же мерзкий голосок. Полу-детский, полу-женский. Тихий, робкий и пугливый. - Ну неужели вам самому больше ничего не хочется? Неужели у вас не было никакой мечты? Хотя бы самой простой? - Хотелось, доктор. - Чего же? Тебебудеточеньбольно. Тебебудеточеньбольно. Тебебудеточеньбольно. - Я жениться очень хотел. Мечтал вернуться с войны, обнять родителей и жену. Растить детей. А теперь остаётся, - я обвёл рукой присяжных из числа разноцветных бутылок на стеллаже позади себя. - Вот только это всё. Доктор допустил ошибку, позволив мне соскочить на моё непревзойдённое чувство юмора - намеренно или непредумышленно - но я тоже услышал, как голос василиска дрогнул как огонёк свечки на ветру. - Вот так-так, Лурам. А я-то поначалу принял вас за крепкого орешка. - О, напротив, мсье. Я тот ещё сентиментальный слюнтяй. Скриип пожевал нижнюю губу, раздвоенный язык мелькнул и тут же исчез. Я не знал, то ли так играют стекла в позолоченной оправе, то ли я всё ещё не до конца пришёл в себя, то ли моя эмпатия решила меня подвести, но в жёлтых глазах доктора я углядел взгляд кого-то с разбитым сердцем. - Попробуем заново. Не возражаете, если я сделаю вам укол? Обещаю не распускать руки, все четыре из имеющихся у меня в наличии. - Не возражаю. Щупать у меня всё равно нечего - револьвер оставил под барной стойкой. Укол был поставлен быстро и безболезненно - лишь чуть-чуть вены изнутри царапнули усики невидимых жучков, когда крошечный поршень протолкнул ярко-голубую жидкость. Пока я разворачивал рукав рубашки обратно, я отметил про себя, что доктор снова посмотрел на меня с сочувствием и симпатией, но при этом несколько нервно. Скриип присел за барную стойку, пару секунд нервно постучал по ней пальцами, внезапно резко потянулся к коробке с сигарами, дотронулся до крышки и отдёрнул руку, словно та обожгла его. Я вздохнул, поставил гостю пепельницу, сам предложил сигару - доктор рассеянно кивнул, внимательно посмотрел как я обрезаю кончик свёрнутого табачного листа и держу зажигалку, а сам раскурил сигару, набрал полную пасть дыма и снова уставился на меня. - Лурам, вы не нальёте мне чего-нибудь? - Я приготовлю вам "Сазерак". Вы не знаете, что это такое, но вам понравится. - Не сомневаюсь. Я не знал, как прожить эту жизнь или хотя бы ближайший час общения, но знал, как делать коктейли. Зачерпнуть полнотелым "роксом" как можно больше прозрачных кубиков хрустящего льда и поставить рядом его стеклянного брата-близнеца. В пустой стакан на дно уложить кубик рафинада, смочить его парой капелек горькой ангостуры, влить примерно равные доли хорошего коньяка и неплохого бурбона. Меня ничто не сможет отвлечь от коктейля, кофе, сигариллы и самокопания - ни медосмотр, ни ломка, ни сам Всевышний, если он вдруг осмелится заглянуть в Преисподнюю. Так ты начинаешь учиться ходить заново после перелома или иной травмы, когда ты неделю лежал пластом. Тогда, перемазанный выжигающей глаза смесью из звериной крови, алкоголя и пепла, я провёл месяц на дне самой грязной и глубокой ямы в компании белёсых огромных опарышей величиной с откормленного шпица. Эти твари, состоящие целиком из плотных мышц и хитиновых лапок, похожих на длинные пальцы рыцарской перчатки, были моей единственной компанией и моим единственным источником пищи. Перемешать смесь сахара, биттера-Пишо и двух крепких напитков до полного растворения белого кубика в жидкости тёплого апельсинового цвета. Я вышвырнул в раковину уже ненужный лёд из охлаждённого "рокса", сбрызнул запотевший стакан абсентом из крошечного пульверизатора, навроде тех маленьких пробников духов, которые вы никогда не купите и взяли только из вежливости у подростка-промоутера. Когда доктор чуть шевельнулся и выдохнул самую малую частичку дыма, чтобы вежливо напомнить о своём присутствии, я перелил готовый коктейль через ситечко-стрейнер, украсил полоской лимонной корочки и вручил с коротким кивком. Скриип, привыкший к самостоятельным напиткам, выразил своё любопытство. Он подержал стакан сначала обеими руками, потом на приподнятой левой, чтобы посмотреть как напиток играет под светом "космической" люстры, несколько раз махнул ладонью от коктейля к себе, потом просунул в бокал едва ли не всю свою морду, как будто хотел вникнуть в саму суть коктейля со странным названием, осторожно дотронулся до оранжевой глади кончиком языка и только потом сделал маленький глоточек. - Знаете, доктор, - детская любознательность Скриипа сумела меня развеселить. - Я всегда думал, что все врачи поголовно самые безразличные и невозмутимые создания в мире, потому что пациенты сами рассказывают вам столько историй и секретов, что хватит на остаток адской жизни. А вы мной так интересуетесь... я бы даже сказал, что вы за меня переживаете. Или даже нервничаете. В любом случае, это что-то превыше заботы о пациенте или профессиональная гордость. - А если я скажу, что вы мне очень симпатичны? Причём, во всех смыслах этого слова. Я промолчал. Кажется, месяц контракта будет тянуться куда дольше и мучительнее, чем я предполагал. - Благодарю за комплимент, но мне неинтересно. Я люблю девушек. - Всё-таки, поняли меня неверно, - доктор лениво фыркнул. - Вы так естественно и непринужденно флиртуете с каждой встречной юбкой, делая при этом самые тактичные и элегантные комплименты, но при этом всё ещё спите в обнимку с подушкой. Горничные только и делают, что обсуждают вас - сделайте же всего один шаг, чтобы получить их общество! - Нет, если это так просто, меня не тянет. - Любите преодолевать трудности? Надо будет учесть на будущее. - Скорее, обожаю биться лбом об стену. - Вы так себя не любите? Для вас чужд гуманизм? - Сегодня я особенно лишён гуманности. Ведь впереди много работы, притом трудной и разнообразной. - Вы умеете очаровывать, Лурам. - Ради Тьмы, вы можете перестать всё время съезжать на разговоры о флирте и сексе? Хватит с меня одного Столаса с его одой своему любовнику, до сих пор хочу промыть себе уши чем-то покрепче абсента. Или что, хотите обследовать меня по Фрейду? - Вы знакомы с его учением? Или знаете только шутку про сигару? - Второе, но могу подкинуть вам пищу для размышлений: мама кормила меня грудью где-то до трёх лет, первый сексуальный успех был в шестнадцать, а моя любимая поза - это "20-7". Семь дней в неделю по двадцать часов подряд, кверху хвостом на любимой работе. Скриип провёл когтем по стеклу бокала и невесело рассмеялся. Желтые глаза доктора сделались совершенно тоскливыми и каменными, словно грешник не спал целый месяц. - Нездоровый трудоголизм, бред самообвинения, мазохистские тенденции, постоянная агрессия, желание быть полезным, вредные привычки, злоупотребление опиатными анальгетиками... вас, случайно, не мучают галлюцинации? - василиск словно ощутил, как внутри меня гулко и гнилостно ухнула мёртвая сова. Голос доктора стал горестным. - Вам так плохо от жизни или от самого себя? - Вот теперь вы поймите меня правильно, мсье Скриип. Я хочу быть хорошим, элегантным и нравиться всем без исключения, как бармен и сам по себе. Я хочу смотреть на мир и вести себя так, как угодно вам, Столасу и всем тем, кому мой характер стоит поперёк горла. Но, увы, у меня не получается, и сколько я не бьюсь лбом об стену, всё заканчивается тем, что я взваливаю на себя тонну чужих долгов, вляпываюсь по кончики рогов и делаю кому-то больно. Причём, не себе самому. Доктор снова отпустил один из своих печальных вздохов, каждый из которых весил не меньше тонны судя по тяжести выдыхания, сделал ещё затяжку и ткнул себя пальцем в подбородок. - Лурам, я поинтересовался у вас, чего вы хотели, и вы мне не солгали. Я это ценю, хоть и не ожидал от вас такой сентиментальности. - Я не сентиментален, доктор. Я просто не люблю врать, слишком сложный для меня процесс: постоянно держать в голове что ты сказал, кому, когда и с какой интонацией. Скриип даже не пошевелился. Его лицо стало неподвижным. - Скажите, Лурам, какой звук вас пугает больше всего? Выстрел? Щелчок осечки? Крик умирающего? Я ответил честно и не задумываясь. Почему-то этот ответ не вызвал такой сильной боли, как прежде. Либо моё сердце заледенело, либо это подействовала вакцина Воли. - Детский плач. - Меня тоже. Всё ещё этот звук меня страшит так, что до сих пор покалывают подошвы моих лап. Скриип сделал большой глоток "Сазерака". Я терпеливо ждал в глубоком молчании, даже сигарилла в моих зубах стала тлеть ещё тише прежнего, заметив, как на восковом лице грешника мелькнула тень пары эмоций. Я прикинул, что если доктор покончил с собой на момент французской революции, то он прожил в Аду не меньше трёх веков, и не смог ни окаменеть сердцем, ни сойти с ума, ни утонуть в пороках. Как много повидал доктор за эти годы, сколько боли, страдания и смертей ему довелось увидеть, будь то друзья или любовники? Было видно, что маска терпеливого и безукоризненного соблюдающего рабочую этику доктора дала трещину - самую тонкую и маленькую, но достаточную, чтобы быть увиденной. - Вы не единственный, кого преследуют призраки прошлого, юноша, - голос Скриипа стал холоднее коктейля в запотевшем бокале. - Я знаю, для вас это может быть неожиданностью. Как этот французский напыщенный каплун, который обожает вкусно покушать, крепко выпить, неуместно каламбурить и собирать чужие жизни по кусочкам, может что-то знать о душевной боли? Уверяю вас, Лурам... я надеюсь, что вы никогда не будете ложиться спать с надеждой не проснуться наутро и просыпаться по утрам с чувством сожаления, напиваться до полного отвержения реальности и глотать таблетки, просто потому что вам хочется, чтобы это всё прекратилось. И не только жизнь - детский плач в голове. Я промолчал - не хотел портить такое искреннее пожелание своими словами о том, что всё вышеозначенное уже со мной случилось и продолжает происходить. И мне придется вечно жить с тем, что я сделал и не сделал. - Я был молод, склонен к постоянным простудам, поэтому очень много времени я проводил в нашей домашней библиотеке, около камина, - начал Скриип, покачивая "Сазерак" в своих лапах. - Но я не могу сказать, что был несчастен в обществе книжек - я не очень ладил со сверстниками. Честно сказать, я был тем ещё уродцем - рыхлотелым, неприлично рыжим, веснушчатым и раскосым юнцом, так что поводы для насмешек находились сами собой, и я сам послушно уходил домой по первому же зову няни. Но так продолжалось до тех пор, пока на шестнадцатом году жизни я не встретил Эмиля. - Ваш будущий любовник? - уточнил я, смешав себе стаканчик простого джина с лимонным тоником. Слушать второй за день рассказ про однополые отношения на трезвую голову совершенно не хотелось. - Вместе с которым вы одновременно лишили себя жизни? - Совершенно верно, вы внимательный слушатель, Лурам, - благодарно кивнул Скриип. - Эмиль был... personnalité extraordinaire . И дело было не только во внешности Гименея, с чрезмерной, неестественной красотой. Его характер, вот что привлекало к себе и девушек, и юношей: его обожали, его ненавидели, его хотели убить и любить до потери памяти, но никто не оставался равнодушным к его хитрости, уму, бесстрашию и провокативности. Это сейчас каждый второй сопливый юнец может сказать, что Бог умер - тогда за подобные разговоры можно было очень серьёзно ответить. - И вы в него влюбились. - Ещё бы, Лурам. Остроумие, умение говорить ловко и убедительно, способность придумывать всевозможные выходки и проказы, а также уходить от наказания... А больше всего, меня подкупило ответное хорошее отношение. Эмиль при первой же встрече со мной хищно посмотрел мне в глаза, широко улыбнулся, хлопнул меня по плечу, и я сразу же стал для всех своим, а насмешки тут же забылись. Словно и не было никогда этого косого рыжего растяпы. А дальше - больше. Скриип сделал большой глоток коктейля и жестом попросил второй такой же. Пока я замешивал второй "Сазерак", доктор продолжил. - Эмиль сразу понравился и няне, и моим родителям, стал ходить ко мне в гости как к себе домой, но не могу сказать, что кто-то возражал. Ему нравилась моя комната, мой телескоп для звёзд, мои любимые книги, а он нравился мне. Лишь однажды в моей детской душе промелькнуло что-то похожее на сомнение, когда мне на день рождения подарили Париса... глаза Эмиля на секунду замёрзли. А уже через секунду, в них загорелся холодный огонёк мысли. Нехорошей мысли, страшной мысли - Эмиль не мог принять того факта, что я люблю кого-то ещё, кроме него. - Через сколько Парис погиб под колёсами кареты? - Через полтора месяца, - грешник с обидой посмотрел на меня. - Вот видите, Лурам? Вы сразу же смогли сопоставить эти два, казалось бы, ничем не связанных между собой факта. И я бы смог, если бы хотя бы чуть-чуть думал в тот момент... Тем более, что я был должен расстаться с Эмилем и отправиться в Париж, поступить в Académie Royale de Médecine, где и провёл следующие шесть лет. На четвёртый год обучения, я узнал, что в моём родном гнезде был страшный пожар, в котором погибли и родители, и слуги, и старик дворецкий. Василиск тяжело и отрывисто задышал, жадно допил коктейль и едва дождался, пока я вручу ему в руки новый. - Я был раздавлен, Лурам, и не только по причине столь ужасной трагедии. Я был недоучившимся студентом, у меня не было никаких средств к существованию, а всё моё имущество сгорело вместе с домом. Академия бы просто вышвырнула меня на улицу, как только деньги перестали бы поступать, но этого не произошло. За моё обучение было оплачено наперёд вплоть до выпуска. Не нужно быть провидцем, чтобы догадаться о личности моего благодетеля. - Зачем ему это было нужно? - Я списывал все его поступки на любовь, - Скриип глубоко вздохнул и вытер пальцами несколько слезинок, стёкших вниз по его зелёной щеке. - Действительность же была гораздо страшнее. Я совершил столько ужасных поступков и покрывал не меньшее количество чужих. Я жалею об этом каждый божий день, потому что когда я выглядываю в окно поместья, и вижу творящийся на улицах бедлам, то вижу там самого себя. Я был подлейшим, гнуснейшим и самым глупым в мире юношей, который утратил почти всё, что любил в себе, и который никогда не сможет полностью простить себя за всё, что я сделал. - Почему, доктор? - я спросил тихо. Мне хотелось верить грешнику, но я обязан был видеть всю картину целиком, даже если я сам не давал такого шанса окружающим. - Как вы могли так низко пасть? - Это долгая история, Лурам. - У меня в запасе вот столько времени, - я провёл ладонью себе по горлу. - И полный портсигар. - Когда я вернулся, Эмиль был единственным, кто встретил меня и приютил. Он жил на широкую ногу, ежедневно устраивал вечеринки в своём салоне среди таких же нигилистов, как и он сам, но при этом он не стеснялся меня. Эмиль похорошел и расцвёл как прекрасная роза, об чьи шипы мне и пришлось уколоться в полной мере. Но я понял это слишком поздно, - губы Скриипа скривились в издевательской усмешке. - Я был без ума от того, что Эмиль меня не стыдится, что он предпочитает моё общество любому другому, что он согласился сделать меня своим "Numéro Un" , и что я неотступно сопровождал его во время всяческих эпатажных выходок, гордясь своей храбростью. Тьма Милосердная, каким же я был идиотом! - Насколько же всё было плохо? - Это было не просто плохо, Лурам, это было отвратительно, - Скриип покачал головой. - Всё начиналось с невинных шалостей, большая часть которых была связана с богохульствами: облить дерьмом стены церковного собора, танцевать голышом на хорах во время службы, связать проповедника и читать для прихожан учения маркиза де Сада... Один раз, Эмиль не пожалел денег, чтобы подкупить два десятка художников - они пробрались в новую церковь, замазали изображения святых белой краской, а поверх неё написали всевозможные порнографические сюжеты с участием святых мужей. Старый епископ, при виде такой чудовищной картины, скончался на месте от сердечного удара, а Эмиль лишь потешался - мол, такая смерть лишь послужила финальным штрихом для его картины. И это не считая того, что он заколол кинжалом церковного сторожа, который не хотел пропускать полупьяную толпу посреди ночи в божий храм. Это был старый однорукий солдат-инвалид из наполеоновской армии, я лечил этого старика совершенно бесплатно какое-то время, чтобы не забыть врачебные навыки... и он меня узнал, когда я наклонился над ним, желая хотя бы как-то облегчить его страдания или просто проявить сострадание. Я увидел в глазах умирающего самое страшное - это было разочарование. Доктор посмотрел на меня неестественно спокойно, словно это я рассказывал все эти гнусности. - Я был идиотом, Лурам. Наверное, я был слабаком и слепцом, потому что соглашался со всеми доводами Эмиля, перенял его философию. Может быть, это потому что я его любил или просто боялся остаться в одиночестве. Он хладнокровно зарезал того солдата, а мне сказал, что тот как будто хотел достать пистолет - я ему верил. В другой день, Эмиль украл единственную дочь десяти лет отроду у богатого купца, чтобы получить за неё выкуп. Сначала он клялся мне, что с её головы не упадёт и волос, и что она сможет уйти домой сразу же, как будут получены деньги... а потом я верил ему, что это был несчастный случай и помогал прятать тело, делая вид, что не замечаю синяков и царапин на её спине и ягодицах, сломанных пальцев и крови на внутренней стороне бедер. Я вздрогнул и побледнел, живо представив, что на месте несчастной могла быть и моя младшая сестра. Всё-таки, некоторые вещи были чересчур даже для Ада; даже Асмодей, при его потворстве любой форме разврата, установил суровую кару для публичных домов, где держали несовершеннолетних, причём вне зависимости от того, было ли это добровольным решением или же детей попросту продали туда. А Химлок рассказывал, что в любом, мало-мальски соблюдающим уличные законы районе, с насильниками никогда не церемонились, убивая их на улице как собак, а с педофилами расправлялись ещё страшнее: силой сажали на раскалённый добела носик пожарного ведра, и били до тех пор, пока оно целиком не исчезало внутри прямой кишки приговорённого. - Эмиль был лживым и коварным интриганом, освоившим науку манипулирования с ранних лет. Отсутствие моральных принципов, сострадания, раскаянья, совести, возвышение лицемерия, глумление над церковью и базовыми заповедями, которые смогли ужиться даже в Аду... Я был для него глиной, из которой он хотел вылепить своего parfait homme vicieux. - Тогда я не совсем понимаю. Как такое ничтожество нашло в себе силы прикончить себя? И нет, доктор, даже не пытайтесь ответить мне самоуничижением, это моя прерогатива - я называю ничтожеством вашего Эмиля, а не вас. - Поймали на мысли, - философски подметил Скриип, прежде чем совсем помрачнеть. - Тогда, я уже был готов окончательно разорвать с Эмилем и пойти сдаться властям, рассказать им обо всех злодеяниях, я даже был готов взойти на эшафот, но перед этим - истово покаяться во всём. Оргии, пьяные дебоши, аморальные поступки, похищение жертв с целью последующего выкупа, проповедование чудовищных идей в массы - я был согласен освещать каждый сделанный шаг. Но Эмиль как-то почувствовал моё желание сойти с преступной тропы - он пригласил меня к себе в загородный дом, долго разговаривал со мной, говорил, что хочет измениться и даже плакал. И я ему поверил, целовал слёзы на его щеках, говорил, что прощаю его, если он прощает себя... Остался у него на ночь. Я тихо прошипел, когда докуренная сигарилла обожгла мне пальцы и свалилась в нетронутый стакан джина с тоником, про который я позабыл. Мрачно посмотрев на испорченный коктейль, я обтёр губы и снова посмотрел на доктора. - Я проснулся от криков за окном, Эмиля не было рядом, место на кровати уже остыло и вернуло себе форму. Я подскочил с постели и увидел в окне множество факелов разъяренной толпы. Крестьяне, ремесленники, солдаты, нищие - там были все, и они были одержимы лишь желанием мести. Я хотел предупредить Эмиля об опасности и бросился бегать по дому в поисках своего любовника, не удосужившись одеть хотя бы штаны, но вооружившись острой каминной кочергой. - Вы нашли его? Он ведь не сбежал? Толпа пришла за ним? - Да. Он спустился в подвал, где он якобы хранил вина и куда он спускался сам, не доверяя слугам. Дверь оказалась незаперта. - Что вы там увидели? - Свечи, множество свечей, горевших красным. Ужасный запах разложения, тлена и фекалий. Жуткие тени, которые отбрасывали скелеты, черепа на стенах, и двигающееся тело Эмиля, склонившегося над чёрным гранитным алтарём. Мебель, стены, полки, абажуры ламп, переплёты книг - всё было красным. Красным от невысыхающей крови. А под моими босыми ногами хрустели кости и хлюпали тела разной степени разложения. Я, не помня себя в этом аду, принялся разглядывать скелеты на полу - врачебный взгляд сказал мне, что средний возраст каждого из них не превышал двенадцати лет. Мальчики и девочки, примерно равного количества. По полсотни каждого пола. Голос доктора звучал идиаллистично, умиротворённо, словно речь шла о некоем элизиуме, а не о топливе для ночных кошмаров, жесточайшей рвоты и ещё одной мысли о желании увидеть этот мир в огне неминуемого апокалипсиса. - Я любил его, Лурам. Любил сильнее, чем следовало бы. И даже когда он повернулся - испачканный кровью, с безумными от восторга глазами, со сладострастной улыбкой - он был подобен прекраснейшему из смертных в моих глазах. Но потом я увидел на алтаре тело маленького ребёнка, которого Эмиль расчленял во славу какого-то тёмного божества с хладнокровием мясника, а ребёнок увидел меня. И ребёнок закричал. Кричал жалобно, надрывно, обвиняюще, словно осуждал меня за всё дурное, что я с Эмилем... нет, всё, что сделал я. Я один виноват во всём этом. Я молча подошёл к Эмилю, и так же молча ударил его кочергой по голове, а тот пырнул меня ритуальным ножом точно между рёбер: я показывал ему как обрекать на смерть одним ударом. И пока мы умирали на руках друг у друга, проклинающий нас крик ребёнка, что будет звучать в моей голове следующее столетие, не затихал ни на секунду. Скриип отпил ещё "Сазерака", сделал ещё затяжку не успевшей затухнуть сигары - блуждающий в кошмарных видениях взгляд чуть прояснился, оставив на месте только грустные воспоминания. Не могу его осуждать за такое. - Здесь, в Аду, наши дороги разошлись. Эмиль нисколько не раскаивался, с готовностью был готов поклоняться Люциферу до того момента, как узнал, что у него есть постоянная жена и дочь, а потому направился прямо под крыло Бегемота, а я - работать по специальности и пытаться наладить свою жизнь как рядовой гражданин. Я не стал зарабатывать себе на хлеб как те коновалы, что осматривают тебе горло или нос, и рекомендуют перед операцией употребить новокаин или что-нибудь покрепче - за умеренную плату, разумеется. Я осел на круге Ленности и стал врачом-педиатром для простых бесов и адских гончих. На этих словах, Скриип тепло улыбнулся и сморщил глаза как старик, который задремал в кресле, окружённый внуками и правнуками. - Сначала мне было очень трудно, хотелось всё это бросить и начать зарабатывать деньги, но я заставлял себя вставать до рассвета, жить на хлебе с водой и работать до последнего маленького пациента. А ещё при этом надо было учиться, мои знания, которыми я гордился, ужасно устарели! Постепенно, я начал любить свою работу, проникаться теплотой к родителям и их детям, которые всегда называли меня "мистер Croco", и я медленно начал улыбаться своему измученному отражению в зеркале, а детский крик в голове начал затихать. Дети везде одинаковы, Лурам - невинные, любознательные, верящие в добрые сказки. Я чувствовал себя счастливее, чем был на Земле. Доктор снова вздохнул, на этот раз более печально. - Всякий раз, доставая сушёные бобы из носов и ушей, вправляя суставы и ставя уколы, родители смотрели на меня как на Мессию, а дети - как на героя. А потом многие из них говорили... говорили... Кулак с зажатой в нём сигарой ударил по стойке с такой силой, что подлетевший ввысь табачный пепел приклеился к потолку. Доктор смотрел на меня глазами, кажущимися от слёз и стёкол пенсне ещё больше, чем обычно. - Говорили, что когда вырастут, то станут таким же хорошим и добрым доктором как я! Таким как я, La vierge Marie était comme la Dernière pute du port! Монстром, который совершал неслыханные по своей чудовищности преступления! Мерзавцем, который бы заставил свою семью умереть от горя, если бы та была ещё жива! Дрянью, которая в тот момент вспомнила всё, что натворила, и из последних сил собственного достоинства выскочила в стерилизационную, чтобы упасть там на пол и заплакать как маленький ребёнок, потому что только сейчас до этой дряни дошло, насколько же низко она пала! Я положил свою ладонь на крепко сжатый кулак доктора, ощущая, как моя стена скептицизма и недоверия по отношению к Скриипу медленно трещит и разваливается грудой обломков. Он действительно сожалеет о том, что сделал и всё ещё старается получить прощение. Почувствовав мою руку, Скриип немного успокоился, несколько раз быстро мне кивнул, сделал пару глубоких вдохов и выпил "Сазерак" залпом. - Я исцелился в своей душе, Лурам. Потом мои дела пошли в гору, я оставил на своём месте целую дюжину замечательных врачей из числа тех ребятишек, которых я лечил, а сам перебрался на службу к госпоже Бельфегор де Вальфелии, повышал квалификацию в её частных клиниках, даже принял участие в одном из её секретных проектов, где работал участковым доктором для бесов... вплоть до того момента, пока Бегемот не отправил леди Бельфегор в изгнание, а проект был уничтожен, сожжён и забыт. Я поспешно спасал свою шкуру, принял на себя документы одного из бесов, немного поскитался по Аду и, наконец, пустил корни здесь как личный лекарь и психолог. - А что насчёт Эмиля? Он всё ещё составляет общество бегемотовской камарильи? - спросил я. - Первое время он забавлял Бегемота, служил для него весёлой игрушкой, а потом наскучил ему, и Эмиль был казнён, - пробормотал василиск, покачав головой. - Он не смог ничего извлечь из собственных ошибок, эгоизм и нигилизм стали причиной его окончательной смерти, и его засоленная голова украшает одну из множества пик на заборе вокруг имения Бегемота. - Но детский крик в вашей голове замолчал? - мой голос звучал осторожно. - Да, Лурам. Но иногда, когда я закрываю глаза, то снова вижу ту страшную комнату, наполненную смертью и болью, и мне стоит немалых усилий, чтобы не начать вытравливать эту жуткую картину из своей памяти. - Я не стану говорить, что понимаю вас и каково вам, потому что каждый переносит такие увечья по-своему, но вам не следует так себя винить, доктор. Вы были глупым влюблённым подростком - ты хочешь верить тому, кого любишь, нередко даже во вред себе. И такое разочарование не могло не оставить шрама в вашей душе - подобные раны не заживают без следов или меток. Я снова дотронулся до руки Скриипа. Рука была холодной и чешуйчатой как у настоящей ящерицы. - Иногда этот шрам начинает ныть и выводить из равновесия даже по самым пустяковым поводам, словно маленький ребёнок боится стучащихся в окно деревьев в темноте, принимая их ветви за лапы чудовищ. Да, вы были участником многих преступлений, но никогда не делали этого сознательно. Конечно, вы теперь знаете, в какую пропасть могли рухнуть, но каждый из нас в глубине души способен на низость. Да, это чёрное пятно будет всегда с вами, но вы никогда не позволите ему распространиться - если вам всё ещё больно, то что это, если не прямое доказательство вашего искреннего раскаянья? На этот раз, Скриип взаправду счастливо улыбнулся - кто-то мог счесть такую демонстрацию частокола острых зубов чем-то пугающим, но только не я. - Лурам, я повторюсь, но вы - невероятный и исключительный бес! Вы говорите такие мудрые и правильные вещи... но только другим. Почему вы не можете помочь самому себе? Почему не можете поверить в эти слова, если говорите столь убедительно? - Наверное, так работает любая магия - на ком угодно, только не на самом носителе. На этот раз, моя паршивая шутка вызвала лёгкую улыбку у доктора. - Лурам, я не могу и не хочу вас заставлять вести себя так, как удобно другим - ваши чувства зависят только от вас самого. Никто, кроме вас самого, не может вам приказывать что думать и что чувствовать. Но, пожалуйста, перестаньте ненавидеть себя. Самобичевание не даст вам ничего, кроме озлобления, неуверенности, постоянного плохого самочувствия и отсутствия будущего. Сегодня утром, вы назвали себя ослом в сияющих доспехах, который кидается на помощь даме в беде, причём не за награду, а за собственную честь. У меня есть для вас более подходящее слово, чем упрямый лопоухий парнокопытный зверь. - Какое? - хмыкнул я. - Нелитературное, перед которым идёт прилагательное "сказочный"? - Романтик. - Так меня ещё никто не называл. - Что же, приятно быть первым, - доктор довольно хихикнул и безмятежно улыбнулся. - Знаете, Лурам... раз мы узнали друг друга с новой стороны, то почему бы нам не познакомиться заново? Не откажите мне в моей маленькой придури! - Извольте, - я, недолго думая, протянул Скриипу свою правую руку через стойку. - Меня зовут Лурам. - Рауль Фонтейн. Очень рад с вами познакомиться, Лурам. Надеюсь, что мы с вами станем хорошими друзьями. - А кто же такой Скриип? - почему-то настоящее имя василиска меня нисколько не удивило. Мне следовало догадаться - я читал и Дюма, и Жюля Верна, и Мольера, и Гюго, но нигде не упоминалось имя, хотя бы отдалённо похожее на то, под которым скрывался семейный врач клана Сидиус. - Это был первый пациент-участник секретного проекта госпожи Бельфегор. Он был мэром небольшого города, в котором... - здесь Рауль осёкся и замолчал. - Впрочем, я не могу больше сказать. Да, прошло немало времени, но я давал подписку о неразглашении, и верю в то, что госпожа де Вальфелия всё ещё вернётся и обретёт утраченную власть. - Ну, так что теперь? - я свёл брови, испытывающе глядя в глаза доктору. - Просто сказать самому себе, что всё случившееся - не моя вина и что с этим просто надо жить, словно ничего не было? - Ни в коем случае, Лурам, - медленно сказал грешник, качая в воздухе указательным пальцем, словно грозил непослушному ребёнку. - Это лишь уход от проблемы, а не её принятие, первый шаг к которому лежит через любовь к близким вам людям, друзьям и к самому себе, разумеется. Включая здоровье и отказ от... - Я всё понял, дайте мне минуту, - я вытащил из-под умывальника чистый чёрный пакет, решительно прошёл к себе, едва не вывернул весь ящик тумбочки вместе с петлями и уставился на множественные баночки - стеклянные и пластмассовые, прозрачные и матовые, чёрные и оранжевые, но все, как одна, наполненные младшими братьями и сёстрами её величества Смерти. Война внутри меня, вопреки всему, закончилась победой здравомыслия. Я откинул на кровать безобидный ибупрофен, который неизвестно как сюда попал, а всё остальное яростно сгрёб в пакет для мусора и крепко завязал горловину, будто расписывался за передачу партии лекарств. Потом я вернулся обратно и почти что швырнул мешок в лапы доктору. - Найдите этому достойное применение, или просто вылейте в унитаз. Ой, извините за тавтологию. - Обязательно, - кротко кивнул Рауль. - Вы не злитесь на меня за то, что я отнял у вас кучу времени и загрузил вас своим нытьём? - Нет, доктор, не злюсь. Я могу рассердиться на кого-то, но ненадолго. Рауль улыбнулся и пожал мне руку своей нижней правой, накрыв её обеими верхними лапами грешника-рептилии. Вид у него уже был неплохой, только усталый, чертовски усталый. - О, вот ещё что, - доктор вытащил из-за пазухи небольшую прозрачную таблетницу, внутри которой оказались белые кругляшки, столь похожие на драже с мятным вкусом для освежения дыхания. - Я догадывался, что вы нередко употребляете опиаты, но нисколько не сомневался в том, что вам хватит силы воли - настоящей душевной воли - чтобы сделать первые шаги по борьбе с зависимостью. - А это что? - я принюхался. Таблетки приятно пахли лавандой. - А это позволит вам легче перенести абстинентный синдром, Лурам, в том числе и возможные галлюцинации. Одна таблетка на стакан воды, в алкоголь не кидать, - и тут же Рауль тихо засмеялся. - Но никто не запретит вам пригубить стакан спустя час-другой, лишь бы не во вред. Ещё раз спасибо, Лурам и удачи вам в подготовке к сегодняшнему званому ужину. Обещаю оказывать любое своё содействие. Доктор уже собрался встать, потушить сигару и уйти, как я снова открыл рот. - Вы всегда можете зайти, если захочется поговорить, Рауль. Просто так, о чём-то или... или о ком-то. Ответом мне послужила новая улыбка и перезвон уходящих от меня навсегда бутылочек "Слезы сироты", стучащих друг об друга с оптимизмом выводка щенят в мешке с камнями. Когда василиск ушёл, тихо прикрыв за собой дверь, я сделал несколько шагов взад-вперёд, остановился, развернулся на копытах, снова прошёлся и опять затормозил. Вздохнул, выругался, вылил уже успевший нагреться джин с тоником в умывальник и вздохнул повторно. Может быть, Скриип-Рауль прав, и я смогу когда-нибудь себя простить, и отданные мной наркотики уже стали первым самостоятельным шагом на этом тернистом, нелёгком пути. Я вымыл все три стакана из-под коктейлей, вытер насухо только два из них, а третий наполнил водой и кинул туда одну из принесённых доктором таблеток. Вода моментально окрасилась в пурпурный и зашипела как перебродившая брага, воздух наполнился дурманящим, густым ароматом лаванды. Я замер как старый опытный рыбак при виде задёргавшегося поплавка и сидел очень тихо, внимательно слушая, как растворяется таблетка в стакане, и как её шипение сходит на нет и успокаивается. А после того, как лекарство исчезло внутри меня, постепенно и я тоже успокоился.