***
Прижимаясь к груди Гарри, Джинни остаётся в тепле и безопасности. Проходит ещё час, и в камеру доносятся оклики других рабочих, а ещё через сорок пять минут в груде обломков появляется лицо Атефа — с написанным на нём беспокойством, скрываемым за маской раздражения. Гарри и Джинни быстро уводят к целителю, в то время как команда укрепляет проход для запланированных на завтра исследований. Джинни не сводит с Гарри глаз, пока их обоих укутывают в одеяла. Кто-то суёт ему в руки кружку пива, а когда Джинни уводят в палатку на осмотр, он начинает было возмущаться, но тут появляется Атеф. — Следующие двадцать четыре часа вы и мисс Уизли должны оставаться в отеле для отдыха и медицинского наблюдения, — безоговорочно приказывает он. — Но… — И никакого пива, — нахмурившись, Атеф выхватывает у Гарри кружку. — Только чай и вода. Понятно? Гарри отклоняется в сторону, пытаясь разглядеть Джинни, но её уже окружили. — Да, разумеется. — Да ладно тебе, Атеф, — Мустафа появляется рядом со своим протеже и забирает пиво себе. — Они пережили такое потрясение. Пиво полезно для души. Атеф буравит его взглядом. — С их душами всё будет в порядке, — цедит он. — Я же беспокоюсь за их тела. Как только целитель на площадке подтверждает, что Джинни и Гарри не нуждаются в срочной медицинской помощи, Атеф добивается своего, и они отправляются обратно в отель. Гарри принимает ванну, смывая с себя мелкую тоннельную пыль, и расчёсывает волосы, после чего направляется в обеденный зал. Джинни уже сидит за маленьким отдельным столиком в углу. Когда она видит его, её рот не расплывается в улыбке, как он на то надеялся, но она кивает на место рядом с собой в знак приглашения; Гарри проводит пальцами по волосам, взъерошивая их по старой нервной привычке, и присоединяется к ней. На столе стоят две миски с чечевичным супом. Джинни молча протягивает ему корзинку с лепёшками, завёрнутую в тёплое полотенце. Гарри собирается поблагодарить её, но горло, похоже, не хочет работать, и он начинает ковыряться в ужине. Под столом колено Джинни задевает его бедро, но она не убирает ногу. Касание лёгкое, но ощутимое, отчего Гарри застывает. Ложка останавливается на полпути ко рту, пока он не отмирает. Это нежное, хрупкое перемирие, и он хочет его уберечь. По мере того как они неспешно ужинают, обеденный зал пустеет. Официант несколько раз подходит, чтобы предложить основное блюдо, десерт или бокал вина, но каждый раз они лишь улыбаются ему и качают головами, пока он не сдаётся и не сосредотачивается на других клиентах. Джинни черпает ложкой недоеденный суп, а Гарри отрывает ещё один ломтик лепёшки. — Я вернулась домой на несколько недель, но мама была невыносима, — начинает она. Её голос становится тихим, таким тихим и спокойным, что Гарри наклоняется вперёд, чтобы лучше расслышать. — Я думала поехать к Гермионе, но не смогла смириться с мыслью, что она может хранить твои секреты. — Она не знала, — бормочет Гарри. — Я попросил Римуса никому ничего не говорить. Губы Джинни кривятся в язвительной улыбке. — Я знаю. Она бы всё равно мне рассказала. Я поняла это, когда перестала так злиться. Гарри так и хочется взять её за руку, переплести их пальцы, но он подталкивает Джинни продолжить: — Куда ты поехала? — Немного пожила у Полумны, а потом переехала в новую квартиру, — Джинни теребит скатерть и сглатывает, а затем произносит хрипловатым голосом: — Не хотела жить там, где был ты. Гарри кивает, стараясь не обращать внимания на тягучую боль в желудке. Больно, но, боги, как же справедливо. — Полумна помогла тебе? — Да. Очень. Полумна хороший слушатель. — Хорошо. — Хорошо, что кто-то был рядом с Джинни, но именно Гарри стоило быть лучшим слушателем. Он должен был быть внимательнее к ней, и его охватывает горечь оттого, что Полумна смогла сделать то, что не смог он. Он знает, что горечь произрастает из неиссякаемого колодца гнева, пылающего у него внутри, но загоняет её обратно. Хорошо. Хорошо, что кто-то был рядом, даже если не он. Джинни настороженно смотрит на него. — А тебе помог Римус? Глаза Гарри внезапно печёт, поскольку он вспомнил её лицо, такое открытое, любопытное и обеспокоенное. Он бросил её. Он должен был остаться, должен был найти способ, должен был быть достаточно сильным, чтобы победить отчаяние в одиночку так же, как победил Волан-де-Морта, но… Он опускает голову, и Джинни хватает его за руку, переплетая их пальцы, — тепло её прикосновения успокаивает дрожь в его поджилках. — Да, помог, — выдавливает из себя Гарри. Римус был с ним: вёл себя тихо, когда надо было быть тихим, и громко, когда Гарри был громким. Он вернул его из того странного мрачного мира, и Гарри незачем было бояться самого себя рядом с терпеливым, добрым, осторожным Римусом, который мог стать не менее свирепым и безо всякой тьмы. — Может, и хорошо, что нам обоим помогли, — шепчет Джинни. — Я бы хотел… — у Гарри перехватывает в горле. — Я бы хотел… — Я тоже, — она сжимает его ладонь, и он отвечает ей тем же. — Мы были просто детьми. — Я хотел быть с тобой рядом, — хрипит Гарри. — Как обычный я. А не как то, что осталось от меня в итоге. Она накрывает их соединённые кисти другой рукой, и они молча сидят так, пока затихает музыка и меркнет свет. Большим пальцем Джинни выводит круги на тыльной стороне его ладони — Гарри сидит как можно более неподвижно, боясь испортить момент, в котором они держатся друг за друга. — Наверное, нам пора идти, — наконец говорит Джинни. Гарри оглядывается и видит, что в ресторане остались лишь они вдвоём, а их официант таится за барной стойкой, отвернувшись, и вытирает бокал. Гарри молча благодарит его. — Уже поздно, — соглашается он. Они встают, Джинни перекидывает свою руку на его локоть, и они выходят из обеденного зала к лестнице, ведущей в номера: её — слева, его — справа. Подъём кажется Гарри невозможным, а мысль о расставании с Джинни, когда только сейчас ему позволили вновь прикоснуться к ней, ненавистна. Прошла целая вечность, и его до глубины души охватывает жадность, но как попросить её посидеть с ним у камина и всё рассказать? Как попросить её зайти к нему в номер или самому напроситься к ней, где они смогут посидеть в тишине или снова обнажиться, а он расцелует каждую её веснушку, как делал когда-то и как грезил все последние шесть лет? Джинни поднимает на него взгляд, и Гарри обнимает её. Возможно, они могли бы простоять так ещё час, даже если его кости будет ломить от усталости, потому что он скучает — скучает по любованию её лицом. Она изменилась, но лишь незначительно в сравнении с его Джинни. Она одновременно и более мудрая, и более дерзкая, и более нежная, и Гарри жалеет, что не был рядом при каждом малейшем изменении в её теле и душе. Впрочем, возможно, таков был единственный выход. — Джинни, — хрипло произносит он, пальцами зачёсывая назад мягкие рыжие волосы, укрывающие её щеку. Она кладёт свою ладонь поверх его. — Не прощайся на ночь. Ни за что. Гарри опускает глаза к её полным мягким губам и, стоит ей крепче сжать его кисть, наклоняется. — Вот вы где! — кричит разъярённый голос откуда-то из коридора. Гарри думает, что было бы лучше, если бы они продолжили задуманное, но Джинни в растерянности отстраняется, и он вздыхает, с неохотой делая то же самое. С угрюмым выражением лица к ним направляется Блейз Забини. — Где вы были? — Работали, — отвечает Джинни. — Последние несколько дней мы были на раскопках. — Вы видели Локонса? — резко бросает Блейз. Гарри морщится. — Локонса? С чего бы… Блейз с тревогой поглядывает то на Гарри, то на Джинни. — А где Гермиона? Разве она не с вами? Гарри замолкает, а Джинни рядом с ним напрягается. Блейз проводит рукой по лицу и стонет. — Только не говорите мне, что она тоже ушла. — Тоже ушла? — повторяет Джинни. — В каком смысле? — Когда она ушла? — спрашивает Блейз. Джинни поднимает подбородок. — Она наверху — болеет. — Когда она ушла? — Около недели назад, — признаётся Гарри, за что Джинни шлёпает его по плечу. Блейз ругается. — Локонс и Криви, должно быть, последовали за ними. — За ними? — переспрашивает Гарри, хмуря брови. — За Драко и Гермионой, — нетерпеливо поясняет Блейз. — Простите? — восклицает Джинни. — Мерлин, — хмыкает Блейз. — Вы же знаете, что они оба пытаются найти Пещеру слёз, так? Джинни бледнеет, а Гарри давится воздухом. — Нет, — наконец отвечает он. — Не знаем.***
Спустя всего несколько часов после того, как они глубоко под землёй разложили спальники, чтобы отдохнуть, Гермиона просыпается от спорящих голосов. Глаза пока ещё слипаются ото сна, а конечности, запутавшиеся в толстом красном шарфе, купленном Малфоем в Асуане, наполнены тяжестью. Должно быть, она ещё спит. Должно быть, Хеба и Масуд вернулись. Должно быть, это её воображение, поэтому, тихо пробормотав пару недовольств, она позволяет себе повернуть голову влево, уносясь в другую реальность. В тоннеле раздаётся пронзительный визг, который заставляет её вскочить. Паника охватывает грудь, крики эхом разносятся вокруг, наполняя уши невыносимой болью и ужасом. Малфой… Драко… Где он… Крик не прекращается — он громкий и хриплый, и Гермиона поднимается на ноги, сжимая в руках палочку. Крик ей знаком. Он её собственный. Эхо отскакивает от стен тоннеля, и Гермиона в панике бежит по проходу, молясь, что выбирает правильный путь, который не заманит их в ловушку. К её крикам присоединяется рёв Малфоя, и от ужаса, прозвучавшего в его вопле, Гермиона несётся вперёд, спотыкаясь. — Малфой! — зовёт она. Я иду, я иду, только… Она вылетает из-за угла — Малфой стоит с палочкой наготове: рука дрожит, лицо болезненно искажено, и он обрушивает шквал брани в адрес двух фигур, парящих над пропастью. Он делает шаг вперёд, изрыгая проклятие, которое Гермиона едва слышит, поскольку он всё ближе и ближе подходит к краю. — Драко! — вопит она. Он не слышит её, но этот крик — её крик — снова раздаётся по тоннелю, и вместе с ним доносится знакомый смех. От этого смеха у Гермионы по позвоночнику пробегают мурашки, она задыхается, в ужасе отступая назад. Это она или её более юная версия, скрючившись, лежит на невидимом полу, дёргается и кричит, а над ней стоит темноволосая ведьма. — Твоя? — Беллатриса Лестрейндж смотрит на Малфоя с жестокой улыбкой и направляет палочку на образ Гермионы. Ненастоящая, говорит себе Гермиона. Ненастоящая. Беллатриса мертва. Гермиона сейчас здесь, а не там, но, даже если и так, следующее заклинание отзывается эхом в её костях и ужас сковывает грудь. — Круцио. К крикам Гермионы присоединяется рык Малфоя, который всё ближе подходит к выступу.