Ты опять печаль моей улыбки

Тишина ночи слишком тяжело давит на мой разум. Я блуждаю. Где-то я ищу прощения за то, что сделала. Кто я такая. Получить прощение — это святое деяние, поэтому я отстраняюсь от этой мысли. Такого никогда не будет в моей жизни. Его взгляд обжигает мою кожу. Окровавленные воды доходят мне до колен. Моя душа сталкивается с его душой, и внутри полых ребер таится жадность. Скоро он узнает мой вкус. Где-то я слышу эхо тех, кто не выжил; внезапная тяжесть на моей груди, должно быть, вызвана призраками, пытающимися вытолкнуть меня. Со мной все будет в порядке, я успокаиваю их, но забываю, что никогда не верила в призраков. Есть два способа, которыми это может закончиться: моей смертью или моим возрождением. Именно тогда я прихожу в себя. Воздух наполнен смертью, и вокруг меня нет никого живого, ни человека, ни проклятия. Только он. Я на мгновение закрываю глаза, чувствую, как холодные капли покрывают мою кожу, и задаюсь вопросом, как долго чужая кровь будет пачкать мои руки. Теперь у меня все болит, мои ребра в синяках, раны глубокие. Это страх, который замораживает моё тело из-за инея? Или это из-за того, кто рядом со мной? За такие мысли приходится расплачиваться, поэтому я игнорирую это, поднимая свое окровавленное оружие. Хватка ослабевает и оно выскальзывать у меня из рук. По лицу стекает капля. Затем ещё и ещё. В моих расширенных от ужаса глазах отражалось бездыханное тело в алой луже крови. Я ненавижу, какая она теплая и густая на моей коже, ненавижу запах, который овладевает моими чувствами, ненавижу, какой маленькой и испуганной себя чувствую, стоя на ногах, покрытых ею, но я не могу заставить себя пошевелиться или отвести взгляд от красных пятен на моих дрожащих руках. Что, черт возьми, происходит? Я слышу его шаги. Он не должен подойти ко мне. Может просто закончить всё это? Я обернулась назад. Высоко. Повернувшись обратно к нему, задыхаясь, я крикнула: — Подойдешь, я умру! Он улыбнулся спокойно и жутко, сказал мне: — Не стой под дождём. Неузнаваемое чувство охватывает мой дух, когда я смотрю на него. Кем я была когда-то? Любила ли я так же, как кто-то ещё? Я сожалею об этом? Теряю ли я себя? Должна ли я бежать? Должна ли я спасти себя, прежде чем стану одной из них? Внезапное умиротворение накрывает меня. Я же закончила. Я убила их всех. Теперь мы спасены. — Луна сегодня отвратительна, — мой голос эхом отдается в огромной пустоте. Вокруг меня разложение и останки тех, кого я убила, тех, кто когда-то поклонялся ему, и тех, кого я когда-то ненавидела. В конце концов, все равно. Я сделана из всего плохого и ничего хорошего, и терпение — слишком добрая добродетель для меня. — Моя луна никогда не перестанет быть красивой. Он смеется. Эхо злобы и невысказанных начал и концов. Красная нить судьбы, которая не знает ничего другого, кроме впадины под моими ребрами и приближающейся трагедии. Я проживаю свои дни в неопределенности, ожидая на грани, и ничего не приходит. Это, возможно, самое жестокое испытание, с которым мне приходилось сталкиваться. Мои глаза встречаются с его. Он ничего не делает — не кивает, не качает головой, не говорит мне ничего, что могло бы направить меня на следующие шаги в этом испытании. Мун Джо смотрит на меня, заставляет чувствовать, что меня видят. Он знает, что я поступлю правильно. Он всегда так делает. Но в моем существовании нет жестокости, как бы усердно я ее ни искала. Потому что я знаю о сказках, о которых дети говорят дразнящим тоном, о сказках, которые старшие передают в надежде, что их юность не станет следующей жертвой. — Ты всё ещё уверена, что хочешь моего милосердия? — спрашивает он, слова резкие и такие же хитрые, как и его улыбка. — В конце концов, ты можешь и не получить того, чего хочешь. Наивная надежда на то, что всё это — просто глупый сон, но чем дальше, тем мрачнее мысли, и впереди — лишь пустота. Это не сон. Я устала. Мне трудно двигаться, дышать, но, тем не менее, я борюсь со всеми своими инстинктами и говорю: — У нас с тобой разное понимание этого слова, Мун Джо. Он трепетно вздыхает, пытаясь прочувствовать то, как она назвала его имя. Как же это прекрасно звучит из её уст. — Так научи меня. Похоже, ты знаешь об этом лучше всех. Воздух душит меня, и если я прислушаюсь достаточно внимательно, то услышу звук сердцебиения, но не узнаю, чье оно. Есть что-то ужасающее, что зреет в существах в моём сердце — что-то, что слишком похоже на любовь, что-то, что слишком похоже на предательство, и что-то, что почти напоминает окаменевшую боль в желании. Но есть еще кое-что, что скрывается за туманом: незаслуженность всего этого и страх, что я слишком хороша, чтобы быть свидетельницей разложения, которое скрывается в его костях. Я не заметила, как он оказался рядом со мной. — Было бы обидно упустить что-то настолько экстраординарное… Не хочешь остаться со мной? — спрашивает ровный голос. Теплая кожа проходит по порезу на моей щеке, прежде чем попасть под подбородок и поднять моё лицо. Рука, запачканная моей кровью, нежно убирает волосы с моего лица, задерживается за ухом и согревает кожу. Странно, как это успокаивает. — Тогда, может быть, мы уже пойдем? Я дрожала под его прикосновением. Пламя, наполняющее мою душу, тускло мерцает, готовое погаснуть при малейшем дуновении ветерка. Какая ирония — умереть, словно огонь, от грубого ветра — это показывает, как все мои грехи возвратились обратно ко мне. — Где Чон У? — шепчу я, затаив дыхание — почти испуганно. Запуганная. Очарованная элегантностью в том, как он держится передо мной. Я утоплю этот мир в крови, если с ним что-нибудь случится. Но потом снова ничего не чувствую. Это кажется оцепенелым, похоже на конец, но все в порядке. Может быть, я боюсь, но моё тело слишком слабо, я даже не могу отодвинуться от него. Мужчина моргнул от моего поспешного вопроса, прежде чем оглянуться на мерцающие звезды, выглядывающие из-под нас двоих, луна посылает на нас сверкающий луч прожектора. Он слегка улыбнулся, прежде чем ответить. — На четвёртом этаже. Я тут же отстраняюсь от него, силы снова возвращаются ко мне. Надо спешить.

***

Я нахожу его в одной из тухлых комнат этого проклятого места. Он сидит на полу, руки с ногами чем-то связаны, голова опущена. — Чон У?! Я бросаюсь к нему и падаю на колени возле его тела. Он смотрит на меня, еле открыв глаза от тяжелого сна, и моргает, ничего не понимая. Озадаченность и усталость украшают обычно стоические черты, затем расцветает счастливое умиротворение. Он слаб, дезориентирован и наполовину очнулся, но он слышит меня громко и ясно. — Ты… Ты в порядке? — я в панике начинаю сдирать с его рук и ног верёвки, раздирая пальцы в кровь. — Я… Да… Немного… — бессвязно бормочет он, наблюдая за моими действиями. Когда мне наконец удалось освободить его от верёвок, я приблизилась к его лицу, обхватывая щёки ладонями. На нём выделялась лишь одна небольшая царапина возле носа и больше ничего. Я выдохнула с облегчением. — Ты в порядке… — Мин Джи? — его глаза сфокусировались на моём лице и кажется он окончательно пришёл в себя. Я чувствую себя в безопасности, когда он рядом со мной. — Да, я, — его пальцы прижимаются к моим, и я улыбаюсь этому ощущению; такой простой жест и удивительная привилегия — находиться здесь в почтении. Я почти забываю о существовании проклятий и бремени, которое принес сегодняшний день. Уроки, которые я усвоила суровы: взвешивать средства выживания в сравнении с бескорыстием и эгоизмом, поддерживать свою мораль во времена, когда я сильно дрожа, испытывая страх в присутствии врага. — Он тебя не трогал? — я возвращаюсь в реальность, всматриваясь в его глаза. — Ты и правда убила всех этих людей? — Что? Резкое осознание бьёт по затылку оглушающе больно, а кровавый след молчания тянется вплоть до весны, но даже солнечный свет не спасает погружённый во тьму разум. Чон У морщится, когда мой большой палец касается царапины на его щеке. Она небольшая и ничего не значит, но для меня это все равно что-то, и в этот момент я понимаю, что, возможно, боль глубже, чем мы оба думаем. — Мин Джи? Моё имя срывается с его губ в спокойные воды, святые и колеблющиеся в приливах. Мои пальцы дрожат на его коже, но я не хочу, чтобы он заметил, поэтому отстраняюсь. Моя рука лежит на коленях, ноет, и внезапно я чувствую, что зашла слишком далеко. — Да. — Серьёзно? — переспрашивает парень, на его лице видна усталость. Я молчу, переполненная гложущим чувством вины, которое разрывает по швам выжившее сердце. Я не стою этого, напоминаю я себе; я никогда не стоила беспокойства, которое поселялось в его груди всякий раз, когда он видел меня такой. Чон У тяжело сглатывает, прилагая сознательные усилия, чтобы скрыть печаль, отразившуюся на его лице, когда он слегка отстраняется от меня. — Получается… Ты стала такой же как он? Я молчу. Почему он так говорит? Он же… В прошлый раз сказал… Что я не такая как они все. Он врал? — Подожди… Нет! Ты же… Говорил, что я не такая… Помнишь?! — я в панике придвигаюсь ещё ближе к нему. Но я же старалась быть хорошей, я так старалась — но всегда была что-то там, что-то, что говорило мне, что это не имеет значения. Мои усилия не имеют значения, забота и усилия, которые я прилагала, чтобы заботиться о других, не имеют значения. Это не имеет значения. Это ничего не значит, если сердце стало черным от разложения. Я касаюсь его. Мои пальцы скользят вниз по его виску, ладонь обхватывает щеку, когда я снова изучаю порез. Мелкий, поверхностный, сентиментальный и глубокий там, где лежит боль. — Я же… Сделала это ради нас!.. И есть что–то, что осталось в моём почерневшем сердце — и это всегда было там, заложено в природе моей души: доброта и любовь, которые всегда предназначались для того, чтобы их можно было найти и разделить. Я могу чувствовать это и слышать с каждым биением сердца, и каким тяжелым напоминанием это служит. — Мин Джи, — вот оно снова — дрожь, которая пробегает по моему телу всякий раз, когда он произносил моё имя, — ты убила их. Я моргаю, ничего не понимая, не в состоянии зафиксировать такой ответ. — Но… Ты же говорил… — Я говорил это, потому что ты не убивала людей. Сердце не создано из нежности, когда оно поддалось кровопролитию и жестокости, руки омыты грехом и испорчены. Я ему не нужна, я ему безразлична, и это нормально. Всё в порядке. Это облегчает задачу, говорю я себе, очарованная осознанием. Всё в порядке. Я резко отодвигаюсь от него, поднимаясь на ноги. — Уходи, — шепчу я. Он послушно встаёт, беспрерывно глядя на меня. — Прости. — Уходи. — Ты… Останешься? — Я же сказала… Уходи! Я чувствую, как он замирает, делает глубокий вдох, и слова выходят так тихо, что мне кажется, что я ослышалась. — Я люблю тебя. Когда я услышала это, казалось, что моё сердце сжалось от напряжения. Мой ответ пришёл естественно, без единой мысли или колебания. — Уходи, пока не поздно. На мгновение в его взгляде появляется что-то, что я не могу распознать. Странно. — Будь осторожна, — бросает он, перед тем, как покинуть комнату. Прощание — всего лишь этап, необходимый для того, чтобы встретиться снова. Так ведь? Но я осталась одна. Опять. «Надеюсь он догадается вызвать полицию…». Я стою там, вяло, погруженная в свои мысли, пока не забываю обо всем, кроме него. Мун Джо… Это всё из-за него. Я сделаю это. Я закончу нашу историю. Я не могу убить Мун Джо, но я должна. Я должна, говорю я себе, поэтому я игнорирую слезы, которые угрожают пролиться, игнорирую трещины, которые разрывают моё сердце на части, сжимаю кулаки и готовлюсь к печальному концу. Какие мы оба ужасные, сотканные из уродства и разврата. Чон У ушел. Он ушел и, возможно, не вернется. может быть, это нормально — вернуться домой, где бы это ни было, и, может быть, пришло время искать успокоения, даже если его невозможно найти. Здесь нет ничего для меня. Мне следует закончить прямо сейчас. Я медленно выхожу в коридор, встречаясь с тёмными стенами. Я немного шатаюсь, не сильно ранена, и задаюсь вопросом, не следовало ли мне уйти намного раньше. Впрочем, неважно — я достаточно хороша, чтобы уйти от него, по-видимому, совершенно не заботясь о его благополучии. В эхе некогда оживленных залов слышны шаги, и они не мои. Я жду, соблюдая осторожность — потому что было слишком много случаев, когда мои надежды рушились из-за присутствия некоторых людей. Я стою неподвижно, потому что каждое эхо давит мне на грудь, пока я не почувствую, что задыхаюсь. Я жду. Я жду, пока шаги не раздадутся все ближе и ближе, и я жду, пока он не появится в поле зрения — Мун Джо. Как долго тянулись эти дни и какими жестокими они были до сих пор. Мы смотрим друг на друга, одновременно с благоговением и неспособностью осознать, что это реально и это происходит сейчас, — пока мои губы не приоткрываются и слезы не текут по моему лицу. Это слабость. Это глупо, думаю я, и слова — не более чем мантра в моей голове — снова и снова, пока невыносимый гнев не пронесется по моим венам — чувство, которое далеко не чуждо. Есть чувство вины, которое так глубоко укореняется в замерзшем сердце — оно так громко бьется в моих ушах, что почти заглушает вздохи, доносящиеся из-под него. Мун Джо ждет, затаив дыхание, желание поглощает самообладание, когда он наблюдает, как я пытаюсь произнести его имя в тишине ночи. Я не та, кого он хочет потерять, но потеря — это существо, с которым он слишком хорошо знаком, и мы оба это знаем. — Ты разве не рада? — всё же первым начинает он. Я молчу. — Можешь убивать кого захочешь, оставлять в живых кого захочешь. Почувствуй себя богом, — он усмехается, — теперь мы можем заняться чем-нибудь вместе. Уже взволнована? Он подходит ближе. Я не отступаю ни на шаг. — Я хочу ненавидеть тебя, Мун Джо, — теперь слезы текут свободно, одиночество, которое скрывалось в тени, теперь присутствует в полную силу. Это больно, эта боль, которая поселилась в моей жизни. Она становится острой, зазубренной и преследует меня до тех пор, пока я больше не смогу этого выносить. Кровь в моих венах не моя, и как это страшно — быть сосудом для того, что когда-то было человеком и что могло бы быть катастрофой. Разве я не рада? Теперь я буквально ходячий труп, выживающий за счет потребления крови. Я ходячий труп, но я полностью человек. Разве это не забавно? Я теряю свою человечность и чувство собственного достоинства, когда жажда крови овладевает мной. Скрип, смещение моих костей и угасающий ужас превратились в слепую ярость, когда я стала другим существом. Разве это не забавно? Я всё ещё человек? — Я убью тебя. — Что бы ты хотела сделать, лапуля? Вырвать мое сердце? Может быть, перерезать мне горло? Ненависть обитает в моей коже, на кончиках пальцев и в каждой части моего существа. Я хочу убить его. Я смотрю на него сверху вниз, используя лишь малейшее движение, чтобы сделать шаг от него, но его самодовольное выражение лица не меняется, и я не могу сказать, нахожу ли в этом удовольствие или раздражение. Зрачки расширяются, когда я наблюдаю, как улыбка вновь расцветает на его лице. Что будет прекраснее, размышляю я, — алый цвет или восторг, который струится по обоим нашим венам? Он ждет, что я уступлю ему, буду молить его о пощаде, но я этого не сделаю. Я никогда этого не сделаю. — И то, и другое, — отвечаю я и ухмыляюсь при мысли о том, что должно произойти. — Сначала я перережу тебе горло, а потом вырву твое сердце — то, что от него осталось. — Вижу, тебе всё-таки понравилось. Было бы прекрасно уничтожить его таким способом, но последствия намного перевешивают выгоды, и было бы слишком большой трагедией закончить эту маленькую игру. Мужчина оказывается возле меня. Он протягивает руку, прикасается ко мне, но это нежно. Мягко. Я думаю, что это пугает меня. — Лапуля, ты лучшая из созданных мною шедевров, — произносит он, его голос пустой, мягкий, почти как будто его рот и разум больше не связаны, слишком заняты — увлечены. — Ты обращаешься со мной так, словно соткан из нежности, — я игнорирую страх, который течет глубоко в моих венах, заставляю себя говорить открыто, что может показаться глупостью, — почему? Мой голос дрожит. На его губах появляется улыбка; он касается меня с такой нежностью, что я почти думаю, что все это время была не права. Я ждала того дня, когда он убьет тебя. Это произойдет скоро, обязательно произойдет, и я не могу сказать, что будет более мучительным: игра в ожидание или само убийство. — Я хочу убить тебя. — О, и чем же? И правда. Нож я оставила ещё на крыше. Получается, я беззащитна. Почему же он тогда не действует? Негодование наполняет моё существо с каждым ударом сердца, горечь и злоба окутывают мой разум, когда я смотрю на него. Я ненавижу его, ненавижу саму идею этого союза — что бы он ни считал этим глупым перемирием. Это закончится предательством и кровопролитием, но кровопролитие не будет иметь значения, решаю я, оно никогда не имеет значения. Не тогда, когда это оправдано — потому что он, в конце концов, мой враг, и если мне придется убить его, то я это сделаю. Тогда почему не делает этого он? — Я мог бы дать тебе все, что ты хочешь, — его руки обвивают меня в фальшивом акте фамильярности и тоски, собственничества, скрытого за приукрашенной привязанностью. И чтобы он дал мне, как я думаю, мир в хаосе, пропитанный моим страхом? — Ты забыла, — напоминает он мне, — что ты больше не та, кем была раньше, — я ненавижу это напоминание, слишком много знаю об этом, слишком много думаю об этом. Это скоро произойдет. Я найду свой путь назад; обратно к бытию, обратно к жизни, а не просто к выживанию в этом глупом месте. Он злорадно ухмыляется. Возможно, он выглядел бы еще красивее, если бы был окрашен кровью. — Что тебе от меня нужно? — злобные слова звенят в моих ушах. Дрожь пробегает по моему позвоночнику, и я не уверена, от голосов ли это, которые отчаянным эхом отдаются в моей голове, от сладости в его тоне или от небольшого расстояния между нами двумя. Я замираю, и призраки старых ужасов почти возвращаются. Но вместо этого меня пугает трепет, и теперь ярость обжигает мои легкие, воспламеняет моё сердце так, что горит моя кровь. — За что? — спрашиваю я. В моё гневе есть осуждение. — Почему именно я?! Он не отвечает. — Раз хочешь убить меня — действуй, — затем он кивает на острый предмет, лежащий недалеко от нас.