Улицы нашёптывают кровь и мясо

⠀В горе мусорных пакетов мурчал бело-рыжий кот. Трещащие лестницы, врубленные в стены, содрогались от топота юнцов и потоков летнего горячего ветра. А небо светлое. Ни единого облака. Хоть бы каплю дождя... Хёнджину жарко. Он дышал через раз и перепрыгивал сквозь перила открытых ржавых ступенек. За ним бежал улыбчивый мальчишка с чёрными волосами, как неразведённая кола или почти растресканный лак на ногтях Хёнджина, собранными в маленький хвостик на затылке. Чёлка подбиралась к карим глазам, в которых сияли неясные голубые блики, играющие на тонкой линзе. На его плечи наброшена большая тёмная косуха без рукавов, что придарил Хёнджин. А у Хёнджина затасканная футболка Феликса с выцветшим принтом. У Хёнджина в зубах кусочек красного яблока, Ликс чистил. А у Феликса клубничный чупачупс, Хёнджин накупил штук двадцать. ⠀Хван Хёнджин и Ли Феликс — сиротки, оставленные этим миром. Друзья, снимающие одну квартирку, спящие в одной постели, дружащие с такими же, как они, детьми, и бежали к ним. — Не отставай, Ликси! — заблестел мальчишка. ⠀У Хёнджина на шее болталась красная маркерная татуировка с сердечком и надписью "Prince" от Феликса. У Хёнджина в карманах джинсов, порванных колючей проволокой и балками, валялись аскорбинки и ключики от бутылок сладкой газировки. А у Феликса лицо в веснушках, крашеные волосы и худое тело. У Хёнджина русоватые, с такой же назойливой чёлкой. — Джинни, не упади! — Феликсу было трудно дышать от резвого смеха. — А ты не отставай! ⠀Ржавый металл стучал и скрипел. Феликсу стянуло живот. В нём лишь пара махаонов с их блестящими крылышками и хрустящими скелетами, растопленная ягодная карамель, ванильная газировка и яблоки, что ему в рот напихал Хёнджин. — Мне нравится твоя майка, отдашь? — игриво затянул Хван, цепляясь за перила. — Продам, за твои цепочки. — Ах ты хитрый Ликси! Не замечал, что из твоего имени можно составить слово "лисик"? Лисик-Ликси! — он отбивал пальцами что-то "музыкальное", прыгал и лыбился клычками, весело. — А ты Хёнджин... м... — замялся Феликс, перепрыгивая через три ступеньки. — А я "дни", простые июльские денёчки! — А ты на котёнка похож, знаешь, — всё-таки придумал, безмятежно, в этом и была вся прелесть, беззаботно. — Хах, чем же? ⠀Ослеплённый бликами неоновых зайчат, рассыпанных солнцем, Хёнджин резко развернулся и встал посреди лестницы перед Ликсом. — Глаза острые. Котик-Джинни. ⠀Душно, пот стекал по лицам и разбивался о трясущиеся лестницы. Феликс шагнул ближе, зажал правой рукой перила, левой — спину Хёнджина и чмокнул его в мокрый лоб, оставив на коже сахарный блеск. Хёнджин стёр его рукой и ухмыльнулся. Они продолжили перепрыгивать ступеньки и выбежали к пустующими кварталам, засыпанным зелёным стеклом и крысками. Среди пустой улочки бродил растрёпаный мальчишка с чёрным зонтиком. Аллергия на солнце. Стаканчик карамельного мороженого. Хан Джисон. И его улыбка. — Хёнджин! Феликс! — позвал он с радостно искрящимися глазами. ⠀Мальчики налетели на него и сковали в объятия под тёмным кружочком, в котором томилось счастье. Они громко хохотали и кружились. Джисон весельчак, Джисон дурак с коллекцией самых разных зонтов: цветных, прозрачных, с рисунками цветов от Феликса. Джисон любил холодное, сладкое, своих друзей и солнце, сжирающее его до пепельного порошка, подобного тому, что облепил горло курящего Хёнджина. Джисон пошатнулся, а улыбаться и не переставал: — Вы тяжёлые! Погнали! ⠀И они побежали наперегонки. Гонки с летом, детством и парнями, повзрослевшими рано и неповзрослеющими никогда. Джисон обогнал Феликса, того за руку схватил Хёнджин. В ухе Джисона болталась серёжка с пластиковым котёнком, у него добрая мама и папа где-то нигде, у него фотодерматит и рыжеватые волосы. И ещё куча футболок с пришитыми длинными рукавами. А у Феликса с Хёнджином парные железные колечки. Они дружили с самого детства. А с Джисоном два года, три месяца и девятнадцать дней, Ликси подсчитал. ⠀Мальчики добежали до многоэтажного бежевого дома, обсаженного тёмными кустами. На крыльце у подъезда стоял высокий мальчишка с пепельными волосами и крутил в руках вафлю. Он помахал рукой и хихикнул друзьям. Чонин с красным блестящим скейтом, который "взял погонять" у Хвана, маленьким кожаным рюкзачком с шестнадцатью значками и с шестнадцатью годами жизни в этом обшарпанном городишке с кучей строительных кранов, высоких домов и синих окон. Под его губой сверка маленький пирсинг. А его родители-пьяницы, Хёнджин и Феликс бы сказали: "ну, они хотя бы есть", но они говорили: "ну, у них хотя бы есть Чонин". — Привет, Ини! — Хёнджин налетел на мальчика и сгрёб в свои руки, — Как жизнь? — он взъерошил его волосы, на что получил широкую улыбку. — Неплохо. ⠀У них всегда всё неплохо. Феликс протянул Чонину бисерное ожерелье и браслетик дружбы. А Чонин раздал мальчикам по арбузной жвачке. — У меня режется зуб мудрости, представляете? Есть невозможно... — вздыхал он, закусывая щёку вместо вкусностей, хотя она тоже ничего. — Тогда отдавай вафли! — Джисон налетел на парнишку и забрал у него пачку ванильных вафлей. ⠀Они нырнули в подъезд, проскакали по зеленоватым ступенькам. Стены воняли краской и коньяком. Детские вздохи и смешки отражались эхом и улетали в открытые форточки, заставленные горшками с длинными листьями. Джисон упрятал зонт куда-то за спину. Хёнджин вновь впился в руку Ликса, оставляя на ней красноватые следы пальцев. У Феликса тонкая и нежная кожа, даже лёгкие касания окрашивали её в розоватый. А у Хёнджина крепкая хватка и узоры вен по всему телу. Чонин остановился у тёмной двери на пятом этаже и постучался. Листок бумаги, приклеенный красной изолентой, гласил: "할 말을 내뱉지 퉤 퉤 퉤 소리꾼". ⠀В проёме показался Бан Чан, который играл на электрогитаре, много кашлял и, кажется, перечитал "Трёх мушкетёров" с их "Один за всех и все за одного!". Он кинулся на детей и заобнимал каждого с особенным родным теплом: — Проходите-проходите, ребят. Чонинка, как зуб? Болит? — он тревожился, он был готов залатать любой зуб и вылечить любую рану. — Ужасно... — Пойдём, дам тебе таблетку. Ликс, что с твоей рукой? — он был заботливым и таскал в носках бинт с пластырями. — Хах, всё нормально, — лёгкий смешок и хлопающие ресницы, это всё улыбающемуся Хёнджину. — Джисон, а где твой зонт? — Он там, где теряется смысл существования и несуществования, — гордо проговорил Хан. — Понятно... — Чан впустил бурных ребят в своё пристанище, в их волчье логово. ⠀Мальчики ввалились в просторную квартиру. В гостиной на полу сидел Сынмин с огромным плюшевым медведем. Он украдкой поздоровался со всеми ребятами и уткнулся в толстую тетрадку. Сынмин тихий, Сынмин всё видит и всё слышит. И ему нравится писать стихи, и собаки, и кормить дворовых щенков. И не нравятся кошки. ⠀Бан Чан принёс в зал коробку с настольной игрой, стакан с водой, болеутоляющую таблетку, пару пластырей и дружбу. Обо всех подумал. Хёнджин мог бы назвать его отцом, если бы знал, кто это такой. Чан подсел к Чонину, протянул ему стакан с синей капсулой. — Гадость, — выплюнул мальчик, глотая обезбол и воду. — Зато будет легче. ⠀Как добрый старший брат Чан заботливо погладил по спине, стукнув по позвонкам. И отсел ближе к Феликсу. Он обклеил его предплечие пластырями: — Откуда кровь? — Не знаю, наверное об лестницу поцарапался, — со смешком выдал Ликс, глазея на друзей. — У вас такие дурацкие лестницы. Вот смотрю на них и такое ощущение, будто они обвалятся. Спускайтесь через подъезд. — Наш подъезд — помойка, — фыркнул Хёнджин, — лучше свалится с лестницей, чем быть забитым каким-нибудь алкашом-наркоманом. — Сказал тот, у кого в ботинке по два ножа, — Бан Чан посмеялся, — Хёнджин, ты просто чудо! Ты себя видел? Да у тебя кулаки покрепче моих! — И я разобью их об лестницу или парочку наглых подростков, но не заляпаю об этих пьющих нелюдей, — как грозный пёс ворчал мальчонка, стараясь дотянуться до Феликса и прижать к себе, — аж противно... ⠀Феликс прильнул ближе к Хёнджину и приобнял его, кладя голову на тёплое плечо. У него в животе заурчало. Противно громко. Хёнджин, услышав ноющую симфонию, наклонился к его уху: — Ты опять ничего не ел. Может быть перекусим? Бан Чан! — не дав ответить, крикнул он, — есть что-нибудь вкусненькое? ⠀Джисон, раскладывающий поле настолки, перекрутил в руках игральные кости и заулыбался: — Давайте заварим лапши! — Есть хлопья, рамён и вчерашний омлет от Чанбина... но нет самого Чанбина, — Бан Чан вздохнул и начал перерывать кучу газет, валяющихся на полу около тёмного дивана, как будто там он найдёт смысл жизни, хотя он у него уже есть, или Чанбина, — а в чём смысл жизни? — В том, чтобы вкусно поесть! — Ни в чём, — меланхолично буркнул Сынмин, раскрыв какую-то тетрадь, исписанную мелким почерком. ⠀Он знал, что такое ямб, хорей, анапест и амфибрахий, но не знал, что такое родители. — В дружбе! — ребёнок солнца и самых ярких звёзд взорвался, вскинув руки вверх. ⠀Громко, даже пламенно, с едва ли видимыми призрачными искорками огня. Детского, выдуманного. Самого яркого и горячего. Хёнджин и Бан Чан кивнули на радостный возглас Феликса. Первый теснее вжался в Ликса, второй продолжил рыться в газетах. И нарыл целых три рюмки с каплями чего-то розового, наверное энергетик или лимонад, десять цветных карандашей, игральные карты, три пачки рамёна и коробку хлопьев. — Пошли, Ликси, — Хёнджин поднялся и потянул за собой Феликса. — Я не буду... — Ликс, будет очень вкусно, тебе понравится, — ласково промурчал Чан, — а на десерт бесплатные обнимашки от Бинни, если он всё таки дойдёт, вечно куда-то пропадает. ⠀"Вечно" — это пару опозданий на некий семейный совет бродячих детей. В этом была вечность. Какая-то своя, особенная, красочная. ⠀Вздыхая, Хёнджин поднял Ликса на спину и понёс в кухню. На его плече пригрелось настоящее солнце и поцеловало в шею. За ними прыгал Джисон, сжимая пальцами пришитые к белой майке чёрные рукава, запачканные кетчупом. Чан достал кастрюлю, ещё две пачки лапши и шесть тарелок. И нарытые невесть где стикеры с сердечками, которыми он обклеил белую кружку и заварил в ней некрепкий тёплый чай. Феликс сел за стол и начал накручивать чёрные прядки на палец. Очарованный и восхищённый Хёнджин встал сзади и стянул синюю резинку с растрёпанного лёгким ветром и объятиями затылка. Он взъерошил чужие волосы и уткнулся в них носом. — Вкусно пахнут, — шепнул он. — О, у тебя такие блестящие волосы, Феликс! — Джисон глянул на него восхищёнными глазами, — Просто шикарные, вау, и мягкие! ⠀Ребяческая ревность мелькнула в лезвиях-радужках. Хёнджин играюче шлёпнул Хана по руке, что столь нагло потянулась к тёмным лентам. Он погладил Феликса по голове, перебрал несколько волосинок и сплёл над ухом маленькую косичку. Ликс этому хихикнул. А Бан Чан забросил в кастрюлю рамёна. — Рассказывайте, как утро? — искрясь, хмыкнул он. — Мы с мамой нажарили мяса. — А мы с Хёнджином яблоки грызли. — Я их в тебя заталкивал. ⠀Хёнджин подсел к Феликсу и притянул его к своему плечу. Чан им ярко-ярко улыбнулся. Он всегда так улыбался. Всем своим друзьям. Но улыбка спала, когда он заглянул в мутные глаза Феликса: — Ликс, ты очень мало ешь, я волнуюсь... Тебя только Джинни и кормит. — Пусть кормит, — Феликс вжался в Хёнджина и пролез к его ключицам, и к сердцу, — я в порядке. Ты сам-то как, Чан? — Врачи говорят "больше покоя", но с вами ведь на месте не усидишь, непоседы. ⠀Бан Чан дал им легоньких подзатыльников и ушёл обратно к плите, у которой уже прыгал Джисон, внюхиваясь в аппетитный аромат. Чан, он любит собирать музыкальные альбомы вместе с Ханом, любит готовить для всех своих друзей, любит их и не любит больницы. Ненавидит запах спирта и капельницы, что ему ставят почти еженедельно. Терпеть не может уставать и своё слабое сердце, которое скоро треснет от детской любви бродячих детей. И никогда он не говорит о плохом, никогда не расскажет, как чувствует себя на самом деле, как у него кружится голова и скачет давление. ⠀А Сынмин всё видит. Он сидел на полу с тетрадью в руках и поглядывал в сторону кухни. Там крутился Джисон и сиял, как ребёнок, каждый раз, когда Чан давал ему попробовать лапши. А Хёнджин с Феликсом тёрлись друг об друга, как щенята. ⠀В дверь постучали. Сынмин отложил бумагу с ручкой и прошёл в коридор. В глазке показался Чанбин с пачкой чипсов, приставкой и бутылкой колы. Раз, два, замок открылся и сто: он ворвался в квартиру и с разбега прыгнул в огромного бежевого медведя Сынмина. — Привет всем! — заорал парнишка с кудряшками на лбу. — Ты задавил мишку... — Я принёс чипсов, эй, Чонин, а ты чего такой унылый? — пачка чипсов упала на пол, из кармана наколдовалась приставка и брелок с феей. — Зуб болит. ⠀Скомкав все свои сокровища в кучу, Чанбин поднялся и сел на диван. Он отбросил чипсы в сторону и отпил газировки. И вдумчиво начал: — Зуб болит — это плохо... а почему? — Зуб мудрости, — уныло пискнул Чонин и забрал брелок-фею. — Зашибись. В шестнадцать? У меня до сих пор не прорезались, странно, я ведь такой мудрый, больше всех повидал, и ещё я красавчик... ⠀Чанбину восемнадцать и он ребёнок, как и все здесь. И у него брелок со свинкой на ключах. И громкий хохот с суперклеем, видеоиграми, бинтами и цветными скотчами на любые поломке в старом, как сея мир, телефоне, похожем на кусок бордюра (так Джисон сказал), и ещё банка малинового варенья в спортивной сумке. — Чани, варенья принёс, во! — Чанбин покрутил в руках розовую банку и поставил на газетный столик, а газеты валялись везде, но не там, — это я сам варил! Из ягод, что мы вчера насобирали! ⠀Изливаясь кометами и блестящими лучами, Джисон подскочил к Чанбину и вгляделся в сияющее стекло: — Крутяк! С какой попытки приготовил? — восторгался он, осторожно стукая ногтями по звенящей банке. — С седьмой, — а Чанбин гордялся. — Так все за стол! — объявил Бан Чан, — Чанбин, на тебя не сварили. — Ха-ха, у меня есть чипсы! ⠀Дети расселись, кто где. Джисон с Чанбином на диване. Сынмин с тарелкой рамёна завалился на медведя и усадил возле себя Чонина с сердечной кружкой от Бан Чана. Тот тёр ревуще-ноющую щёку рукой, кажется, Сынмин его чмокнул, или просто дёсны разболелись. Чан сел на полу, напротив всех своих друзей. А Феликс с Хёнджином остались за столом. — Поешь, прошу... — Хёнджин приложил палочки с лапшой к чужим губам, — пожалуйста. ⠀Ликс закусил серпантинки рамёна и проглотил. Хёнджин его мельком приобнял. — Ты прекрасно улыбаешься, Ликси. — А у тебя восхитительные глаза, Джинни. — Милашки, — захихикал Джисон. ⠀В квартире Чана всегда было тепло. Жар лета остался за окном. Испарины иссохли. Хёнджин снова поднял палочки. Феликс уткнул в него вымученный взгляд: — Самолётик? — Что хочешь. Только кушай хорошо, — от такой старой детской глупости, Хван всё же был готов растаять. ⠀И Ликс, с горем не пополам, а целым, поел. А Хёнджин так и не притронулся к своей порции. Он вымыл тарелку за Феликсом и подсел к нему, блёклому, не светящемуся, как лампочка. ⠀У Хёнджина в руках обрывки цветной бумаги, из которых Чонин складывал оригами-щенят, и фарфор, украденный Чаном у бабушки в деревне. ⠀Ликс наблюдал. ⠀Полчаса он втыкал в Хёнджина, не меньше. Тот мыл тарелки, крутился на кухне, вальсируя с Джисоном, что успел подъесть лапши из тарелки Чана, переплетал косичку Феликса, заплетал такие же Чонину, а тот заплетал ему два мелких хвостика над ушами. Ликс с бегающими, или скорее плывущими глазами, начал лакать и из тарелки Хёнджина. — Вкусно? — Очень... — соврал. ⠀Живот болел, отторгая любые вкусы, не признавал их. — Я рад, что понравилось, — улыбнулся Чан, — а ты, Джинни, хлопья будешь? — Нет, спасибо. Просто дай мне коробку. ⠀Чонин раздал всем по бумажной собаке, кораблику и завалился на пол у дивана. Хёнджин, наворачивая круги по комнате, перемешал карточки настольной игры и подозвал к себе Ликса. Они запинались о пустые пластиковые бутылки, бумажки и потерянные медиаторы. Бан Чан протянул им разноцветную коробку, найденную в залежах верхнего ящика в кухне. Там и специи, и сухие завтраки, и йод с зелёнкой, и похороненный мотылёк, размазанный трупным пятнышком по деревянной стенке. ⠀Весь вечер они проиграли в кубики, фишки и бумажки. Хёнджин переминал в руках картон и тонкие пальцы Феликса. А Феликс обнимал Хёнджина. ⠀На улице резко стемнело, потому что лето, долгое и подлое, оборывающее дружеские посиделки, как корку на ране. Чонин заснул на медведе и Сынмине. Тот укрыл его тонким пледом. Чанбин шумно болтал о чём-то с Бан Чаном. А Джисон ел варенье чайной ложкой. Хёнджин потянул за собой сонного Феликса: — Пошли домой? ⠀Домой в объятия Хёнджина. В их общую кровать с мягкими подушками и тёплыми одеялами. — Покеда, парни, — Чан помахал. — Досвидос! — Джисон бросил им по карамельный конфете. — Пока-пока, — а Чанбин кинул плитку шоколада. Себе. — Пока. ⠀Феликс навалился на Хёнджина. Тот закинул в рот кислую апельсиновую бусинку и чмокнул его в лоб. Закрыв за собой дверь, Ликс кинулся на парня, прижал его к стене и впился в мягкие сладкие губы. — Пошли домой, — оторвался он с запоздавшим ответом. ⠀И этому ответу Хёнджин, как очень дурацкой, но милой шутке, усмехнулся и обвил руку Феликса. Они спустились по лестнице, прошли через пустые дороги и забрались на ржавые ступеньки. Ночная тьма разлилась по лицам теневыми узорами. У Хёнджина затасканная футболка Феликса и холодные перила под ладонями. А у Феликса жаркое дыхание Хёнджина на макушке и его шея в губах. — Ликси, я вот думаю, что люди чувствуют, когда умирают? — Хёнджин точно лето. — Почему ты спрашиваешь? ⠀В мыслях промелькнул сердечный приступ Чана в прошлом месяце и его больничная палата. Нет, Чан не умрёт, Чан не позволит себе оставить друзей, свой смысл жизни и погибели. У Чана не хватит совести разболеться, как у Хёнджина не хватило совести вскрыться вилкой в детдоме, когда с ним познакомилось ходячее солнце Феликс. — Не знаю... просто как-то резко мысль появилась. — Ну, это больно, наверное, — Ликс отпрянул от Хёнджина и облокотился спиной на лестницу. — А тебе было бы больно, если бы умер кто-то из твоих друзей? — Конечно... — Значит смерть — это всегда и для всех что-то болючее. — Так и запишем, — с тихой усмешкой, шепнул Феликс. ⠀В темноте ночи его веснушки особенно светло горели россыпью небесных осколков. Хёнджин наклонился к розоватому лицу и нежно провёл своими губами по его, в одну сторону, в другую, и так и не поцеловал. В этом обряде было что-то глубже и полнее обычного поцелуя. — Тогда... — Ликс облизнулся, — никогда не умирай. — Только ради тебя. — И бродячих детей. — Потому что мы... — Хёнджин выставил кулак. — Волки, вуф-вуф, — закончил Феликс, касаясь чужих костяшек. — Вуф-вуф... ⠀В ночи нет столько звёзд, сколько на щеках и в глазах Ликса. Хёнджин зацеловал его веснушки и взял за руку. Они поднялись до своей квартиры и ушли в спальню. Феликс сбросил с себя кожаную куртку и забежал в душ. А Хёнджин вгрызся в яблоко на кухне. Жестокая расправа над фруктом толкнула к мысли уже об убийстве. "А больно ли убивать?". Он доел сочную мякоть и выбросил огрызок. Когда-то он уже чуть не убил. Но он не помнил, больно ли это было. Больно было биться головой о кирпичи. ⠀На столе тосковала куча пластиковых бутылок с водой. Одну из них Хёнджин забрал себе в комнату. Он сел на кровать, сделал глоток и упёр взгляд в дверь ванной, прямо напротив спальни. Оттуда показался Феликс в растянутых серых штанах и прилипающей к коже от влаги тела футболке. — Ты меня соблазняешь, — ухмыльнулся Хёнджин и откинулся на кровать. ⠀И не думал. Но ухмылялся, ехидно, чутка скромно и немножко одичало. Феликс завалился рядом и отправил игривый воздушный поцелуй. Его волосы мокрые, растрёпанные. А Хёнджин так старался с косичкой. Засмотревшись на стекающие по вискам капли горячей воды, тяжело оторвавшись от шоколадных бусин глаз, он встал и ушёл в ванную. А Феликс призадумался о своей смерти, небось подох бы от голода, если бы его друзей не было рядом. "Зачем есть? Чтобы не умереть? Тогда зачем умирать? Чтобы не жить? Почему не жить, если и не умирать?". У Ликса кости стирались друг об друга и распускали по крови белый порошок, хуже любых наркотиков. А в его руке до сих пор коробка из-под хлопьев, которую он выпустил из плена пальцев лишь в ванной, чтобы не намочить. "И зачем она понадобилась Хёнджину?". Хёнджину могло понадобиться всё, что угодно и для чего угодно. У Хёнджина сухие апельсиновые корки в пачке сигарет и в голове. Всё провоняло. Дымом, цитрусом и мыслями. В их спальне ютился разрисованный зелёными фломастерами Феликса торшер и куча маркеров в столе. Тоже смердящий дешёвым табаком. ⠀В кафельной клетке Хёнджина облила горячая вода. Он отмыл шею от тату и проглотил сто грамм хлорки. Если ещё хоть кто-нибудь заикнётся о том, что человек на восемьдесят процентов состоит из воды, Хёнджин накачает себя содой, яблоками, хлором и поцелуями Феликса. Хёнджин — не вода, Хёнджин — это фантик с самым разным мусором и волшебством внутри. Конфета из Страны чудес, или из Венеции с её красными драконами. Он промыл руки от бактерий и ещё этой штуки под названием "взросление". ⠀Ему семнадцать и он жутко не хотел, чтобы эта цифра росла. Он бы хотел играться с друзьями на детских площадках, есть с ними кубики рафината и запивать их молочным коктейлями, что месил Чанбин из мороженого и ягод, что они сдирали с чужих кустов. Хотел бы мешать этому самому Чанбину залипать в приставку и телефонные игрушки, бродить с Сынмином и его медведем по продуктовым, скупая недорогие кислые конфеты. Хотел бы перепробовать с Джисоном все вкусы энергетиков и напоить ими Чонина. Хотел бы играть на гитаре с Бан Чаном. И хотел бы нарисовать огромную картину на огромном холсте с крохотным Феликсом под боком. Хёнджин выключил воду и накинул чёрную атласную пижаму. ⠀Он вышел из ванной и медленно шагнул в спальню, ощущая, как сердце сжималось. Это от пара и жара, это пройдёт. Феликс сидел на кровати с коробкой от хлопьев и улыбался. — Чего лыбишься? — Ты красивый, — ярко, будто солнце спустилось с небес по ржавой стремянке. ⠀Лёгкие и невесомые улыбки, от которых губы подрагивали, еле ощущая напряжение, дугами украшали спальню вместе с висящей на мятной стене гирляндой из выгоревших жёлтых огоньков. Хёнджин сел рядом, забрал коробку и откинул её в сторону. — Так зачем она тебе? — тихо спросил Ликс, играясь с чужими безвольными пальцами, уютно лежащими на его худом животе. — Тебя это сейчас волнует? ⠀Тишина, полумрак. Совсем не заметные блики гирлянды. И детское любопытство. Феликсу дышали в грудь, целовали её и никак не могли остановится. — Просто интересно. — Жить в ней будешь, лисик-Ликси, ты такой маленький, — Хёнджин сжал в руках бока Феликса и напоролся на твёрдые кости, — ты так похудел за этот месяц. — Мы все за этот месяц... кхм, изменились. — Но это не должно было коснутся тебя, ты ведь такое светлое существо, не надо себя гробить, Ликси. — Я делал много плохого... — соткровенничал, хоть это и бестолково, о нём итак всё знали, и в этом «всём» было мало того «плохого». — Мы все делали, — Хёнджин уложил Феликса на постель и рухнул рядом, — но ситуация с Чаном обнажила кое-что: мы делаем плохое только тогда, когда нам делают ужасное. — Джинни... — Ликси, ты ни в чём не виноват, — перебил, не извинившись, а ему и не нужно. ⠀У Феликса потемнело в глазах. Затошнило. Будто в живот набросали железных гвоздей или спичек. — Выйдем перекурить, — раздался низкий голос солнца и прилёг на душу лепестком лилии. ⠀Он поднялся и вышел на балкон. И, наверное, он пытался выжечь из себя то, что не выжигается сигаретами или пламенем зажигалки. Хёнджин поплёлся следом. У него заболела голова. Будто затылок пробили об кирпич. Он протянул Феликсу свою сигарету с зажигалкой: — Хочешь? — Мгм. ⠀Окутанный шлейфом сумерек Ликс охватил губами фильтр. Чиркнув огнём, Хёнджин поджёг ему сигарету и достал одну для себя, фыркнув под нос "тс, совсем мало". Они могли разделить одну пачку на неделю. Феликс почти не притрагивался к табаку. Лишь когда виски сдавливали потоки бесконечных дум, он мог глушить их дымом. А Хёнджину просто нравилось гробить себя. И сберегать для Феликса. — Мы ведь чуть не убили, Джинни... — И чуть не умерли... ⠀"Мы" от Феликса натянулось, как тонкий нерв. А "мы" Хёнджина правдиво и колко, как лезвие канцелярского ножа. ⠀У Ликса гвозди в животе, а у Хёнджина кирпичные крошки в волосах. У Бан Чана иглы в венах. У Джисона кровоточащие раны на теле. У Сынмина повязка на глазах. У Чанбина гипс на руке. А у Чонина скрошенные зубы. Они чуть не убили и чуть не умерли.