Солдат и Инфанта

Ровно без пяти шесть, я бесшумно шёл по направлению к кабинету Стеллы, неосознанно прижавшись левой половиной тела к стене, поближе к теням и картинам, словно позволяя застывшим на холстам изображениям дотошно себя рассматривать и выискивать ошибки. Внешне - всё идеально настолько, насколько это возможно для простого беса с непростым опытом работы во всевозможных кругах, будь то разбогатевшие бандиты, решившие вымостить себе дорогу к роскошной жизни при помощи денежных знаков, или же разорившиеся дворяне, для которых даже маячившая долговая яма, больше напоминающая зев разверзнутой могилы, не была достаточным аргументом для экономии и пускания пыли в глаза остальных, таких же обедневших гостей, привыкших жить в кредит. Первые годы самостоятельной жизни я приобрёл репутацию серьёзного, собранного и ответственного работника. А за последние несколько лет, к списку характеристик прибавились такие качества как "подавленный", "холодный" и даже "черствый", но это было вовсе не так: я умею и чувствовать, и проявлять сострадание, и внимательно слушать, и сопереживать. Другой вопрос, что все эти навыки я мог направлять в чистом виде лишь на окружающих, а вот применять их на себе я мог лишь после предварительной обработки силой воли, которая не позволяла мне чувствовать к себе жалость, печаль и снисхождение. Да, я радуюсь за успехи Мурева, как и за его способность столь быстро учиться и не бояться показаться смешным или неловким - и по этой же причине завидую. Да, я очень трусливый и неуверенный в себе бес, которому легче усложнять жизнь себе самому и держать извечную оборону против судьбы, чем опустить щит и сделать шаг навстречу, потому что я заранее предписываю себе впереди пустоту. "Ты помогаешь Муреву лишь чтобы почувствовать себя кем-то нужным - ты хотел быть отцом, ты бы мог им стать, но эту мечту ты сам же вылил в унитаз из-за собственного эгоизма и трусости. А единственная причина, по которой ты свёл его с Заглиттой - это чтобы сделать её недоступной для себя и задвинуть подальше образ преданной тобой Табуки, ведь даже у такой подлой свиньи как ты есть какие-то принципы. Придумать красивую сказку, которую Табука всегда заслуживала и в которой она могла быть счастливой. По-настоящему счастливой. И свободной от тебя." Да, вино было только в первом лафитнике, в то время как остальные порции были кисловатой газировкой на основе сока белого винограда. Да, я поддался Муреву во время поединка на ножах, ну и что же с того? Пусть парню будет радостно верить в собственные силы и духовно вырасти как в своих глазах, так и для своего нового любовного интереса. Я сумею переварить собственную ненужную гордость - моё эго будет прочнее почек и поджелудочной. "Лурам. Перестань бороться. Сдавайся." Коридор сделался неожиданно недружелюбным и озлобленным: стены стали невероятно высокими и тёмными, небеса за окном неожиданно затянули непроглядные тучи, за спиной сгустился ледяной чернейший туман, грозящийся переродиться в бездонный водоворот, а спасительная дверь из красного дерева в кабинет Стеллы, горящая рубином посреди пепельной серости, пугающе отдалялась всё дальше и дальше как в детском ночном кошмаре; и я нисколько не удивился, когда моя теория подтвердилась, и мои несколько шагов соответственно отдалили дверь от меня на такое же расстояние. Голову противно закружило и понесло, происходящее вокруг меня разлетелось градом осколков, которые закружились в невидимом вихре фантасмагории, собираясь воедино на холсте моего уставшего рассудка и заново разлетаясь; где-то на задворках разума противно хихикал тот демон-коммивояжер, получивший от меня сочный поцелуй тумбой в десна. Образ Эллиота-перекрестника сменился образом Табуки, чьё тело напряглось натянутой струной: мне хотелось закричать от переизбытка боли и беспомощности, которые рвались сквозь каждую клеточку моего тела, как готовая взорваться запаянная скороварка. А потом к ним добавился и ужас, когда мысленный образ моей любимой колыхнулся и исказился: её глаза стали желтыми щелками, не шире бритвенного пореза, зрачки застыли омертвевшими чёрными кляксами, уютно-красная кожа стала кровавой, отчётливо проявляя нити вен, царапин и родимых пятен, а нежные губы почернели гниющей тератомой. Я решил просто идти дальше, потому как осознавал, что всё же передвигаюсь в пространстве, а на кончиках пальцев моей правой руки каким-то чудом балансирует поднос с чашкой кофе и горстью из разных лакомств. Либо моему мозгу надоест показывать такие фокусы, и я дойду до двери, либо же я застряну здесь навсегда и умру от истощения, так и не дойдя до леди Стеллы каких-то полсотни шагов. Умру я - и смерть умрёт. Когда я прикрыл глаза, глубоко вдохнул и неспешно выдохнул, то увидел, что коридор стал таким же, каким и был до этого, и кошмарные видения исчезли. А кроме того, я только сейчас заметил, что территория принцессы Стеллы была лишена привычной роскоши, но при этом не ощущалась пустой или голой - принцесса больше любила простой уют, чем дворянскую помпезность, и я в этом с ней был полностью согласен. Ну, я не упал, не забился в истерике, не опрокинул подноса, исчезло это ирреальное марево, вытаскивая из меня тупой вертел страха, а потом исчезли и шепчущие, неразборчивые отголоски. Я снова прикрыл глаза и восстановил дыхание, сердцебиение пришло в норму, кровообращение двигалось мерно и верно, согревая мои заледеневшие от ужаса сердце и рассудок, так что даже настроение слегка улучшилось. Всё же правнуки гордого беса Пласедо не падают в грязь лицом даже когда их сердце будет стиснуто костлявой рукой Жнеца. Вообще, о происхождении бесов, как самого низшего сословия, практически ничего не известно. Кто-то утверждал, что мы произошли от каких-то древних ящеров, ссылаясь на сходство зубных наборов, наличие хвоста-балансира и находящихся за глазами ушей, но я скорее позволю накрутить из себя фарш, чем добровольно признаю факт моего родства с каким-нибудь аллигатором из болотных участков круга Гнева. Я сам, как и большая часть бесов, верил в происхождение от самого Абары Праотца. Тот был самым обыкновенным мелким бесёнком, над которым глумились вообще все, кто только могли, да только Абара оказался ещё более живучим, чем самый гнусный микроб, а недостаток физической силы компенсировал хитростью, дерзостью и недюжинной удачей, которая позволила ему не только бросить вызов самому королю Люциферу и остаться в живых, спрятавшись в церкви за иконами, но ещё получить и прощение, и множество замечательных детишек-Первородных. Согласитесь, что приятно чувствовать себя потомком кого-то столь значимого, так что даже самый последний бесёнок может с гордостью ощущать себя королём. Дети бесовки Чавелинны были прирождёнными прохвостами и хитрецами, но при этом - самыми преданными и верными друзьями, которых хочется то ли задушить в объятьях, то ли просто задушить за отсутствие царя в голове. Ибо несмотря на нашу крепкую дружбу с Шедом, которого я всё ещё считаю своим самым лучшим другом, которого можно было только пожелать, я не поддался на его предложения присоединиться к табору и на сладкие речи о полулегендарной стране Беррабесии, свободной от чванных дворян и безжалостной правящей руки короля. На самом нижнем круге Преисподней, где господствовала вечная зима, в самом сердце, посреди ледяных пустошей, каким-то чудом прижились одетые в тёплые звериные шкуры потомки беса-шамана Инуреба, которых отличали широкие лица с нанесёнными на них вереницами примитивных татуировок-цепочек, кажущиеся безразличными узкие глаза, граничащая с жестокостью необыкновенная безжалостность, которая могла зародиться только в таком суровом климате, а также наличие зачатков самой настоящей магии, скрытой за ширмой диких, первобытных обрядов. И одному Люциферу известно, почему этот клан до сих пор не истребили, но даже демоны Гоэтии старались держаться от инуребовцев подальше, а территории этих шаманов и охотников считались запретными. Округ Гнева, где я родился и рос, был самым разнообразным на бесовские кланы, несмотря на примитивную и суровую красоту этой части Ада, где так тесно переплились множество культур, легенд, верований и традиций, но при этом соседи практически не враждовали между собой, хотя время от времени и вспыхивали огни конфликтов и междуусобиц, которые тут же заканчивались накануне Дня Уничтожения - общий враг в лице незваных гостей сплочал лучше любых обещаний. На заболоченном и вечно зелёном байю северной части проживали отпрыски беса Кадаша, любящего являться к земным людям, испытавшим предсмертный опыт, а также обращающего внимание на любого, кто не знает меры в крепких сигарах, пряном роме и развратных женщинах. "Кадашники" были странными даже с точки зрения любого жителя Ада, но, несмотря на любовь ко всему, связанному со смертью, эти бесы были одними из самых жизнерадостных и отзывчивых народцев: именно у них получилось вернуть мне рассудок и память, пускай и сам процесс лечения был весьма нестандартным. На западе проживали преемники прекрасной праматери Ахеканы, и с ними всё было просто и понятно, без особых изысков и искусов. Если этот западный бес добрый, то во всём Аду ты не сыщешь никого добрее: при первой же встрече он широко улыбнётся сквозь белоснежные крылья своих огромных усов, наречёт тебя другом до гроба, хлопнет по спине, едва не вытряхнув из тебя душу и скелет, и не отпустит тебя до тех пор, пока вы не скрепите эту дружбу литром раздавленной кактусовой настойки. Печальные ахекановцы способны довести до слёз даже самое каменное сердце одним лишь аккордом своих искусно украшенных гитар и шорохом прошитых узорами пончо, а самый кровожадный из этого клана обязательно будет тощим, с татуированным лицом, и одним лишь пронзительным взглядом сумеет верно оценить качество твоего сердца, которое будет принесено в жертву кому-то из местных языческих божков. Все остальные бесы, единолично подмявшие под себя юг и восток круга, вообще не верили в кого-то первородного, считая подобные вещи чушью и глупостью, но при этом до хрипоты твердили о том, что самый первый патриарх каждого из семейства родился сам собой, из адского чернозёма, и в каждой семье было бесчисленное количество легенд и сказок о славных деяниях и подвигах с демонстрацией силы, но общие черты каждый раз были одни и те же: упрямые, трудолюбивые, прямолинейные, и, всенепременно, рогами доставали до небесной оси, не в пример самим рассказчикам, которые хоть и были очень крепкими и сильными, но ещё и самыми низкорослыми по сравнению с другими бесовскими кланами. О бесах из клана Маурицио мало что можно было сказать: никогда не унывали, радовали других, а больше, чем хорошую еду, любили только своих родителей, множественных братьев и сестёр и семью, причём верно истолковать последнее слово было крайне затруднительно. Что парадоксально, эти маленькие и смуглые жители Ада молчали только во время сна, а если начинали говорить, то при этом обильно жестикулировали, размахивая руками как крыльями мельницы, показывая все полторы сотни уникальных жестов, но при всём при этом для детей Маурицио не было страшнее оскорбления, чем быть названным "болтуном". Ты мог обозвать его дураком, скотиной, мерзавцем, сыном распутной портовой потаскухи, и всё это могло сойти тебе с рук ценой в десяток выбитых зубов, но стоит тебе произнести это роковое слово - по незнанию или глупости - как оскорбленный бес неожиданно замолчит, недобро прищурится, молча отмахнётся от твоих извинений, а на завтрашнее утро тебя найдут со сквозной дырой в теле, которую может оставить только одна смертоносная вещь - обрез двуствольного ружья. Детей беса Матеуша презирали все до единого, да и сами они ненавидели друг друга: самовлюблённые до слепоты, напыщенные до смехотворности, с дырявыми карманами и пожизненным запасом ничем не подкрепленного гонора, живущие блестящим прошлым и упорно не желающие думать о будущем; они бы предпочли умереть от голода, чем взяться за работу, и потому тщательно скрывали источники своих мизерных доходов, которые непременно пропивали или спускали на яркие тряпки и украшения. Несколько веков подряд эти бесы были элитной кавалерийской частью адской армии, начиная свой путь от закованных в броню катафрактов, но больше выставляя напоказ своих бесстрашных гусаров, которые безумно гордились своим коротким сроком и без того скоротечной бесовской жизни. Теперь же "матеушники" перебивались случайными заработками, считали свой день удачным, если кто-то угостил их кружкой пива за причудливую байку о ратных делах, и наивно верили о том, что когда-нибудь вновь обретут своё былое величие, и с гордостью нацепят заржавевшую тяжёлую прадедовскую саблю и лихо сдвинут на ухо изъеденную молью лохматую шапку, украшенную мехом одичалой адской гончей и перьями, столь же фальшивыми, как и их заносчивость. Мой дед Арман, мой отец Набтес, и я сам относились к верным сыновьям беса Пласедо, которые привыкли пропускать завтрак, обедать сигариллой и кувшином вина, ужинать женским вниманием, не иметь ни гроша за душой, но при этом всегда готовые вцепиться в горло любому, кто посмеет хотя бы заикнуться о том, что мы неспособны сводить спутницу в театр и ресторан, где та могла бы похвастаться новым ожерельем и золотыми подковками. Мы, и подобные нам бесы с огромными горящими глазами-углями, массово гибли за собственные, нередко ошибочные суждения, ставили свою хвостатую шкуру в уплату капризов бес-сердечных прекрасных дам, хватались за нож из-за малейшего намёка на насмешку, всегда говорили только правду и охотно давали взаймы наши единственные ценности - храбрость и доблесть - тем, кто был обделен этими богатствами от рождения. Наверное, именно поэтому между отпрысками Пласедо и Матеуша шла многовековая кровная вражда с незапамятных времён. Может быть, эти горластые бахвалы и кричат громче всех о собственной удали и рыцарской доблести на поле боя, но все войны за Лимб, без исключения, выигрывались не гусарской бравадой, а храбростью головных терций, способных как брать штурмом редуты, так и выдерживать многочасовые обстрелы и налёты конницы в чистом поле. И каждый в этой терции - безусый барабанщик, молодой знаменосец, зрелый пикинёр и пожилой аркебузир - был из клана Пласедо, и победа добивалась не позолоченной саблей-карабелой, а трёхгранной шпагой и увесистой дагой. Но я не роптал на выпавший мне жизненный жребий и ни за что не променял бы его на иной. И пусть мой лирический герой был одиноким, вечно непонятым и вечно уставшим, и пусть вокруг него вечно вились трусоватые и недальновидные обыватели, которые больше пеклись о собственном благополучии, в жизни потомка Пласедо всегда были три вещи: прекрасная дама, верность внутреннему моральному компасу и место для подвига, пускай самого малого и незначительного. И даже печальный, но ожидаемый финал, в виде восхождения на эшафот было для нас лишь очередным способом явить себя миру со смиренной покорностью и равнодушным молчанием, деликатно и учтиво улыбаясь адской прекрасной половине, даже когда руки палача заложат лебедку гарроты на второй поворот из трёх возможных. Вся жизнь потомка Пласедо - это неторопливое странствие по морю безнадёжности курсом в никуда. И это нельзя исправить. Это до самой смерти. Стелла уже ожидала моего прихода, но не она привлекла моё внимание, и это было вовсе не следствием какой-то невоспитанности - невидимые пальцы вцепились в мой подбородок и развернули голову в сторону будущего наряда принцессы для этого вечера. Что-то похожее на корону Монтесумы с огромным плюмажем из разноцветных перьев диковинных птиц, изящные поножи тончайшей чеканки с золотыми кольцами кольчуги. Особняком висело какое-то незнакомое мне украшение огромных размеров, состоявшее из множества изображений-фресок квадратных и овальных форм, заключенных в украшенные алмазами рамки и соединенными цепями-суставами из поделочного камня-змеевика. Я не мог оторвать своего взгляда от общей неправильности этого убранства, этих безумных узоров орнамента, которые хоть и были совершенно лишены симмертии, но при этом совершенно точно отражали друг друга, а космический, капризно тянущийся ввысь перьевой покров складывался в слова лживых тайн, несбывшихся обещаний и сладостного обмана... - Лурам. Не смотри на них так долго, а то можешь сойти с ума. Это подарок маркиза Шакса, который я должна буду сегодня примерить и встречать гостей. Собрав силы, подкрепленные звуком голоса Стеллы, я сумел отвести взгляд, с радостью испытал чувство неловкости и стыда, которое может быть лишь у кого-то разумного, посмотрел на свою хозяйку и увидел перед собой прекрасную демонессу Гоэтии - увы, но это простое прилагательное было единственным словом, которое пришло мне на ум, чтобы описать внешность леди Стеллы, сидевшей в полном одиночестве на свободной тахте. Впрочем, я сомневаюсь, что даже самые лучшие из поэтов и писателей, живущих на Земле, в Раю и в Аду, смогли бы отразить даже сотую часть её особенного шарма своим глаголом. Ухоженные и уложенные белые перья, поглощающие мягкий свет старинной люстры и тысячекратно его усиливая. Глаза - два крупных шпинеля тончайшей огранки с идеально подведённой оправой длинных ресниц. Величественное молочно-белое платье с кружевом и зауженными рукавами, демонстрирующими тонкие руки правильной и красивой формы. Когда я поставил поднос на стол, мы всё ещё молча изучали друг друга так, словно виделись впервые, и я как дурак не мог оторвать глаз от её красивых рук, нежной длинной шеи, благоухающих духами худеньких тонких плеч, симметрично причёсанных чёрных пёрышек на кончике её хвоста, утянутой корсетом талии и мудрым, величавым лицом, которое может быть лишь у тех, кто много перенёс и долго страдал. - Спасибо, что пришёл, Лурам, - Стелла улыбнулась и указала рукой мне на высокое кресло, стоящее рядом с тахтой. - Приступим к делу? Приземлившись в кресло и, с наслаждением откинув голову назад, краем глаза я заметил, что Стелла всё же была рада моему присутствию, и ей было приятно обсуждать серьезные дела с кем-то, кому действительно небезразлично важное для неё мероприятие. Принцесса поочередно подавала мне карточки с личными делами будущих гостей, каждый раз я принимал карточку с кивком благодарности, читал неспешно и внимательно, подолгу разглядывая фотографию с очередным гостем, вглядываясь в мелкие черты лица и особые приметы. - Сколько денег я должен буду собрать с гостей? - Не меньше трёхсот тысяч, Лурам, но в идеале эту цифру нужно будет постараться довести до шестисот. - А миллион? - Это невозможно, Лурам. - Есть два вида просьб, леди Стелла - легкодостижимые и труднодостижимые. Если вы хотите, чтобы я добыл вам миллион, то так и скажите. - Хорошо, Лурам, - ответила Стелла с улыбкой. - К концу званого вечера, я хочу увидеть миллион - купюрами, золотом и векселями. - Будет исполнено, леди Стелла. Первыми в списке были немногочисленные дворяне Гоэтии, и, к большому сожалению, я лично никого из них не знал. Двоюродный кузен князя Столаса, толстый чёрный ворон по имени Мальфас и красноглазый тощий аист - маркиз Шакс мне не понравились ещё с момента, когда я мысленно произнёс их имена, острые и скользкие, горящие, но пустые и бездушные. С королём Асмодеем я имел удовольствие обменяться парой фраз, которые хоть и не были излишне дружескими как между барменом и успевшим поднабраться завсегдатаем, но были при этом лишены дежурной рабочей безразличности, которая может существовать между начальником и подчинённым. Такого гостя, даже без учёта звания и титула, надо порадовать каким-нибудь хорошим и изысканным коктейлем, чтобы Асмодей чувствовал себя как у себя дома, пусть даже если этот дом площадью с барное кресло. - Граф Халфас не явится, - заметила Стелла как раз в тот момент, когда я вопрошающе посмотрел на чёрный квадрат вместо фотографии личного дела Верховного Интенданта. - Здоровье не позволяет. - Но вы всё равно выслали ему приглашение? - уточнил я. - Разумеется. Пусть он не чувствует, что я про него забыла. В своё время граф часто меня выручал связями и советами, так что я просто обязана сделать для него в ответ что-нибудь хорошее. "Например, почтить его сына высоким доверием" - я едва не рассмеялся, сочтя свою мысленную насмешку особенно острой. Снова перебрал в голове события: корзина спрятана в щели между досками лестницы в беседку, под второй ступенькой из трёх. Внутри - угощение, бутылка коктейля и мой телефон, перепрограммированный на частоту рации "Детей Уробороса". Если юный Саргон не изменит своим привычкам, то он догадается отследить устройство уже в первые минуты после неудачной попытки дозвониться до меня. Оставшись довольным своими умозаключениями, я перешёл на карточки для прочих гостей. Это был даже не очередной банкет для знатной особы с обширными интересами и извечными словами о необходимости держать руку на пульсе как опытный доктор, и подмазывать кого нужно с такой же тщательностью, с какой солдат смазывает детали своего автомата, чтобы тот служил ему и дальше. Чем выше росла стопка личных дел, тем мрачнее становилось у меня на душе, и тем печальнее на меня смотрела принцесса - с последним я никак не хотел мириться. Сэр Пэкхамм, 151 год, сановник. Лудомания, алкоголизм... Абсент-сауэр. Обязательно приторный. Следующий. Леди Цезарра, 44 года, фрейлина при дворе. Клептоманка, алкоголизм, курильщица марихуаны. Шампанское с каплей лауданума... можно заменить экстрактом вороньего глаза. Рыцарь Трогуфур, 55 лет, полковник. Алкоголизм, проблемы с контролем ярости. Красное вино. Полусладкое. Ларэна Трирби, 35 лет. Алкоголизм, нимфомания. Подчёркнуто - подруга. Ого, это та самая леди Трирби? Самая большая плантация виноградников во всём Аду? Первый экспортёр шампанского и красного полусладкого?! Клянусь хвостом, я обязан угостить её домашним газированным вином! У меня точно оставалась пузатая бутылочка в плетёной корзине. Сергей Александрович Есенин, 129 лет, придворный поэт... Надо же, я его в школе проходил. Что-то учил наизусть и даже пытался сочинять стихи самостоятельно... стакан пива и рюмку клюквенной водки. Азартные игры... работорговля... клептомания... лечение в закрытой клинике от наркозависимости... пересаженные волосы... нимфомания... эзотерическая коллекция... недостатки закружились развесёлым хороводом на празднике тщеславия. Лица будущих гостей сливались в одну сплошную и тусклую массу; аляповатые шелка кафтанов, сюртуков и платьев, блеск драгоценностей, блеск вживленных в кожу лица фальшивых изумрудных и рубиновых мушек и инструктированных минералами торчащих зубов и острых клювов - всё это стало казаться разводами на поверхности унылой тинистой болотной хляби, посреди которой, в полном одиночестве, будет тонуть княгиня Стелла Сидиус: проклятая и забытая, в комариной стае угодливо хохочущих лицемеров и лизоблюдов, пьяных от крови и вина. - Леди Стелла, вы не ужинали, верно? - Ничего страшного. Голод делает и ум, и талию одинаково тонкими, - принцесса с тоской посмотрела на свой диковинный гарнитур, который ей предстояло надеть. - Я вот только не знаю, смогу ли я съесть сырое мясо и не подавиться, чтобы Мальфас наконец-то стал со мной считаться. - Я уже договорился с Домино, она слепит несколько фальшивых мышей из копчёной куриной грудки, с ними не должно быть проблем. Поддержание беседы для гостей? - На твоё усмотрение, но не пытайся казаться кем-то, кем ты не являешься, Лурам. Ты умён, эрудирован, умеешь осторожно и элегантно язвить и совершенно не умеешь врать. Проще говоря, ты будешь изображать честного бармена, старающийся наилучшим образом исполнять свои обязанности в гуще противоречивых политических интересов. Как и мне придётся изображать идеальную и неподражаемую прекрасную принцессу, способную править железной рукой. - А мы разве кого-то изображаем, леди Стелла? Что уж поэты - даже самые виртуозные художники и скульпторы не смогли бы запечатлеть ту преисполненную чувственности улыбку, которой меня одарила принцесса Гоэтии, услышав мою очередную нелепую шутку. И эту улыбку сопровождал добродушный, мечтательно-меланхолический смех. - Ты в самом деле считаешь меня такой, Лурам? - Разумеется. Даю вам честное слово. Стелла улыбнулась ещё шире, хотя где-то в краях её глаз всё ещё упорно пряталось сомнение. Белоснежные фаланги её пальцев бережно баюкали чашку кофе, уже успевшего остыть. - В саду ты сказал, что находишь меня милой. А по-моему, я не очень-то и красивая. - В моих глазах, вы одна из самых красивых женщин, которых я только знал или даже просто видел откуда-нибудь издали. - Что-то подсказывает мне, что ты знал огромное количество женщин и девушек, Лурам. - Вы преувеличиваете, леди Стелла. Ещё один такой комплимент, и я покраснею как монашка. - Ого, ты посещаешь монастыри? Не ожидала! - Хочу узнать, что могут пришить за мои грехи и где найти лазейку в заповедях. Стелла снова издала низкий гортанный смешок. Мне понравилось, что принцесса заново открывает простое удовольствие бытового общения и разговоров ни о чём, радуясь возможности поговорить, помочь и просто не ощущать себя бездушной машиной. Слишком уж долго она жила среди врагов явных и врагов скрытых, не доверяя даже собственной тени. - Я немножко слышала разговоры горничных - ты был необычайно вежлив и деликатен с каждой из них, но при этом не ухаживал ни за одной. Скажи мне, Лурам, почему ты до сих пор не женился? - Мне нечего им предложить, - последние три карточки оказались серией мучительных, жестоких ударов, и это не ускользнуло от внимания Стеллы. Принцесса перехватила личные дела из моей дрогнувшей руки и смотрела на них так, будто бы видела их впервые. Она всё верно поняла. "Диаманда Вирм. Гретта фон Виддер. И я уже чувствую, что на последней карточке написано имя Хиоси О'Муро." О первой женщине я не любил вспоминать, да и всё проведенное с Диамандой время казалось одним сплошным наркотическим туманом - мы часами беседовали о каких-то совершенно незнакомых мне предметах, я практически всегда был ужасно пьян, в то время как жрица всегда была трезвой, но от этого нисколько не прибавлялся в рациональности с моей точки зрения. Я выкладывал перед ней всю свою жизнь, делился своими взглядами на мир, моральными принципами и собственной философией, а она внимательно слушала и спорила до ярости. Все эти дни протекали одной сплошной рекой постоянного пьянства, многократным яростным животным спариванием с сопутствующими увечиями моего и без того пострадавшего тела, а потом вперемешку шли беседы, предмета которых я так и не понимал, и неторопливое созерцание артефактов. Я позабыл обо всём на эти три месяца - я пил и спал, а открывал глаза и рот лишь когда ощущал Диаманду рядом с собой. Рядом с ней мне было плохо, но и без неё я впадал в незнакомую досель ярость и уже морально готовился избить и убить женщину, но каждый раз жрица покорно и податливо падала в мои руки, чтобы я сдался ей, позволил оседлать себя и разорвать свою грудь тонкими загнутыми когтями её испачканных сажей рук с мелкими чешуйками. Глубокий и хриплый голос жрицы всегда звучал одинаково тихо, но при этом так отчётливо, словно Диаманда стояла у тебя за спиной и нашёптывала тебе в ухо, обещая прогнать страхи и обиды. Ей почти удалось завладеть не только моим телом, но и душой. - Лурам... ты уходишь? Неужели ты готов променять меч воина Дагона и доспехи Шуб-Ниггурата на свой жалкий шейкер?! - её дыхание перестало пахнуть мёдом и корицей, и теперь я отрезвел окончательно. Глаза Диаманды сузились, став желчно-жёлтыми звёздами в глубине её почерневших глаз, и в них не было ни грусти, ни любви, ни обиды, ни деликатной женской нежности. Лишь похоть, ярость, что её перехитрили, и низменность устремлений. - Ещё раз попадёшься мне, и я вырву твою печень и кишки! Гретта... воспоминания о ней были самыми яркими и теплыми, хоть и состояли исключительно из всевозможных оттенков чёрного с вкраплениями зеленого и синего холодного огня ламп и факелов подземных катакомб и лабиринтов города Носферату. Пожалуй, она и вправду любила меня, как и я испытывал к ней что-то похожее на искренние чувства. Воображение быстро нарисовало вампиршу в тот момент, когда я просыпался в её постели: помпезной, с пологом и тюлью. Сама Гретта стояла ко мне спиной, чуть соблазнительно наклонившись вперёд и опершись локтями на подоконник балкона; пахло моими сигариллами и сырой землей. Её огромные уши уловили моё пробуждение ещё в тот момент, когда я открыл глаза и моё дыхание чуть изменилось, но Гретта всякий раз позволяла мне подойти к ней незаметно. Cтарший лейтенант ковена вампиров была самой обычной женщиной, в её любви не было чего-то пугающего или паранормального. Когда Гретта пила мою кровь, ей было хорошо, ровно как и мне было хорошо от того факта, что такая жертвенность доставляет ей удовольствие. Извращенное, но всё же счастье. - Я любила тебя, Лурам. Правда любила. Наверное, тебе трудно в это поверить. Чуть грубоватый, но подсознательно узнаваемый немецкий акцент. Легкое подёргивание кончиков её ушей и складочек у носа. Тонкие кончики её клыков, царапающих мою шею с незаживающими пятнами от укусов: я провоцировал Гретту пить мою кровь при любой удобной возможности. Я сделал бессмертную вампиршу идиоткой, а ей нравилось быть самой обыкновенной влюблённой дурочкой. - Я всегда любил тебя, - сказал я ей, когда вампирша неожиданно бросилась на меня, вцепилась в мои плечи и жадно обняла, заливая моё плечо своими слезами, которые были ещё горячее губ. - Знаю, мой милый бес, - с полным смирением прошептала Гретта. - Но ты не любишь себя, и от этого мне ещё больнее. Иди же и помни все, что я сказала. Мысли о Хиоси хоть и были самыми сильными и свежими, так что я даже ощутил тончайший аромат духов ламии, но хватило сил и концентрации - спасибо ей же за науку медитации, как бы то не было иронично. Вернувшись из чертогов собственных мыслей обратно в кожаную оттоманку, первое, что я увидел - это странная и непривычная растерянность, которую прочитал в глазах Стеллы, вместо её прежней уверенности, мудрости и решимости. Стало как-то стыдно и неловко, словно моя одежда исчезла, так что я как-то неосознанно перекинул левое копыто через правое, и кашлянул в кулак, чтобы принцесса переключила своё внимание на моё лицо и последующий вопрос. - Леди Стелла, у меня не будет проблем с моими бывшими партнершами. Или вас так сильно смущает тот факт, что я был близок с тремя женщинами, к которым приблизится настолько же легко, насколько умыться святой водой? - Это твоя личная жизнь, Лурам, - Стелла отложила карточки на стол и сделала ещё глоточек кофе с такой грацией, словно уже принимала гостей. - Но, с моей точки зрения, это отличная рекомендация... и нет, не сам факт твоей с ними близости, как ты выражаешься. Если ты смог к ним настолько подойти, то ты, видимо, чрезвычайно галантный бес и можешь найти подход к любой женщине, даже самой опасной. Ещё одна причина доверять тебе с исходом этого ужина, как и доверять в принципе. - Спасибо на добром слове, леди Стелла. - И кроме того, наш Рауль рассказал мне о твоих успехах и о твоём отказе от обезболивающих. Ты очень большой молодец, Лурам. - Рауль? А кто это такой? - Всё в порядке, Лурам. Я уже всё знаю. - Если вы знаете всё, то это ещё не значит, что всё в порядке. Она засмеялась. И звук голоса, и смех у нее были всё такими же приятными. Неожиданно, смех Стеллы прекратился, и теперь принцесса молча глядела на меня и не шевелясь. - Скажи мне, Лурам. Ты начал пить и употреблять опиаты из-за войны, да? Она так сильно тебя... изменила? Мне показалось, что Стелла изначально хотела сказать "сломала", но не стал озвучивать своих подозрений. - Не совсем так, леди Стелла. Это всё равно что утверждать, что больной умер от смерти. Я не маньяк, но мне нравилось воевать, быть частью чего-то, что должно было быть важным, быть пальцем в едином сложенном кулаке слаженного отряда. Я хотел чувствовать себя героем, а в итоге я узрел в отражении чистейшее зло. Война показала в нас самое худшее. Стелла напряглась всем телом и слушала. Цепи, которые плотно стягивали эту часть мозга, лопались и спадали одна за другой, но почему-то я не противился этому. Впервые за семь лет, мне хотелось рассказать об этом кому-то, кто вообще не знает о войне ничего. Когда я вложил себе в губы сигариллу, то подкурил от бледно-синего огонька, пляшущего на кончике чёрного когтя принцессы. - Первыми погибли самые трусливые - вспыхнули и прогорели за несколько дней. Дальше пошли самые кровожадные и безжалостные: они готовились к спринту, а их поджидал марафон. Они не сумели сберечь сил и сломались: лезли под пули, лишали себя жизни, нередко перед этим взяв с собой кого-то из вчерашних однополчан, и каждый из них, без исключения, пытался заглушить рой мыслей в голове спиртом или иглой.

***

Сидящий на корточках Валбор медленно, как в фильме ужасов, повернулся ко мне. В его мутных, позеленевших глазах плясали нездоровые огоньки чего-то неправильного, нездорового, а улыбка была тусклой, вымученной. - Мы - звери этой войны, Лурам, - громко прошептал Валбор, демонстрируя мне своё ожерелье из сорванных жетонов и отрезанных у херувимов ушей. В его жёлтых глазах не было жизни, не было радости или страха. - Мы стали именно теми, кем и должны были стать. Нельзя вычистить свинарник и не замараться самим! - Не тебе решать, - отрезал я, вытаскивая револьвер из кобуры и взводя курок. Замерший Валбор даже не попытался поднять свой автомат, когда дуло моего Нагана упёрлось ему в переносицу и выплюнуло сгусток пламени. Обезумевший бес даже не понял, что произошло - смерть наступила мгновенно, и лишь тогда, за долю секунды до того, как сознание покинуло остатки разорванного пулей мозга и вытекло на землю через сквозную дыру в затылке, глаза Валбора прояснились. Я вспомнил о том, что он не всегда был такой бешеной собакой, которая способна убить двух новобранцев из "Детей Уробороса" и отстреливаться ещё несколько минут, ранив ещё пятерых. Что он был сыном и братом, что он верил, надеялся, боялся... А теперь он убит. Убит твоей же рукой. Предатель. Братоубийца и предатель. - Валбор погиб в бою, - зло бросил я в пустоту, обращаясь больше к самому себе, чем к раненым бесам или к кому-либо ещё. - Очень жаль, - с таким же напускным безразличием отозвался Химлок, ставя свой автомат на предохранитель. - Но такое случается.

***

- Но откуда? - осторожно спросила принцесса. - Ты же говорил, что подобные вещи были в дефиците, и что даже патроны и еду приходилось чуть ли не добывать силой. - Так и было. Когда мы научились воевать, со снабжением стало чуточку попроще, а "Трезубцы" поняли, что пытаться показывать зубы опасно для здоровья, то принялись действовать иначе, подмяв под себя снабжение. Патроны, новые бронепластины, гранаты - пожалуйста, а вот если хочешь чего-то сверху, вроде нормальной еды, спиртного или наркотиков, то выворачивай карманы. Трезубцы ничего не давали даром, но очень любили трофеи: медали, знамёна, оружие, но особенно ценились... женщины. В "Первой компании" воевало поровну херувимов обоих полов. Я ощутил, как Стелла зажмурила глаза и стиснула зубы, копнув мои воспоминания глубже и ощущая всё, что я переживал в те моменты: боль, страх, ярость и усталость. В следующие моменты, муки стали столь невыносимы, что принцесса Гоэтии едва слышно вскрикнула и заскулила, утратив концентрацию.

***

Одна из пленниц - исхудалая херувим с измождённым лицом и затравленным взглядом попросила у меня что-нибудь съестного, потому что очень хотела есть - я даже не придал особого значения такой просьбе и просто отдал ей половину банки тушёнки, ничего не попросив взамен. Девушка со слезами на глазах поблагодарила меня, а этим же вечером хладнокровно перерезала себе горло жестяной крышкой. Нескольких пленных девушек-херувимов, после перенесенных издевательств, покончили с собой, наевшись сырого песка - поливали его украденной водой и жадно глотали эту массу горстями, пока не задыхались. Обнажённые тела, разбросанные по земле Лимба словно забытые детьми куклы в большой песочнице. Каждое тело покрыто синяками, глубокими бороздами от шпицрутенов и нагаек, порезами от ножей и тяжёлых пряжек и множественными сигаретными ожогами - "трезубцам" захотелось развлечься. Моссер, перевернувший тело второй покойницы на спину, рухнул на четвереньки и, едва успев отвернуться, вывернул наизнанку содержимое своего желудка - девушке отрезали обе груди. Я впервые вижу, как лицо Шинкеля сереет и становится ещё старше, чем до этого. Гутнер погиб из-за собственной глупости и жалости, помчавшись за одной из таких пленниц, успевшей каким-то чудом и силой собственного помешательства вырваться из цепких лап своих мучителей. Бес до последнего уговаривал её уйти с края обрыва, а потом резко бросился вперёд, чтобы схватить девушку за тоненькую руку, но лишь полетел вслед за ней прямо вниз, на острые черные скалы. Тошный звук глухого и хлюпающего удара показался мне ненастоящим, таких звуков не должно быть. Я увидел неестественно вывернутое белое тело изувеченной медсестры, столь отчётливо видное на фоне чёрного камня, что даже отсюда я видел цвет её остекленевших золотистых глаз. Гутнер лежал поперёк трупа херувима - его испачканный кровью и мозгами кусок черепа с единственным рогом остался висеть на тончайшем острие скалы, не шире моей ладони. - Оставь его. Журавли о нём позаботятся.

***

Стелла встала из-за стола, приблизилась ко мне и взяла меня за руку. Прежде, чем снова посмотреть принцессе в глаза, я постарался успокоиться и переменить мысли в голове на следующую тему: по мне, это всё равно что сменить открытое пламя на обжигающий холод. - Уже к февралю было ясно, что победа наших войск будет лишь вопросом времени. "Первая компания" понесла страшные потери их главного костяка: штурмовые батальоны, артиллерия, практически весь парк бронетехники. Чтобы возместить потери командного состава, каждого второго капрала поспешно переводили в сержанты, а погибших опытных офицеров заменяли кадетами, выдернув их прямо со скамьи академий и схол. - Но ведь это же было хорошо, да? Я посмотрел на Стеллу так, что принцесса пожалела о сказанном и, в смятении, потупилась. - Недостаток опыта и храбрости начали возмещать радикальной религиозностью. В дело вступила третья сторона - Cohorte Inquisitionis с их Капелланами, Прелатами, Пастырями и Легионерами.

***

Цепочка солдат в буро-красных комбинезонах с черными бронеразгрузками. Одинаково высокие, одинаково сложенные, одинаковые упрямые подбородки, ноги в высоких чёрных берцах двигаются синхронно, как единый организм. Глаза полностью скрыты приборами наведения, делая лица штурмовиков инквизиции больше похожими на уродливых улиток. Ни единого слова, кроме отрывистых цифровых кодов команд построения и ведения боя. Ни одного лишнего движения, даже когда мой штык распорол огнеупорную ткань комбинезона и кишечник - штурмовик лишь вцепился рукой в цевьё моего автомата и попытался вытащить из живота этот вредный, чужой предмет, и ни один мускул не дрогнул на его пустом лице.

***

- Старослужащих из "Детей Уробороса" перевели в отдельную диверсионно-разведовательную группу... После того, как отряд инквизиции уничтожил батальон "Алые Когти".

***

Я помню серое от страха широкое лицо Ургафа, и его застывшие на месте глаза с бегающими зрачками, когда бес представил, как же сильно повезло Мяте, сломавшей себе ногу пару дней назад из-за неудачного приземления. Тем роковым утром, небо озарилось яркими перекрещивающимися сполохами инквизиторских пулемётов - новинка небесного арсенала, помноженная на их количество, исполнила траурный марш для "Алых когтей", шедших на очередное будничное задание. Сразу никто не понял, что происходит, вплоть до момента, когда на нас и на серые камни обрушился ливень из перьев и горячей крови, а перед нами принялись падать искалеченные, распоротые пулемётными пулями тела крылатых гарпий-истребителей и разведчиц - их лётные куртки почернели от попаданий трассеров, а рыжеватая меховая опушка воротников покраснела от женской крови. Даже мы, опытные штурмовики, оцепенели от увиденного и попросту не верили в происходящее - как же это так? Наши "Когти", наши девчонки, наши пташки! Как эти неуязвимые в своей скорости и ловкости барышни просто падают на землю мешками переломанных костей и горящих перьев, уходя в беспомощный штопор на оторванных и перебитых крыльях?! И лишь когда несколько разведчиц, попытавшихся перегруппироваться в построение и ответить зенитчикам огнём, исчезли в огромном огненном шаре, когда в гарпию-бомбардировщицу попала зажигательная пуля, взорвавшая весь несброшенный боекомплект, наконец-то первым из нас очнулся Химлок. - Чего встали, уроды недоделанные?! Вперёд! Сжечь, сжечь этих святош! - Смотрите! - закричал кто-то из "Пророков", указывая пальцем в небо. Некоторые гарпии всё же уцелели и теперь отчаянно пытались увернуться от вражеских очередей, петляя как зайцы по чистому небу. - Девки! Живые ещё! - Шинели! - закричал я на того беса. - Снимайте свои шинели и ловите их! По трое-четверо! "Дети Уробороса", вперёд! Пошёл, пошёл! На секунду, в моём сердце мелькнула надежда, когда одна, вторая, пятая разведчица падала в очередную растянутую шинель, подпрыгивая от столкновения - "Пророки судного дня" и "Цепи Иштар" работали быстро и слаженно, оттаскивая пострадавших гарпий в безопасность и прикрывая уходящие четвёрки бесов как своими телами, так и плотным огнём в сторону врага. Тяжелораненая лейтенант, описав мёртвую петлю, начала свой страшный, крутой спуск, тяжело размахивая окровавленными крыльями, из которых обильно сыпались перья. Когда до земли осталось не больше двадцати метров, её крылья окончательно обвисли тряпками, а планирование превратилось в беспомощное падение и лихорадочный плоский штопор. Секунду спустя, ноги гарпии всё ещё попытались затормозить об землю, но лишь увязли в песке шпорами; набранная скорость выгнула оба колена в обратную сторону с непереносимым хрустом, а сила удара попросту вырвала обе ноги девушки из суставов, как пару сброшенных сапог. Когда тело лейтенанта, грузно перевернувшись в воздухе, прокатилось по земле, ломая кости, бесы из батальонов молча смотрели на искалеченный труп командира "Алых когтей" эти несколько страшных секунд, а потом все массово вздрогнули от чудовищного, звериного крика Ургафа, рухнувшего на колени и вцепившегося себе в лицо когтями. Химлок отвернулся, отрешенно сорвал со своей короткостриженной головы армейскую кепи, и я увидел множественные чёрные пятна на белых волосах беса, словно чья-то невидимая рука пролила тушь на голову уличному бандиту.

***

- Мы находили расстрелянных офицеров "Первой Компании", которые задавали слишком много неуместных вопросов или ставили под сомнение адекватность инквизиторской братии. Пернатые всё ещё верили, что это будет не война, а военная экспедиция по освобождению томящихся душ добродетельных язычников и некрещенных младенцев. Но чем дальше шла война, тем чаще мы слышали вопросы "Кто здесь враг" и "Что мы здесь делаем". А потом и они стихли, когда некому осталось сопротивляться. - Но это же безумие! - закричала Стелла. - С появлением Инквизиторов начались первые казни. Чем больше бесов и офицеров было замучено, тем яростнее и кровожаднее был ответ, из-за чего моральный дух небесных новобранцев падал, и тем больше инквизиторских методов требовалось! - Порочный круг, леди Стелла. И я взял на себя обязательство его разорвать.

***

- Давай, Шедди! - торопливо ворчал Моссер, меняя магазин в автомате на новый и сбрасывая опустевшего собрата в поясной мешочек. - Вытаскивай нас отсюда! - А когда просят, то добавляют "пожалуйста"! - Шед всё шутил и ухмылялся, расчерчивая примитивную дверцу и сигилы перемещения вдоль по контуру плоского чёрного монолита. - Козырно я устроился! В атаку первым не иду, воюю под конвоем! Ну, чем не житьё? Шедди привирал: хоть он и держался на дистанции, положенной для взводного снайпера, и мы старались сберечь чавелинщика как наш самый надёжный билет до базы, Шед рисковал ничуть не меньше нашего, а его СВД, снабжённая оптическим прицелом, делала беса приоритетной целью для любого вражеского глаза. - Как трофеи, Лу? - неожиданно спросил Химлок, когда я присоединился к нашей группе. Портал весело зашипел как открытая бутылка шампанского. - Порядок, - я ответил быстрее, чем следовало бы. Налётчик ещё секунду посмотрел на меня и отвернулся с видом полного равнодушия. Вряд ли Химлок мне поверил - выросший среди воров и бандитов, этот бес чуял даже самую маленькую ложь и с лёгкостью колол информаторов-стукачей из числа других бесов, которые польстились на посулы "Чёрных трезубцев": сначала колол их словесно, а потом, если разговоры проходили впустую, уже физически. Прыжок из портала в портал, скольжение по ярчайшему свету, от которого сильно болели глаза и натруженные плечи, но я уже не обращал внимания на этот дискомфорт, и даже радовался, что ощущаю что-то кроме головной боли и вечного голода. Алая трещина разрыва, похожая на червоточину, попросту выплюнула меня обратно в тусклую лимбовскую серость, где не было никакого места для цвета, кроме всевозможных оттенков грязного и тусклого. Туда, где продолжалась война. Никакого времени на размышления - махнуть руками назад, сбрасывая на землю поясную систему вместе с лямками, впрыгнуть в ждущий меня длинный чёрный бронежилет с несъёмным шестиугольным воротником, заново нацепить подтяжки поверх нового слоя одежды с вшитыми бронеэлементами, отрегулировать ремни и нахлобучить тяжёлый "ЗШ-1-2М" с отстёгнутым забралом поверх вязаной шапочки: две сотни раз я учился одевать и снимать экипировку, и теперь вся эта процедура выполняется ещё до того, как представляемая в моей голове спичка прогорает до конца. И бежать, бежать вперёд, навстречу залпам пулемётов и штурмовых винтовок, огибать убитых и умирающих бесов, шестым чувством ощутить смерть и отпрыгнуть в сторону до того, как разорвавшаяся граната или мина проглотит твоё тело и отрыгнёт к белёсым небесам обрывки униформы и брони с завёрнутыми в них лохмотьями сгоревшего фарша, который ещё две секунды назад был тобой. Я не думал о том, что справа и слева от меня бегут чёрно-зелёные силуэты моих взводных однополчан: Шеда, Ургафа, Химлока, Моссера, Шинкеля. Мы должны прорваться как можно ближе, добраться до огромной воронки в двадцати шагах от вражеской траншеи и заткнуть пулемёты до того, как необстрелянные новобранцы из нашей армии сломаются и побегут назад. Я буквально швырнул своё тело вперёд, против собственных инстинктов и навстречу вспышкам вражеского оружия, ударившись животом об жирную от крови и оружейного масла землю воронки. Штурмовой шлем оттягивал шею и голову, бронежилет словно вобрал в себя ещё полсотни килограммов, а висящий на ремне автомат, набитая магазинами и зарядами к подствольному гранатомёту разгрузка и протёртые гамаши из толстой кожи стали свинцовыми гирями. Рухнувший рядом со мной Ургаф быстро перевернулся на спину, вытащил из боковых кармашков своей разгрузки две гранаты, поочерёдно вытащил из них кольца, тихо сосчитал про себя до трёх и бросил их через край воронки. Два взрыва, слившихся в один особенно громкий, стали для меня командой - вцепиться левой рукой в беспалой перчатке в непослушную землю, вынырнуть из укрытия всем телом и позволить отяжелевшим от грязи копытам лететь по инерции вперёд, в траншею. Я оказался среди раненых и оглушенных солдат-херувимов и открыл огонь прежде, чем они успели заметить меня и распознать мою чёрную броню с нарисованным на наплечниках и шлеме белым Уроборосом как вражескую. Мой мир стал узким и понятым, и состоял из трёх элементов: моего глаза, целика АКМ и вражеского силуэта. Первым "подтверждённым" в этом бою мне открывает счёт рядовой "Первой Компании" с грязным от поднятой взрывом пыли визором из прочного стекла, способного защитить от мелкой дроби и небольших осколков, но не от чего-то помощнее. Две выпущенные из автомата пули разбивают бронированное стекло в мелкую крошку и отбрасывают умирающего к стене траншеи. Солдат в белом зачем-то прижал винтовку к груди как самое ценное сокровище в мире и что есть мочи попытался убежать подальше от наступавших бесов. Короткой очередью вдогонку я распорол ему ногу от каблука сапога и до колена, и он рухнул лицом в песок, но тут же принялся уползать, оставляя за собой кровавую полосу, моментально становящейся чёрной при контакте с серым песком. Выстрел в затылок успокоил херувима навсегда. - Вперёд, вперёд! Не дать им сгруппироваться! - Шинкель перекрикивал ревущий ПКМ, из которого старый бес вёл непрерывный огонь, лязгая затвором и щелчками выбрасывая обрывки опустевшей ленты. Если треск автоматов и лязганье затворов винтовок и дробовиков были громом и молнией, то пулемёт был ревущим свирепым смерчем, раскручивающим "белошинельных" и срезая их как серпом. - Сражайтесь, братья! - голос невидимого глазу инквизитора, усиленный имплантами, ощущался рёвом огненной стены разорвавшейся напалмовой бомбы. Инквизитор отличался от херувимов не только поведением, но и одеждой. Если рядовые солдаты и младшие офицеры носили образцово-белую униформу, штурмовики - кроваво-красные сплошные комбинезоны и чёрные элементы экипировки, то плащ, бриджи и перчатки элитных частей фанатиков были пошиты из янтарно-черной кожи с фиолетовой каймой и красными крестами. - С нами Бог! Падшим уготовано царствие небесное! Первый херувим, показавшийся из-за лафета зенитной установки, сделал слишком большой выпад, пытаясь стрелять с левого плеча без должной подготовки - мой АКМ сделал ему три дырки под правой ключицей, выбив из спины солдата в белой шинели три бледно-красных облачка кровяного тумана. Второй, успев сообразить, упал на колено и уже начал вскидывать свой автомат, но я оказался проворнее - заряд острых флешетт из подствольника ударил прямо под вышитые парные крылья на воротнике его форменного кителя, разрывая кости, мясо и внутренности с одинаковой лёгкостью. Я переступил через тело умирающего, заряжая новый боеприпас в подствольный - я был в самой гуще битвы, основной магазин был практически полон, и я готов продолжать. Закончив эту короткую, практически рефлекторную мысль, я ощутил шрамом на щеке какое-то движение ещё до того, как это подтвердили мои глаза, а копыта сами оттолкнули моё тело вбок, ныряя за набитые песком мешки. Не успел я приземлиться на правое бедро и выпрямиться, как рядом прошептало несколько выпущенных пуль: одна больно чиркнула меня вдоль по плечу, распоров рукав свитера и поверхность кожи, вторая - скользнула по шлему. Остальные пролетели мимо, ударившись об серую лимбовскую землю. Перекинув АКМ справа налево и меняя плечо для стрельбы, я выглянул с другого угла и дважды выстрелил в ответ по белой фигуре, опрокидывая херувима с автоматом в руках лицом к небу, рядом с его товарищем - офицером, возящимся с заклинившим пистолетом. Херувим в фуражке только и успел поднять глаза, прежде чем выпущенный из подствольного гранатомёта заряд, способный насквозь пробить микроавтобус через двигатель, взорвал голову офицера как заполненный водой воздушный шарик. На следующего противника я бросился, вместо того, чтобы просто застрелить - судя по пурпурной перевязи и чисто выбритой голове, это был Инквизитор, и пуля попросту бы отскочила от встроенного в позолоченный крест импульсного поля защиты. Отбросив врага к стене ангара ударом копыта, я навалился на него и вдавил цевьё автомата в выбритую шею - тот побагровел, выронил пистолет от неожиданности и вцепился в лямки моей разгрузки, при этом хрипя какую-то молитву и не экономя воздух. Бесовская сила оказалась действенней небесных слов, с хрустом сломав кадык Инквизитору, и когда лысый херувим сполз на землю, я дважды ударил прикладом точно в вытатуированный крест над правым ухом, раздробив череп и пластину импланта: промелькнула крошечная искра как от кремешка зажигалки. Последние из вооруженных херувимов поспешно укрылись в залитой бетоном яме и вели неточный огонь оттуда, стреляя от отчаяния и паники, но именно это и нужно было Ургафу, которого я успел отличить. Бес, всё ещё думавший о погибшей ударной силе "Алых когтей" и о том, что среди погибших демониц могла быть Мята, больше всего искал повода, чтобы посеять смерть. Ургаф, не останавливаясь и продолжая вести огонь с одной руки из висящего у него на боку полноразмерного М-60 с обмотанной вокруг шеи пулемётной лентой, сорвал со своего плеча сумку-взрывпакет, зажал между клыков тонкий шнурок запала, дёрнул его на себя и забросил все шесть килограмм зашитого в брезент тротила прямо в центр укрытия. Заряд взрывчатки, способный испепелить тяжёлый танк, разнёс толстый слой бетона в мелкую щебёнку, а от последних сил сопротивления не оставил и мокрого места. Мимо меня, из дымного облака, молитвенно подняв голову и руки к небу, прошагал херувим с обгоревшей до угольной черноты областью вокруг глаз: он полностью ослеп, его лицо превратилось в головешку, когда зажигательная пуля вырвала солдату кусок черепа, но сознание, подстегиваемое агонией, принуждало его шагать вперёд. Я успокоил трясущиеся руки, прицелился и дважды выстрелил - в основание шеи и в сердце, чтобы точно прикончить полутруп. Сгрудившиеся вдоль двух крайних палаток, позади которых была крайняя стена-насыпь, херувимы из раненых солдат и рядового персонала согнулись и старались вжаться в камни, лишь бы исчезнуть с этого пятачка земли, ставшего эшафотом. Я машинально насчитал не меньше полусотни забинтованных херувимов, образовавших своими телами полукольцо, закрывая собой... вдоль по моей спине пробежались два тонких ледяных пальца. Девушки. Нашивки связисток, наводчиц, разведчиц. Наручные повязки медсестёр, фиолетовые шарфики и висящие на правом бедре Библии полковых священников и запачканные чернильными пятнами белые передники машинисток. Безоружные. Беспомощные. Тихо плачущие. Творящие бесполезные молитвы трясущимися от страха губами. Они знают, что их не убьют, и что их участь будет намного хуже смерти. Каждую из них продадут за две-три порции морфия, который погрузит солдата в счастливый и блаженный сладкий сон, где не будут слышны крики жертвы и гогот насильников. Или их будут убивать медленно и мучительно. Их будут строгать мелкими ломтиками, а уши и сердце палача будут глухи к мольбам и просьбам, даже когда покажутся кости и алые от крови мышцы. - За них могут хорошо отвалить, - стоящий рядом со мной бес из "Пророков" опустил свою старую М-16 с треугольным цевьём и облизал сухие губы. Безумные, шалые глаза выдавали в нём наркомана, как и столь контрастирующий с ними голос: тусклый, бесцветный, лишённый эмоций. Признаюсь, мне было неприятно добивать безоружных и сдающихся в плен перепуганных херувимов и частенько вспоминал отцовские слова «Никогда не проси пощады у врага, но будь милосерден к просящему». Однако, после того случая, когда один из поднявших кверху руки «белошинельных» резким движением потянулся к кобуре и чуть было не прикончил меня, милосердия во мне заметно поубавилось. И, если бы не моя дрогнувшая от неожиданности рука, выпустившая вероломному солдату шальную пулю прямо в сердце, я бы преждевременно отправился домой белым пером. - У них нет пушек! Хочу пришить их ножом! - другой бес, из "Детей Уробороса", был противоположностью тому наркоману. Его высокий голос был наполнен клокочущей, безумной яростью, больше похожей на запертую стаю бешеных гончих, что так хотят утолить жажду крови. - Сдеру с них кожу, выпотрошу, выколю глаза! Хочу, чтобы страдали! Убить их! Убить всех до последнего! Давайте! Отдайте мне такой приказ! Хочу их убить, вашу мать! - Убить! Убить! Убить! Убить! Убить! - чей-то голос скандировал мне прямо в ухо. Уже не выдержав, я захотел попросту свернуть этому кровожадному безумцу челюсть ударом приклада, но тут же понял, что эти крики, этот вой и этот рёв рождаются в одной и той же глотке. Моей собственной. - Да! Убить! - торжествующе надрывался бес, к рукаву которого были пришиты бурые от крови армейские жетоны и нательные крестики погибших солдат "Первой Компании". - Отрежем их проклятые головы! Чтобы сучили ногами! Только сейчас, глядя в эти ужасные, мёртвые, слепые глаза одержимого мыслью о расправе, я примерно осознал, в кого я могу превратиться, и как я выгляжу со стороны. Ответ злостью на злость, подлостью на подлость, рождать жестокостью ещё большую жестокость, при этом не ощущая даже малейших сомнений и колебаний как собственного пульса, так и собственной загубленной души. Глядя на эту рожу, побелевшую от всепожирающей, кровожадной ярости, которая могла родиться лишь в больном разуме того, кто непоколебимо уверен в правильности и праведности своих действий, я перевёл автоматный ствол на голову замершей юной девушки с повязкой красного креста на правом плече. Это будет трудное, ужасное испытание. Но я обязан его пройти. Я лягу на колючую проволоку этого греха, чтобы остальные могли пройти по мне и не пострадать. Единственная милость, что я могу вам даровать – это быстрая смерть. Я прицелился и выстрелил. Дымящаяся гильза, кувыркаясь в воздухе, полетела именно туда, куда и должна была - вправо от меня. Я даже успел проследить, как пуля, стремительно вращаясь колесом, раздула воздушным потоком светлые волосы первой жертвы, показав мне её детские, большие глаза. Через секунду, первую жертву - девушку-херувима с повязкой санинструктора на правой руке пуля отбросила назад, ударив чуть выше промежутка между тонкими бровями. А в следующую секунду, вся первая шеренга бесов присоединилась ко мне - у кого-то сдали нервы, другой желал утолить жажду крови, на третьего так подействовала муштра старослужащих, и вколоченные в мозг движения исполнились раньше, чем сам разум успел их обработать. А кто-то стрелял по той же причине, почему и я. Я стрелял прицельно, одиночными, вцепившись в рукоять и цевьё до побелевших пальцев и утопив приклад в своё плечо с такой силой, что даже не ощущал отдачи, словно АКМ стал каким-то корявым, уродливым продолжением моего собственного тела из потёртой воронёной стали и рыжей берёзовой фанеры. И, приняв на себя этот отвратительный, но столь необходимый грех, я старался не думать о своей Табуке, боясь, что во время очередного выстрела откуда-то из-за яркой вспышки, вырвавшейся из скошенного дульного тормоза, появится её хорошенькое, столь знакомое личико. Я боялся самого себя и ненавидел принятое мной же решение, но всё же стрелял. Стрелял по этим бедным, беззащитным медсёстрам, связисткам, наблюдательницам и зенитчицам; худенькие и полненькие, с детскими пухлыми щеками и впалыми скулами, седые и светленькие, кудрявые и с короткой стрижкой. В головы, в сердца, в затылки и спины тех, кто пытался убежать. Их глаза просили пощады, умоляли о жизни, пытались рассказать мне о своих планах на будущее, а я мог лишь отправить своё нелепое и жалкое детское слово "прости", мысленно вырезанное на выпущенной пуле калибра 7,62 на 39. Я уже не помнил - кричал ли я, молчал или просто выл, когда АКМ безостановочно дёргался в моих руках, взрывая ткань униформы и бинты на вражеских телах пулевыми попаданиями. Вроде бы, меня тогда стошнило, но в тот момент я даже не думал об этом. Стрельба закончилась лишь когда на том участке земли не осталось никого, кто бы оставался на ногах - пауза тишины была внезапной, моментальной, как будто чья-то невидимая рука просто выключила рубильник звука. Я присел на перевёрнутый пустой ящик из-под снарядов и посмотрел на эти вытянутые бледные лица покойников. В их глазах не было ничего, кроме пустоты, и поймал себя на мысли о том, что завидую им, ведь для них война закончилась навсегда. И им не придётся ощущать этот горький, кислый привкус у себя во рту. Вкус был знакомым и одновременно чуждым. Кроме того, что-то было у меня во рту был какой-то незнакомый предмет. Не осколок кости, не пуля, не выбитый зуб. Непонимающе хлопнув глазами, я с таким же пустым выражением лица уставился на красный огонёк наполовину скуренной сигареты, торчащей из моих собственных губ. Я не курил, а все сигареты на обмен и обе зажигалки держал у себя в вещмешке, который на время штурма оставался в окопе. Это значило лишь то, что я у кого-то успел её попросить сигарету, попросить огоньку, выкурить половину и лишь потом... - Лурам, - тихо спросил голос Шеда, севшего рядом со мной. - Дай потянуть, а? Осторожно, как будто боясь обжечься, я взял остаток белого цилиндра с тёмно-жёлтым фильтром двумя пальцами, сплюнул на песок тягучую, противную слюну с мелкой табачной крошкой и, кивнув, бережно передал Шедди дымящуюся сигарету. Мою первую выкуренную за восемнадцать лет сигарету.

***

Я замолчал, встал с тахты, затушил докуренную сигариллу в пепельнице для сожжения посланий так, будто делал это уже в тысячный раз и посмотрел в моргающий огонь камина. Пляшущие от света все два десятка моих теней пересекались, прыгали, ложились друг на друга, словно напоминали мне обо всех двух десятках вариаций плохих мыслей и снов, которые были со мной. Особенно были страшны самые чёрные и густые тени, не отбрасывающие никакого света. Подняв глаза, я устало посмотрел на Стеллу, которая всё так же молча переваривала мой сбивчивый поток мыслей. Её лицо в неровном свете камина и настольной лампы показалось таким изведённым и вымотанным, что мне стало стыдно за собственную слабость. Особенно от мысли о том, что я завидовал покойникам во время войны. - Леди Стелла... - Я не солдат, Лурам, и мне никогда не понять, что ты испытывал. Но мне тоже приходилось принимать непростые, и подчас ужасные решения, руководствуясь выгодой, а не какими-то моральными ценностями. Ты гораздо лучше меня, Лурам. Может быть, твои руки и в крови, но твоя совесть и сердце - чистые. - Чистые вещи так не смердят, леди Стелла. Нам нужно быть как статуи, что построены в садах вашего поместья. - Согласна. Идеальные, безупречные, несокрушимые... - И холодные. - И всё же, у тебя доброе сердце и чистая душа, пускай и ум не самый трезвый и здравый. - А больше у меня ничего нет, леди Стелла. Уже готовясь уйти под руку с невесёлыми мыслями и, как всегда не вовремя проснувшимися воспоминаниями о войне, я не смог устоять перед тихим шёпотом и машинально провёл рукой по узору чеканных наколенников - меня отшвырнуло и ударило об стену невидимой силой. Судя по ощущениям, в каждый палец руки вонзилось по жалу от скорпиона, шершня и тарантула, а сверху сомкнул зубы особо злой и голодный аллигатор. "Украшения причиняют боль носителю. Стелла собирается в этом ходить?!" - Лурам! - воскликнула Стелла, поспешив ко мне на затёкших ногах и помогая мне подняться. - Нельзя же быть таким беспечным! - Виноват, - я кое-как встал на копыта. Тело хоть и пострадало, но зато всплеск адреналина заставил поршни в мозгу шевелиться. - И вы будете это носить весь вечер? - Только встречать гостей, потом я сниму эти украшения. - Но вам будет больно. - Я справлюсь. Стелла пыталась сказать эти слова убеждения как можно чётче и даже агрессивнее, но вышло это у неё тихо и неуверенно. - Отказ надеть это ярмо исключается? - Исключается. - Скриип может дать вам какое-нибудь обезболивающее? - Нужная доза либо убьёт меня на месте, либо превратит в овоща, который сможет только валяться и пускать слюни. Что, в принципе, одно и то же. Я рассердился, и боль отпустила. Заново запустился кровоток, руки согрелись. - Неужели, я ничего не могу для вас сделать, чтобы помочь вам, леди Стелла?! Принцесса щёлкнула клювом и улыбнулась мне - снисходительно, но не фальшиво. - Ты уже поддерживаешь меня, Лурам, и это не фигура речи. Я действительно чувствую себя лучше от твоих слов и твоего присутствия рядом, - Стелла хрипло усмехнулась. - Мне приятно, что у меня столь верный и преданный друг. - Слова? И это всё, чем я могу облегчить ваш жребий? - Ну, не на тебя же вешать этот терновый венец? Иррационально, но именно подобные ограничения вариантов помощи и родили правильную, но совершенно несветлую, безумную и, в некотором роде, самоубийственную мысль о правильном решении, пускай даже эта правильность была таковой лишь для меня самого. Я мысленно ещё раз поблагодарил барменшу Роксану за бесценный опыт касательно трав и настоек. - В таком случае, у меня найдется кое-что полезное, леди Стелла. Я попрошу вас оказать мне честь и попробовать мой бальзам на травах, - я приоткрыл дверь правой рукой, а левой сделал пригласительный жест, чтобы княгиня точно не смогла бы отказаться. Надеюсь, что она простит мне такую маленькую манипуляцию. - Он облегчит боль? - Стелла спросила несколько недоверчиво, но всё же встала из кресла и послушно пошла вслед за мной, как наивный ослик за морковкой, если такое сравнение было бы применимо к хитроумному кукловоду политических игрищ как Стелла Сидиус. - Скорее, обострит ваше сознание и усилит концентрацию, гарантирую вам чистоту разума. К примеру, выпивший это снадобье сможет настолько увлечься интересной книгой, что даже не ощутит, как ему будут отпиливать ноги безо всякой анестезии. - Звучит как что-то, что мне и нужно! - Стелла громко расхохоталась, и я ей улыбнулся в ответ. Чёрный юмор - отличный костыль общения для асоциальных калек. - Навеска лекарственного окопника, четверть ногтя мизинца настойки на керраполе молочистой, навеска аеревы болотной, - я комментировал каждое своё действие над дымящейся пробиркой, кипящей на голубоватом язычке спиртовой горелки. Стелла внимательно смотрела за моими руками, как кошка за солнечным зайчиком. - И, самое главное - ровно один грамм вавватерии нитевидной. - Вавватерия, - задумчиво повторила Стелла, и у меня неприятно кольнуло под сердцем, словно княгиня сейчас прочитает мои потаённые мысли, и план полетит к божьей тёще. Но нет, страхи оказываются пустыми. Стелла выпила настойку залпом, не пролив ни капли, но и не став допивать до конца, как послушный ребёнок, которому прописали горькое лекарство, но именно это мне и было нужно. - Кстати, я всё же напомню о нашем с вами пари, - я поспешил убрать недопитый кубок под стойку и отвлечь внимание принцессы. - Поместье подготовлено должным образом к встрече гостей, так что... - Ты со всеми женщинами так прямолинеен? - Это было низко, леди Стелла. Даже ниже меня самого. - Что, мой поцелуй уже не кажется столь заманчивым? То ли Стелла шутила, то ли, опять же шутливо, обиделась, но в любом случае проявила эмоцию, похожую на заинтересованность. - Что вы, леди Стелла. За такое я бы выложил и годовое жалование, не говоря уже о собственной голове. А за ваш взгляд - и чаевые. Принцесса опустила глаза и поправила ставшие розовым столбом перья на левой щеке, у самого края клюва. Она долго раздумывала над тем, чем ответить мне, и уже наверняка собралась с мыслями, потому что я увидел, как она набирает в грудь свежего воздуха для должной реплики, но не успела - появившийся Рауль, вслед за которым часы отбили девять вечера, помешали поупражняться в остроумии с переходом на любезности. - Вы будете носить подарок Шакса? - голос василиска звучал мрачно и отрешенно. - Это всего лишь на час, доктор, - возразила принцесса. - Я сниму украшения сразу после того, как придёт последний гость. - Во время тренировочной носки вы упали в обморок. Вы можете не пережить эту ночь. Стелла, вторично не найдя подходящего ответа, поблагодарила меня коротким кивком и уже хотела уйти, но я положил свою руку на её. - Леди Стелла, мы обязательно справимся. Я сделал акцент именно на "мы", и Стелла это уловила, вновь вернув себе красоту печальной улыбкой. - Возможно, что Скриип прав, и я действительно не переживу эту ночь. - В морг раньше меня? Ни за что. Позвольте и мне маленькую смерть, леди Стелла. - Зачем? - Из солидарности. Стелла лишь махнула мне рукой, взметнув в воздух несколько белых перьев, что могло переводиться не иначе как "Поступай по своему усмотрению, потому что я тебе доверяю достаточно, чтобы ты не натворил бед". Я же усмотрел выполнить негласный приказ, и сделать всё, чтобы вечер прошёл настолько спокойно и гармонично, насколько это будет возможно для полусотни разнузданных и порочных дворян, каждый из которых - пьяница, а каждый второй балуется наркотиками. Но для начала - самое главное. Подняв с барной стойки одно из оброненных Стеллой перьев, я тщательно размешал им недопитые остатки бальзама в кубке и прознёс над ним нужные слова заклинания - самого простого, но действенного, изученного у бесов-кадашников. Без него нитевидная вавватерия была бы самой обычной и безобидной травой, от которой ровно столько же пользы, сколько от поедания рафинада во время простуды вместо леденцов от кашля. А о самой траве, я узнал от Хиоси - сначала из свитков, а потом опробовал действие на практике. "Вавватерия Нитевидная, Waveria Filamentosa, она же "пуповина". Растёт в ... и ..., лучшее время для добычи - во время третьего летнего полнолуния, во время чистых сумерек, при помощи латунного крестообразного ножа. Объединяет физиологические ощущения обоих испивших из одного кубка, что используется во время допросов или сексуальных практик... После прочтения определенных мантр, свойства могут меняться в сторону одного из участников, вплоть до полного смещения ощущений..." Кровь и жилы, Пот и соль, Боль в полсилы, Ложь глаголь, Своей жизни не щадя. Лунный смех, Боль и грех, Принимаю, На себя. Я поднёс дымящийся кубок ко рту и одним духом выпил горьковатый, но приятный бальзам. Выдохнув, я заметил, что неосознанно дотронулся губами как раз до треугольного отпечатка чёрной помады - выходит, что Стелла всё же уплатила за проигранный спор, с такой женщиной не заскучаешь. - Стелла - прекрасная женщина, - сказал я Раулю таким тоном, будто только что решил какую-то чрезвычайно сложную математическую задачу. - Она - вечно переутомленная, не умеющая отдыхать, упрямая трудоголичка. - Именно поэтому она мне и нравится. Я не имел власти над своими мыслями, но всё ещё мог выбрать место, время, обстоятельства, а самое главное - причину для того, чтобы отдать собственную жизнь, и этим вечером я применю все свои навыки и лучшие качества с одной-единственной целью, звучащей одновременно и неприлично скромно, и безумно самоуверенно. - Что вы задумали, мой друг? - поинтересовался Рауль, скосив глаз в опустошённый бокал. - Ничего серьёзного, доктор, - ответил я, ощущая неприятные покалывания в пояснице, которые не испытывал досель. Оно и неудивительно, раз Стелла столько времени проводит за столом в одном и том же неудобном положении - надо будет заварить ей настой из меченосца бурого и тысячесильника. Если только я сам переживу эту ночь. - Я всего лишь остановлю смерть.