А ты немного похож на такую перелетную птицу.
Ты уже давно забыл, где твой дом,
у тебя круглые глаза, всегда открытые для чудес,
и обрывки лихого ветра спрятаны в твоих рукавах.
© Макс Фрай
Психолог принимал клиентов не в Мунго: по общей договоренности местом для сеанса был избран городской парк, где можно было удобно сесть и поговорить, купив чай или кофе в Старбаксе. Люпина никто не спрашивал, только поставили перед фактом, но он наверняка одобрил бы — он был готов соглашаться на все. Тонкс стало бы приятно, что ее так боятся потерять, но что-то ей подсказывало, что главное — Ремусу было удобно с ней. Психологом был волшебник средних лет с седыми усами, но без бороды, с доброй улыбкой и тихим голосом. Он подобрал для встречи маггловский серый пиджак и галстук в тон, и держался так, что по нему нельзя было вычислить выпускника Ильверморни. Его звали Джон Уинтер, но он попросил, чтобы его называли просто Джон, и чтобы он называл Ремуса и Дору по именам. — Но только не Нимфадора, — предупредила Тонкс. Джон тут же заинтересовался: — Вам не нравится ваше имя? Но почему? — Оно длинное, вычурное и тяжеловесное, — ответила Дора. — Слишком претензионное. Лучше бы меня звали Джейн или Энни. — Может, это один из признаков вашей неуверенности в себе, заметил Джон. — Вам не нравится длинное вычурное имя или подсознательно вам кажется, что вы якобы не заслужили его носить. Возможно, вы чувствуете себя простой, и это не вяжется с вашим именем. И, рискну предположить, что в детстве к вам обращались по полному имени, когда вы были в чем-то виноваты. Это так? — Да, — кивнула Нимфадора. — Но при чем тут мое имя? — Это один из признаков. Вам кажется, что это мелочь, но магглы говорят: дьявол в мелочах. Из множества важных деталей складывается картина. Ремус, раз уж зашла речь, а вы довольны своим именем? — Нет, — вздохнул он. — Оно слишком… волчье. Вам ведь известно, что я оборотень? — Естественно, это одна из важнейших деталей, — кивнул Джон. — Итак, ваше имя слишком волчье? — Так меня назвала мать, — продолжил Люпин. — Она была магглой, и ей нравилось, что отец работает в Отделе регулирования магических популяций и контроля над ним. Мама считала это романтичным. — Но вы не зовете себя сокращениями, — подметил психолог. — Наоборот, ему не нравится, когда его зовут «Рем», — сказала Тонкс. — Он не говорил, но я заметила. — Принимать решения за других чаще всего ошибочный путь, — сказал Джон. — То, что вы заметили, могло не иметь ничего общего с действительностью. — Нет, вряд ли, — возразила Дора, и ее волосы покраснели. — Я уже… в моем досье написано, сколько лет я принимаю чужие лица. И выражения лиц в том числе. Я не могла ошибаться. Мерлин великий, далеко ходить не нужно, я по вашим уголкам губ могу сказать, что вы не высыпались два дня, а по оттенку цвета глаз — что вы родом из Флориды! — Впечатляюще, — психолог улыбнулся. — Я действительно родом из Флориды, хотя родился в штате Мэн, но уже младенцем его покинул. И не высыпался последние два дня. Тогда вопросов нет. Ремус, так почему вам не нравится сокращение вашего имени? — Короткими именами зовут друзей. Наверное, подсознательно я не верю, что у такого, как я, могут быть друзья, — печально сказал Ремус. — У «такого, как вы» — что вы имеете в виду? — Джон сделал пометку в блокноте.- Какой вы? — Я чудовище, — сказал Ремус. Тонкс закатила глаза. — Вы думаете так, потому что вы оборотень? — спросил Джон. — Ну да… я вырос монстром и не думаю, что заслуживаю любви или дружбы, — жалобным голосом ответил Ремус. Психолог сделал еще одну пометку. — И все же у вас есть любовь и дружба. Вы женаты, а на прием ко мне вас записал ваш лучший друг. — Это ненадолго. Моя жена поняла, что живет с чудовищем, и когда она уйдет от меня, то друга я тоже потеряю, — уверенно сказал Ремус. — Если буду жив к тому моменту… — Если будете живы? Вы думаете о суициде, как сообщил мне ваш друг, — Джон снова записал что-то в блокноте. — Давно у вас такие мысли? — С пяти лет, — трагически произнес Ремус. — Если бы меня не было, всем было бы лучше. — То есть, ваши суицидальные мысли направлены на благо окружающих? Вы сами не считаете, что ваша жизнь якобы причиняет вам неудобства? — Я живу в аду с пяти лет, и конечно, я хотел бы это прекратить, но мои близкие всякий раз удерживают меня… — То есть, с одной стороны вы хотите умереть, чтобы не причинять неудобства близким, но с другой — осознаете, что ваши близкие не хотят вас терять? — Только ради них мне и приходится жить, — изрек Люпин. — Тогда получается, с одной стороны вы хотите умереть, чтобы совершить тем самым благо окружающим, а с другой — не умираете только ради них? Ремус развел руками. — Выходит, что так. Но они не понимают, какое я чудовище… — Вы считаете, что ваша личность гораздо хуже, чем выглядит? Вы скрываете жестокие мысли? Вам хотелось причинить вред, например, своей жене и сыну? — Что вы, никогда! Я бы скорее умер! — горячо возразил Люпин. — Тогда что вы скрываете? — В полнолуния я становлюсь монстром… — Разве этого не знает, например, ваша жена? — Знает, и все равно не побоялась выйти за меня замуж, хотя я и испортил ей жизнь… — Каким же образом вы испортили ей жизнь? — Тем, что я чудовище. Я опасен для нее, я твердил это множество раз, но не смог не сдаться под ее напором… — Это произошло без вашего согласия? Вас вынудили вступить в брак? — Нет, вовсе нет, я хотел жениться. Хотя Тонкс заслуживала кого-то молодого и здорового, кого-то, кто был бы лучше меня. Кто угодно лучше меня. Тонкс не выдержала: — Джон, я слышу это каждый день все десять лет нашего брака! Поэтому я и хочу развестись! Мне надоело биться лбом о стенку, доказывая, что он не чудовище! — Как вы это доказываете? — спросил психолог. — Говорю, что он не чудовище. Привожу аргументы. Требую его прекратить, говорю, что люблю его, а если сильно разозлюсь — могу ударить, — призналась Дора. — Значит, насилие в семье все-таки есть? — уточнил Джон. — Редко, но… — Нимфадора опустила глаза. — Я бы не назвал это насилием, — внезапно заступился за нее Люпин. — Моя жена не бьет меня. Максимум она может бросить в меня подушкой или разбить стакан. — Это точно не насилие, — усмехнулся психолог. — Если стакан разбивается не о голову и не о стенку. — Нет, только о пол, — сказала Тонкс. Психолог побеседовал с ними еще немного, а после сеанс закончился — первый сеанс из череды многих. Следующий был назначен уже после Хэллоуина. На прощание Джон пожал Ремусу руку, а Тонкс — не пожал, а поцеловал, что смутило ее. — Простите, привычка, — сказал Джон. — С детства меня воспитывали в уважении к женщинам, и это выглядит старомодно и немного вызывающе. — Нет, я совсем не против, — ответила Дора. — Я… наполовину чистокровная, а среди чистокровных в порядке вещей старомодный этикет. Джон улыбнулся. Его фигура в сером пиджаке быстро слилась с разноцветной толпой. — Ты ему понравилась, — сказал Люпин. — Он не моложе меня, но здоровее… — Только не говори, что ты ревнуешь меня к психологу, — засмеялась Тонкс. — Или что сватаешь меня за него. — Вы неплохо поладили, — пожал плечами Люпин. — Да, но ему пятьдесят с хвостиком. И он не в моем вкусе. Еще к Сириусу приревнуй, — вновь издала смешок Дора. — В чистокровных семьях иногда родственные браки были в порядке вещей, — Ремус сунул руки в карманы. Его плащ все еще выглядел потрепанным и старым, хотя деньги у Люпина теперь были, и Тонкс не понимала, почему он не купит нормальный плащ. То ли ему нравился стиль ретро, то ли он хотел выглядеть жертвой даже в таких мелочах. Дьявол в мелочах — хорошее выражение. — Родственные браки? — Дора поперхнулась смехом. — Только не говори, что я и Сириус… что ты можешь представить нас вместе! — Вы постоянно вместе, — заметил Люпин. — Мы дядя и племянница! — возмутилась Тонкс. — Этого вполне достаточно, судя по многим семейным архивам, — Ремус смотрел не на нее, а на стайку голубей, дерущихся за раскрошенный кем-то сливочный крекер. — Да ну тебя к лысому Мерлину, — махнула рукой Нимфадора. — Я пошла. Возможно, соблазню Сириуса. Возможно, нет. Как получится. Она не хотела знать, что сказал бы ей Люпин, но, шагая прочь от него, думала, что хочет, чтобы он ее догнал. Чтобы догнал, схватил за плечи и сказал: я никуда тебя не отпущу, ты моя жена и я сделаю все, костьми лягу, но ты останешься со мной, причем захочешь этого сама. Конечно, ничего такого Ремус не сделал.***
Тонкс уселась на скамейку, открывая упаковку крекера. Рядом с собой она поставила дымящийся стакан с яблочным чаем. Над парком сгущались сумерки, зажглись фонари, яркр-оранжевым светом рассеивая тьму, кроме фонарей, следом зажглись разноцветные огоньки, но не пестрые, как под Рождество — Дора насчитала три цвета: желтый, белый и красный. Огоньки Хэллоуина. Голуби уже спали где-то в своих гнездах в деревьях или на чердаках, и Тонкс могла не делиться крекером с ними, хотя думала, что хочет покормить птиц, но забыла про ночь. Она положила в рот печеньице, запив его чаем. — Привет, Тонкс. Дора подняла глаза и широко улыбнулась рыжему парню в кожаной куртке. Как и она, он не выглядел на свои годы, хотя был ее ровесником — ему тоже повезло казаться младше своих лет. На его куртке был прицеплен значок с изображением дракона. Джинсы украшала железная цепь. — Привет, Чарли. Он сел рядом с ней, и она протянула ему печенье. Когда Чарли взял крекер, их пальцы соприкоснулись. — Ты будешь удивлена, но драконы обожают печенье, — усмехнулся Чарли. — Особенно рыбные крекеры. Но сладкие тоже, хотя не все драконы их любят. Обычно самки. Одна самка украинского железнобрюхого из моих обожает шоколадные. — Женщины есть женщины, даже если это драконы, — улыбнулась Тонкс. — Я думала, ты ни на секунду их не оставляешь. — Мама очень хотела, чтобы я провел Хэллоуин с семьей, — объяснил Чарли. — Я предпочел послушаться. Иногда матушка бывает ужаснее венгерской хвостороги, если ее разозлить, а она злится, что я отдаляюсь от них, — на слове «отдаляюсь» он изобразил пальцами кавычки. — Ты вырос, — ответила Дора. — Имеешь право. — Скажи это миссис Уизли, — хмыкнул Чарли. Тонкс отпила еще чаю. — А я развожусь, — сказала она, как будто говорила о покупке нового пальто. — Знаю, — кивнул Чарли. — Отчасти поэтому я здесь, а не уворачиваюсь от ударов хвоста перуанского змеезуба. Если захочешь выплакаться или тебе нужна будет поддержка, то я здесь. В Норе или в «Кабаньей голове». Удивительно, но мама разрешила мне снять комнату и иногда спать не дома. — Просто миссис Уизли надеется, что ты будешь водить в свою комнату девочек, — усмехнулась Дора. — Она часто об этом говорит. Ее расстраивает, что все ее дети в браке, а ты — нет. Билл, Перси, Джордж, Рон, Джинни… Но не ты. — Ага, я в курсе, — сказал Чарли. — Матушка хочет подыскать мне жену с тех пор, как я закончил Хогвартс. Как и всем нам. — Не женись, — сказала Тонкс. — Брак — это отстой. — Да уж, — Чарли без спроса взял печенье из упаковки. — Ты эксперт в отстойных браках, верно? Дора откинулась спиной на спинку скамейки и посмотрела в небо. Звезд было почти не видно, но луна сияла ехидным полумесяцем, похожим на волчий оскал. — Убывающая. До полнолуния две недели, — сказала Тонкс. — В школе ты ненавидела Астрономию, — проговорил Чарли. — Тебя раздражали все звездные карты, календари, подсчеты ретроградного Меркурия… — До сих пор терпеть не могу, — призналась Нимфадора. — Но про луну пришлось запомнить. — Хоть какая-то польза от наказаний профессора Синистры, — ответил Чарли. — Помню, она заставила тебя вычистить все планеты, а ты умудрилась разбить Юпитер. Тонкс рассмеялась. — Синистра сказала, что еще ни разу за ее практику у нее не было ученика, который разбил бы Юпитер. Думаешь, это правда? — Думаю, да. Скорее всего, остальные разбивали Марс, — серьезно ответил Чарли. — Он меньше и легче. Я думал, ты грохнешь его. — Чарли, — Дора посмотрела на него. — Я по тебе ужасно скучала. — Я по тебе тоже, — признался Чарли. — Среди драконологов есть интересные девчонки, но тебя там нет. Такой, как ты, нигде нет. Тонкс смутилась и заела смущение крекером. — И что, много интересных девчонок среди драконологов? — спросила она. — Давай, делись впечатлениями, я никому не скажу. Моя личная жизнь слишком скучная, чтобы ее обсуждать, а у тебя, наверное, рекой бурлит. — Горной, — засмеялся Чарли. — Если серьезно, то… ладно, слушай. Сначала у меня была моя инструктор. — Врешь, — сказала Тонкс. — Да, вру, — согласился Чарли. — Я просто сох по ней пару недель. Ты точно не легилимент? Мало ли чему тебя научили в Аврорате и в Ордене… Хорошо, врать больше не буду. Сначала у меня была такая же стажерка, как я. Родом из Японии, представляешь? Мы устроили вечеринку, как бывает у студентов, и, в общем, я ничего не помню, но проснулся рядом с ней в таком виде… короче, у нас точно что-то было. Я думал, что она начнет типичные девчачьи страдания на тему: давай встречаться, как ты мог переспать со мной, не желая отношений… Ничего подобного, она, кажется, думать забыла про ту ночь. Мне было даже обидно, — засмеялся он. — А потом она стала гулять с парнем из Канады, но они так и не поженились. Хотя живут, кажется, вместе. — Забавно, — протянула Тонкс. — Мне казалось, японки скромные… хотя я знакома с одной. Ты, может, даже ее знаешь, она училась с близнецами и Роном. Чоу Чанг с Рейвенкло. — О да. Девушка-которая-отшила-мальчика-который-выжил, — засмеялся Чарли. — В Мунго пошла работать? — Угу… она тоже вроде бы не была заинтересована в браке, а потом внезапно вышла за Фрэнка Олливандера, — рассказала Тонкс. — И ее не миновала трясина брака, — с веселым сочувствием сказал Чарли. — Так вот, моей второй была драконолог из Мексики. — Тянет тебя на экзотику, — присвистнула Дора. — Не перебивай, а то собьюсь со счета. Драконолог из Мексики, смуглая сногсшибательная красавица с длинными черными волосами и глазами цвета молочного шоколада. Она красила одну прядь волос в золотой цвет и курила тонкие сигары. Говорят, с курящими девушками неприятно целоваться, но с ней — наоборот. Понятия не имею, что она курила, но это было потрясающе, — мечтательно сказал Чарли. — Ого, она тебя зацепила, — подметила Тонкс. — Про японку ты так красиво не рассказывал. — Нет, японка тоже была сногсшибательной красавицей. Да и есть, все мои бывшие никуда не делись. Тонкая, хрупкая, как фарфоровая кукла, и представь себе эту миниатюрную фигурку рядом с драконами… а они ей под ноги ложатся и с рук у нее едят. У нее очень белая кожа, как молоко, и глаза черные, как уголь, а губы она красит ярко-алой помадой. От нее всегда пахнет чем-то неуловимо цветочным, и она говорит тихо, но когда говорит, то ее невозможно не слушать. И возвращаясь к мексиканке… это был чертовски горячий роман на целых полгода. — Только полгода? — грустно спросила Тонкс. — Потом она решила, что хочет встречаться с другим парнем, и заявила, что не собиралась связывать себя долгосрочными отношениями, — пожал плечами Чарли. — А третьей была драконолог из Нигерии. — Да ладно? — восхитилась Нимфадора. — Это еще экзотичнее. — Ее кожа была такой, как небо, вот такой же черной, — сказал Чарли. — И глаза тоже, но глаза у нее блестели ярко, как звезды на небе. Она брилась налысо, и это ей очень шло, гораздо лучше, чем если бы она отрастила волосы, длинные или даже короткие. Она обвешивала себя золотыми украшениями, носила пирсинг в носу… и на сосках, — усмехнулся он. — Мы встречались год. А потом она начала встречаться с другой. С девушкой. С румынкой. — Ничего себе, — протянула Дора. — Ты, наверное, здорово обиделся. — Мое мужское эго это задело, но она сказала, что дело не во мне, просто она не делит людей на пол. Точно так же она могла уйти к другому мужчине… и ушла через год. А потом через полгода — к женщине, — Чарли взял еще крекер. — Мы смеялись, что она чередует. Но в итоге она остановилась на девушках. Ее жена недавно забеременела. Так что и она брака не избежала, но это была шикарная тусовка в Вегасе. — Круто, — сказала Тонкс. — Круто, — кивнул Чарли. — А четвертая… Будешь смеяться, но она была француженкой. Я чуть не пошел по стопам Билла. Но с Флер эта девушка не имела ничего общего. Она ругалась так, что закладывало уши, никогда не носила юбок и обожала хороший виски, причем разбиралась в действительно хорошем алкоголе. У нее под подушкой хранился томик Франсуазы Саган, она звала себя феминисткой, и, признаться, я поначалу думал, что она, как нигерийка, бисексуальна или пансексуальна, черт их разберет… но нет, она любила мужчин. А мужчины любили ее, хотя у нее в роду не было ни одной вейлы, и она вела себя абсолютно не женственно. Все равно за ней многие увивались, и я в том числе, но она сразу подчеркнула: это ненадолго. Мы встречались чуть больше года, и расстались, но не потому, что она или я выбрали кого-то другого. Просто разбежались, потому что пришло время. Потом она начала встречаться с парнем из Парижа, а я — с девушкой из Ирландии. Она была рыжей, кудрявой и зеленоглазой, типичной ведьмой с картинки, как их изображают магглы. У нее была родинка на левой лопатке и почему-то я сходил с ума по той родинке. Она умела печь лепешки с маслом и изюмом, восхитительные на вкус, но больше ничего не готовила, и пела, как русалка — так же чарующе. Ну, а потом по шаблону — она начала встречаться с другим. — Все они тебя бросали? — недоверчиво спросила Дора. — Неужели ты такой невезучий? — Да нет, просто меня слишком хорошо воспитали, чтобы я первым бросал девушку, поэтому, когда они уходили, обычно мне было легко с ними расстаться. Может, они чувствовали, что для меня наступил конец, и решали, что в таком случае, они начнут встречаться с другим. Меня расстроило расставание только с японкой и нигерийкой, потому что она выбрала девушку, — ответил Чарли. — Бурная личная жизнь, — сказала Тонкс. — Правда, как горная река. А как их звали? Если скажешь, что не помнишь — решу, что ты все выдумал. — Почему же не помню, помню… Японка — Нацуно Аме. И Аме — это имя, а не фамилия. Поначалу меня удивлял этот их обычай, но она сказала, что они, в отличие от европейцев, гордятся своей фамилией, как принадлежностью к роду, обычно великому, и ей нравится быть Нацуно. Меня она тоже звала по фамилии и до сих пор зовет — по привычке. А при знакомстве всегда представляется Нацуно, и многие думают, что это ее имя, пока не выясняется, что она Аме. Ее это забавляет, ей нравится быть загадочной, она называет это «тайный дождь внутри». Ее имя означает «дождь». Она родилась в Ямагата, в префектуре Хиросима, недалеко от самой Хиросимы, и утверждает, что поэтому способна видеть призраков — конечно, особых призраков, не таких, как, например, Толстый Проповедник или Почти-Безголовый Ник. Училась в Махотокоро, естественно. Мексиканку зовут Химена Кортес. Она не совсем мексиканка, ее мать из Португалии, она выросла в Санта-Мария-да-Фейра, закончила Кастелобруксо и много рассказывала про саудаде, грусть о несбывшемся, которую португальцы считают своим национальным достоинством. Иногда я видел эту грусть в ее глазах, даже когда она смеялась… Нигерийка — Адебоуол Адэое, никто из нас не мог это выговорить, и мы звали ее просто Дебби, она родилась в Порт-Харкорте и училась в Уагаду. Француженку зовут Беатрис Дюбуа, но она предпочитала, чтобы ее звали Беатриче. Родилась в Ницце, выросла, как она говорит, на берегу моря, Закончила Шармбатон, но не выглядит в восторге от этого. Ирландка — Мэйв Салливан, из Килларни в графстве Керри. Закончила Дурмстранг, — отчитался Чарли. — И с тех пор никого не было? — спросила Тонкс. — Мимолетно иногда бывает, но это не в счет, — Чарли повел плечами. — Драконологи не созданы для брака — по большей части. Мы созданы для драконов, они наши дети, как-то так. — Иногда я жалею, что не стала драконологом, — сказала Нимфадора. — Укатила бы с тобой в Румынию, встречалась бы с горячими мексиканцами и не менее горячими хвосторогами… а вместо этого я эксперт по оборотням и жалобам. — Никогда не поздно, — заметил Чарли. — Чтобы стать драконологом, нужно пройти стажировку, но на возраст тут внимания не обращают. Наоборот, на вчерашних выпускников косятся с видом, будто те сейчас кинутся выпускать драконов из клеток с восхищенными воплями. А ты, к тому же, эксперт боевой магии и у тебя есть орден Мерлина Первой степени. Если захочешь сменить оборотней на драконов, уверен, тебя примут с удовольствием. — Я запомню, — кивнула Тонкс. — Спасибо. Скомкав пустую упаковку крекеров, она метко бросила ее в урну. Чарли взял смятый пустой стакан из-под чая, прицелился — он упал прямо поверх упаковки. — Домой пора, — сказала Нимфадора, — Меня ребенок ждет. Представляешь, у меня есть ребенок. — Не представляю, — честно сказал Чарли. — Но он есть. И сеансы с семейным психологом, и муж, и что еще? Если ты скажешь, что готовишь ужины, это будет контрольный выстрел. — Иногда готовлю, — добила его Тонкс. — Хотя почти всегда невкусно, и если кухня цела — то это мое везение, а не мастерство. — Вот теперь я тебя узнаю, — улыбнулся Чарли, помогая ей встать. Дора могла сама, но Чарли с первого курса вел себя с ней по-джентльменски, и она привыкла. — Приходи в Нору на Хэллоуин, — пригласил Чарли. — Если что, спасешь меня от кузин Флер. Кажется, матушка намерена пригласить их, и я уверен, что ради моей женитьбы. — Обязательно приду, — пообещала Тонкс. — Я планировала весь день проваляться в постели и есть зефир, но ради твоего спасения — зефир откладывается.***
Она вернулась домой на площадь Гриммо (удивительно, про какое количество мест Дора могла сказать «вернулась домой»), прокралась в свою спальню, комнату, специально выделенную для нее Сириусом, разделась и улеглась в ту самую кровать, где планировала валяться весь Хэллоуин. Спать не хотелось. Тонкс представляла себе девушек из рассказов Чарли, драконов, то, как драконы едят у них с рук… Она могла быть одной из таких девушек. Чарли звал ее с собой, говорил, что ее талант в чарах пригодится драконологу, и что боевая магия нужна не только аврорам. Вдобавок он приводил аргументы, что, когда начнется война (а они почему-то не сомневались, что начнется) Дора будет в опасности, и, может, ей лучше переехать в Румынию вместе с родителями. Может, если бы они уехали, папа остался бы жив… нет, он точно остался бы жив. В Румынию политика Волдеморта по отношению к магглам и магглорожденным не добралась. Тонкс встряхнула головой. Аластор говорил, что нет смысла думать, что было бы, если бы. Есть ты, твое настоящее и следствие твоего прошлого, ошибок или достижений. Из этого ты формируешь будущее. По Аластору она тоже ужасно скучала. А еще больше — по себе. По себе, той смешной юной веселой девочке, какой она была, когда пришла на стажировку в Министерство и попала под крылышко Грозного Глаза. Она во всем видела чудеса, всему удивлялась, всему радовалась, в ее рукавах путался лихой ветер, она была перелетной птицей — так Дора тогда себя чувствовала. А потом птица стала оседлой. Ее приручили… или она решила приручиться сама, усевшись на плечо человека и вцепившись когтями. Но разве может, например, иволга быть не перелетной? Не может. Вот и страдает теперь, живя не своей жизнью. Возможно, это и есть то саудаде, присущее не только португальцам?.. Ностальгия по тому, чего не было? Могло быть, но не было. Нимфадора не спала до рассвета.