Курнул еще и чего-то резко захотелось обратно,
О Боже, ебать, как же жить тогда было приятно...
© Кровосток — "Куртец"
25.03.2015. Волшебные отметины зарницы
⠀Детский дом со сломанными игрушечными лошадками и порванными плюшевыми зайцами. Такие кони с облезсшей рубиновой краской, что качались туда-сюда, такие крольчата с криво пришитыми глазами из пуговиц и бисера, что не по-живому метались туда-сюда, такие детишки, что бегали туда-сюда, снуя, убегая, ища что-то родное. Без семьи такие. Таких много били и морили. ⠀Хёнджин громко плакал. Ноющая спина шипела и кипела. Кровь не сочилась, плохо. Только синяки цвели под гнётом жгучей палки, бьющей по рассечённой коже. Было мясо и не было крови, самая болючая чертовщина. — Перестаньте! Пожалуйста! — ревел ребёнок и извивался, — Нет! А-а-а! ⠀Удары не прекращались. Что-то, похожее на "никчёмный" выплюнулось в шею, "мелкий паразит" забралось в позвоночник, выгибающийся кошачьими страдальческими изгибами, "дрянной мальчонка" прорезало тело насквозь и ударило где-то в грудной клетке. ⠀Темно, дождливо, ливень напевал свои серенады за окном и густо заливал его прозрачными желейными потёками. "Желе, это что-то сладкое?" — промелькнуло в мыслях, Хёнджин никогда такого не пробовал, — "хочу сладкого, сладкого хочу...". Деревянная лошадка качалась на подоконнике, молнии отражались в её треснутом тельце, выкрашенном акрилом, наверное, она хотела бы воли. И Хёнджин желал эту волю, и сладкого желе. А его били за украденную тарелку риса. Сиплый голосок хрипло защебетал: — П-пожалуйста... ну, пожалуйста... — Молчи, обжора! Думал, я не замечу?! Вор! — громкий басистый крик подкрадывался к барабанным перепонкам и лопал их, — Гадкий нахал! — скрип и треск розги, взмокшие от плача щёки, а игрушка всё качалась у стекла, расписанного волнами воды, — Я выбью из тебя эту избалованность! ⠀Пекло, саднило. Хёнджина вновь ударили палкой. Наконец кожа ощутила кровь. Плоть заискрилась тягучим густым вином. Тяжёлый вздох надзирателя приюта заполнил кислород духотой. Орудие выпало из его руки на холодный бетонный пол и покатилось вдоль детских кроватей к дрожащему мальчику. А тот даже смотреть не мог. Глазницы были зажмурены и склеены солью. Всхлипы, мурашки, пот. — Только подойди к столовой, с этого дня я тебе по рисинке отмерять буду, — мужчина тяжело дышал, тяготел каждым своим словом, на его ладони отпечаталась колкая ветвь, которой он мучил Хёнджина, а на шее вздулись пульсирующие вены, перерезать бы их к чертям. ⠀Он ушёл. Наверное. Хван не слышал. Просто лежал и рыдал. Всё тело тряслось, как заевшая в часах кукушка, то показывающая свои коряво нарисованные глазки, то скрывающая их за дверцами, выжженными временем. И как только разобрать, антиквариат это, или просто древний хлам? А Хёнджин не хлам ли? Такой молодой, и такой потрёпанный. Его отросшие по плечи тёмные волосы щекотали шею. Его расцарапанная спина вздымалась от рваного дыхания. И его слёзы наконец отступили. ⠀Это противно всё-таки, плакать, по-детски громко и горько. ⠀Лучше тише, чтобы ни одна ребяческая душонка не услышала. ⠀Да и станут ли слушать? ⠀Хёнджин свернулся комком, истекающим безнадёжностью. А живот его ныл и скручивался в узел. Это голод кусал желудок. Здесь мало кормили, бросали ошмётки, как бездомном псам. Здесь били за легкомысленные косяки младших и дымящие косяки старших. Здесь Хёнджин был одинок, только с игрушками и дружил. ⠀На ногах, сгибающихся и будто переломанных, он поднялся. И рухнул в свою ледяную твёрдую кровать. Старое серое тонкое покрывало проедено годами, мотыльками и морозом. У Хёнджина была лишь одна куртка, такая же, как и у всех детей здесь, с мелкой вышивкой "Хван" на бирке. И она грела лучше покрывала. Жаль только, висела далеко, не дотянуться. Футболка облепила красную спину. Как одна-единственная фосфорная звезда, висящая на потолке. Интересно, кто её приклеил и сколько же ей лет? Здесь почти всё древнее, даже дети, и она, возможно, тоже. ⠀Ломящие кости помяукивали. Хёнджин весь был таким розовато-оранжевым. Цвет персикового ранеего заката. Воспалённой кожи и унылого румянца, похожего больше на бледные артерии, выдранные из запястий. Запястья, такие же закатные. А глаза закатистые. Хёнджин оглядел свою руку. Как будто просящую запутаться в чём-то остром. Он шмыгнул носом-льдинкой. Не было у него ничего острого. ⠀Пока вся детвора шарилась в библиотеке, он бесшумно плакал. Лежать на спине было невозможно, она разрезалась и рычала. Блёклые пятнышки на ткани засыхали и темнели. А ему бы хотелось почитать какую-нибудь глупую книжку про говорящих зверей и вечно светящую над головой радугу. И она будто вправду блеснула: — У тебя кровь! ⠀Принятый за рудугу мальчик коснулся поношенной висящей на костях футболки, обводя пальцами узоры вокруг следов избиения. — Ты кто? — Хёнджин боялся оборачиваться, зря. ⠀Лёгкая ладонь гладила по спине, осторожно тянула футболку наверх. Перед искрящимися радужками обнажилась страшная недетская картина: большая кровоточащая полоса-рана, растянувшаяся вдоль позвоночника, и ещё куча жёлтых и фиолетовых следов, похожих на молнии. — Феликс. — Хёнджин. — Похоже на шрам от крыла, — тихонько засветился этот Феликс и куда-то убежал. ⠀"Испугался что ли? Значит, крылья какого-то чудища" — Хёнджин уже нафантазировал себе разужасного монстра с металлическим когтями, алыми глазами-фонарями и одним подранным крылом со стекающими ядовитыми каплями сукровицы и гноя. ⠀Вдруг царапина зардела и запылала. Но не больно. Хёнджин оглянулся. Из-за пропотевшего плеча он увидел настоящего ангела. Только без крыльев. Это был ребёнок со вьющимися волосами цвета какао. Не того ледяного и водянистого, что давали в столовой этого детдома, а такого тёмного, терпкого, настоящего растопленного шоколада. На мгновение Хёнджин даже ощутил этот вкус на языке. И желудок снова прогрызло. ⠀И в щёку его укусили. ⠀Феликс слабо вонзил свои зубы. Вытащил из мыслей. Но Хёнджин всё не мог насмотреться. Он забыл о дурацком улыбчивом укусе и продолжил любоваться кукольным лицом. Мог бы назвать его "девчачьим", настолько оно милое. Длинные ресницы отражались в чистых карих очах с бликами зеленоватого и оранжевого. Впалые-впалые щёки со странными необычными вкрапинками, неземными, Хёнджин раньше таких не видел. Но вроде это были веснушки. Губы дрожали в странной судороге, называемой улыбкой, пунцовые, точно мягкие, может быть, сладкие, как желе. — Кусачий, — шепнул вместо "красивый". — Царапинка-болячка, надо лечить, — Хёнджин и не заметил, что по ране и синякам проплывала нежная ручка, смоченная прохладной водой, значит Феликс сбегал к умывальникам, смочил и выморозил себя, чтобы "полечить", — за что тебе оборвали крылья? — Есть хотел, — живот пел китовыми ариями, шрам от крыла, ну ладно, просто розги, тянуло, и Хёнджину нравилось верить в то, что когда-то у него были крылья. ⠀Но, скорее, они были у Ликса. — Давай я покормлю тебя? У меня остался рисовый шарик! — крохотная радость сверкала ярче грома за окном. ⠀Поглаживания приятной холодной ладони убаюкивали. Уноси прочь от пламени мучений. Заботливая ласка. — Сам поешь, ты худой. — Нет, я не хочу есть, — хмыкнул тихий смешок, а за ним блеснули зубы-клычки, — у меня болит живот. — Может, там пусто? — В глазах у тебя пусто, — Феликс опять прикусил, теперь уже в бровь, и дотянулся же... — подожди. ⠀Он снова затопал голыми ногами. Хёнджин с завыванием перелёг на другой бок, чтобы наблюдать. Приоткрытые короткими сероватыми штанами белесые коленки Ликса хрустнули. Он рылся в тумбочке возле своей кровати. И что-то нашёл. Потопал обратно. — Вот, ешь, — он протянул Хёнджину картонную коробочку с белым бантиком, как подарок. ⠀Сердце ударилось в лёгких и связало горло. Дышать стало тяжело. Хёнджину никогда ничего не дарили. Он потянул за тонкую ленточку. Коробка открылась. Там, на салфетке лежал колобок из риса. Хёнджин опять заплакал. — Спасибо! — хныкал он, откусывая по рисинке, — Спасибо! Ты такой хороший! ⠀Только дети могли так говорить — "хороший", лишь от съедобного подношения. — Можно ты ещё меня полечишь, пожалуйста... ⠀Ещё прохладные ладони поползли к месеву на трещащей по швам коже. И успокоили её, излечили. — Не плачь, я забыл твоё имя, — рассмеялся Феликс. — Ха-ха, Хёнджин. ⠀Он хватал губами воздух, пытаясь прекратить всхлипывать. Долго-долго жевал рис, растворяющийся во рту солёным вкусом. — А ты кусачий... — Я Феликс! — мальчик обидчиво нахмурился и ярко улыбнулся, наглаживая, — Давай я буду твоим другом? А ты моим? ⠀Хёнджин, прожевав рисовый шарик, пробился звёздным сиянием. И связал из той белой ленты хвостик на шоколадных волосах Ликса. Он бы вечность в них копался, выискивая мелкие цветочки гипсофилов и лепестки жёлтых роз, символизирующих чистоту сердца и заботу. Хёнджину никогда не дарили дружбу.18.04.2015. Оставленный навеки под кроватью трезубец
⠀В апреле лили дожди. А Хёнджина заперли в тёмной клодовке. Сломанная пополам берёзовая швабра во мгле казалась лапой, давно сгоревшие свечи на кривой полке, воняли сгнившим заплесневелым воском. Любимая пытка. Хотя бы не болючая. Просто страшная. Его наказали за помятую страницу в книжке. Но злосчастная "русалочка", что стала морской пеной и до него была вся погнутая и рваная. Он просто прикоснулся к ней последним. Вот и растаяла. ⠀Хёнджин видел море лишь в лужах, натёкших от весенних дождей. И ему хватало. В своём детстве, пропитанном муками, он был счастлив пить порой тёплое какао, видеть редкие чёрно-белые картинки в книгах. Но самыми счастливыми мгновениями для него были посиделки с Феликсом, когда друзья делили оставленный шарик из риса или ванильную вафлю на двоих и придумывали друг другу прозвища. На прошлой неделе Ликс был "светяшкой", потому что изливался солнцем, а Хёнджин "лунным принцем", потому что тогда его заперли в клодовке. И вот, он снова здесь. ⠀К Феликсу хотелось неимоверно. Узнать бы поскорее, как он назовёт его в этот раз. Опять что-то, увязанное с темнотой. ⠀Нечто шевельнулось на потолке — липкий скотч с дохлыми мошками. Хёнджин дотянулся до него пальцем, с трепетом боясь, что это всё же не скотч, а язык монстра, который вот-вот его слопает. Нет, скотч. Мухи с него осыпались, будто снежинки. Одним страхом меньше. ⠀Послышался скрип за хлипкой дверью. Может, это был тот монстр? Ключ звякнул в скважине и растягивающаяся полоса тусклого света пролилась на лицо. Глаза зажмурились. — Выходи, никчёмный, — приказал надзиратель, — и больше не распускай свои кривые ручонки. Иди поешь. ⠀Вяло шатаясь, Хёнджин потащился в комнату с вереницей одинаковых кроватей. И только одна от других отличалась, на ней был повязан атласный бантик. Это Феликс привязал к своей постели, когда его хвостик, сплетённый Хваном, совсем разлохматился. ⠀И почему-то, Феликса тут не нашлось. Неужто ли упаковали в кукольную коробку? Хёнджин глянул на часы с кукушкой. Он не знал, сколько времени они показывали, но вчера Ликс сказал ему: "когда эта стрелка будет вот здесь, будем есть вафлю!". Стрелка отмечала полдень, как и должна была. — И где же ты, светяшка? — спросил Хёнджин у пустоты, странно, но ему не ответили, — Эй? ⠀Страшнее темноты для него было одиночество. Его скрасила только вылетевшая из часов птичка, воркующая себе что-то под клюв. Он не понимал по-птичьи. ⠀Голод расцвёл под сердцем. Но Хёнджин его подавил. Сегодня он хотел украсть не еду. Ему нужно было то, о чём грезили его запястья. Он побрёл до столовой, думая об отчаянии и о блеске металла. ⠀Феликса и здесь не было. "Куда ты делся?". Почти свалившись за стол, Хёнджин царапнул тарелку острой вилкой. Дети вокруг него уже допивали ледяной чай с резиновыми кусочками лимона и расходились. Он проглотил рисовую кашу и залил в горло безвкусную жидкость. Только цитрус кисло ощутился в зубах. Похоже на вкус ржавой крови. Хёнджин прикусил нижнюю губу, высасывая из ранки красную каплю. Да, похоже. С мыслями о крови, о большой-большой луже крови, он тихонько спрятал вилку под футболкой и зажал резинкой штанов. В карман не получилось, один был порван, второй занят игрушечным котёнком с пушистым хвостиком. ⠀Этого зверька Хёнджин нашёл в большом ящике со старыми игрушками. И поселил у себя, чтобы показать Феликсу. Тот бы засиял улыбкой, увидев милого кота с пушистыми ушками и розоватыми лапками. Он же всегда брал с собой в кровать какую-нибудь игрушку, так легче засыпать. Хёнджин уже придумал ему новое прозвище. "Сопящий котёнок" — подумал он. У Ликса мило ломался голос, словно мурчал. "Наверное, я не успею тебя так назвать...". ⠀После столовой кричащие дети шли гулять. И только Хёнджин шагал до спальни, чувствуя холод вилки тазовой костью. Дверь отворилась с бесячим визгом. Пусто. Без друга Феликса сердце поднывало, нутро сжималось и взрывалось. Хёнджин дошёл до туалета с зеленоватыми кабинками. Он застыл у снежной раковины с пыльным зеркалом. И поднёс вилку с запястью, лелея внутри желание ещё хоть разок взглянуть в мерцающие космосом зрачки Ликса. ⠀Острые зубцы впились в кожу. Хёнджин замычал сдавленным стоном и сжал металл в пальцах, глубже вонзая его к венам. Нервы сверкали током. Наконец вилка добралась до плоти. Кровь потекла ниточкой и капнула в раковину. Мальчик разодрал руку, размазал красноту. Он занёс острые иглы над испачканным запястьем, готовый проткнуть себя насквозь и выцарапать голубые кровеносные нитки. Но ему не позволили. — Ты что творишь, лунный принц?! ⠀Вилка звонко стукнулась о кафельный мокрый пол. Феликс налетел на неё, как хищник на добычу, и скрыл в кармане. А Хёнджин запустил руку в свой. — Зачем, ну?! Дай, я промою! — от его век до подбородка стекали прозрачные бриллиантовые полосочки, дорожки сверкающих слёз, — Глупый ты! Вот что я буду делать без тебя, а, друг? ⠀Ликс смывал бледно-розовые пятна сочащейся из-под крана водой и плакал. И Хёнджин заплакал. Увидел след розги на острой веснушчатой щеке. — Тебя били? — хныкая, шепнул он. — Да, я сегодня две вафли принёс, заметили, — Феликс взглянул в рубиновые роговицы, — но ты только не расстраивайся, одну я сберёг для тебя, — и улыбнулся так очаровательно, что Хёнджин всё же расстроился, жалко. ⠀Он повис на раковине, зарылся лицом в чужую горячую грудь и смочил пальцы под краном. "А я сберегу тебя". Мокрая ладонь легла на израненные лопатки. Ликс вздрогнул и замер. Еле ощутимые прикосновения одаривали стянутые раны прохладой, подтирали ползущие под футболкой капельки. Феликс сладко вздохнул и запутался в длинных волосах Хёнджина, что пахли мылом. — Даже не думай о том, чтобы умереть, — обласкал он и выключил шумную воду. — И ты... ⠀Ватный Феликс переплёл их пальцы и потянул за собой. К своей перевязанной лентой постели. Он усадил Хёнджина на простынь и закопошился в тумбочке. В картонной коробочке лежала хрустящая вафля. А в кармане трепыхалась окровавленная вилка. Её Феликс забросил под кровать, дабы больше никогда не вспоминать. — Знаешь, кто ты? — промямлил Хёнджин, поедая вафлю, — Сопящий котёнок, — он отломил половинку десерта и приложил к губам Ликса, тот заглотил сладость. ⠀Мальчик достал из штанов маленького мягкого котика. Феликс, увидев его, заблестел. — На, — он отдал игрушку и сам сверкнул озарной детской забавой, хихикнул. — А ты персик, твоё лицо розовеет. — Я просто стесняюсь, — Хёнджин спрятался за ладонями, — прости... Ты меня опять вылечил. — И теперь тебе совести не хватит вскрыться, персик. ⠀Осадок избиения затлел в воспоминаниях. Больно, но рядом с Хёнджином вспоминались ещё и съеденные вкусности и чёртовы клички, почти щенячьи. Феликс осторожно открыл сакуровое лицо. Он глядел на родинку, уютно греющуюся под веком, вслух нахваливал её, водил мизинцем. — Не хватит, сопящий котёнок. ⠀У Ликса в животе крутились крошки вафли. В сердцевине нежился ластящийся комок, выветривающийся изнутри приятными касаниями. Дети распластались по узкой кровати, болтая о какой-то чепухе. Их улыбки отпечатывались на склерах. Их мигания, как отсветы светляков, рассеевали тусклую темноту. В спальне болталась лишь одна энергосберегающая лампочка, и сберегала она свою энергию настолько, что почти всё время висела выключенной, а когда загоралась бросала совсем не заметные частицы света. Но у Хёнджина и Ликса нашлись свои свечения. Яркие, обволакивающие белки чистых озёр глаз и опаляющие изнутри. — Совести не хватит...27.06.2018. Скомканные одеяла греют чёртовых мальчишек
⠀Хрупкое юное тело суетливо ворочилось в постели. Ночи июня пронизаны духотой. И лишь в детском доме было холодно, как в самом промозглом январе. — Джинни, ты спишь? — прошептал Феликс над кроваткой, боясь разбудить, хоть и знал, что сегодня заснуть тяжело. ⠀Укутанный одеялом шевельнулся. Не спал. Впускал к себе в укров. Позволяя мальчишке прилечь рядом, Хёнджин укрыл его и вжал в свою шею. Он ответил, почти не слышно: — Нет, думаю о тебе... ⠀Тяжело. Сон улетучился. Сердца боязливо стучали в рёбрах. Гортани высыхали. Сегодня мысли друг о друге грели сильнее одеял. Сегодня они должны были уйти. Сбежать из приюта, провонявшего детскими извиваниями, страданиями, плачами и обречённым хохотом. — Так холодно, — Ликс теснее примостился к Хёнджину. ⠀А тот обхватил руками его спину, закравшись под футболку. Жаркие ладони мазали по коже своё рваное пламя. Он только и сумел промолвить: — Ты такой нужный, не замерзай, снежинка, — такое у Феликса было прозвище в эту ночь, потому что слишком белый и ледяной, и худой, — и не тай. ⠀Дрожь, разбегающаяся мурашками, щекотала конечности. Ещё чуть-чуть, ещё немного и они покинут это место. Станут истинными дворовыми зверьками. Хёнджин долго думал об этом, он построит им крепость из одеял в каком-нибудь сером дворе, будет таскать деньги у прохожих, клеить бумажки, продавать барахло со свалок, всё же мысли о Феликсе лучше. Пока он глядел на солнечного ребёнка, а уже потом будет страдать. И уже не от избиений и пыток, а он тягот устрашающей взрослой жизни. ⠀Со всей своей силой он желал для Ликса жизни лёгкой, как та мятная сигарета, что он попробовал в запертой на два замка и кусок фиолетового пластилина кабинке туалета. Старшие поделились. Самое глупое и кошмарное, что ему понравилось. Придётся красть не только кошельки, но и пачки сигарет у мирных людишек. Многообещающая взрослая жизнь для тринадцатилетней сиротки-отброса. — Пора, Ликс, — тихо сказал он и вылез из кровати. ⠀Он крайний раз бросил взор на негреющее одеяло, что никогда не было тёплым. Удивительно, сейчас оно казалось таким облачным и горячим. "Пока-пока, нам пора" — Хёнджин в мыслях попрощался и повёл друга к двери. Тупая, по-настоящему тупая оплошность не заперать её. Детишкам следовало разбегаться букашками, вот же глупцы. Чего они терпели? Чего не испарились в пелене тьмы? Может, это просто Хёнджин был глупцом? ⠀Трепещащий страх уже начал обнимать его длинными руками, вылитыми из черноты. Он понадеялся, что это Феликс ласкался. Цеплялся за его пальцы и ладошкой теребил предплечие, потому что и самому было кошмарно страшно. Хёнджин пытался слиться с шорохом воздуха и не разбудить ораву спящих. Открыв дверь, медленно, впуская потоки бледного света в комнату, он юркнул в узкую щель. Ликс за ним. ⠀"Хоть бы всё получилось, хоть бы, хоть бы, хоть бы...". Хёнджин не умел молиться, но вспоминал, что когда-то их этому учили. "Отче наш, сущий на небесах..." — немо тараторил он. Был готов поверить в любого бога и продать душу дьяволу, лишь бы никто не заметил их. Предатели-фаланги тряслись. И Феликс явно чувствовал это, стараясь успокоить телесную дрожь своими пальцами, такими же хрустящими и треморными. ⠀Железная дверь с геральдическими лилиями парадного входа была заперта. Догадались щёлкнуть ключом. Но она была и не нужна. Мальчики сюда пришли только за куртками, ведь осенью будет холодно, а зимой ещё хуже. Хёнджин стянул с крючка свою, мышинную, и Феликса, серебристую. Они все одинаковые. Но фамильная кривая вышивка "Ли" делала одну из множества особенной, самой милой и красивой. Откуда у них фамилии, кто их бросил, плевать, уже бросили, уже не вернут. Ликс не надел куртку, сжал в руках. Меховая опушка, похожая на лисиный хвост, щекотала пальцы. Хёнджин стянул с крючка и чей-то шарф, извинившись в голове перед его хозяином, но Ликсу нужнее. Он быстро обмотал длинную вязанную полосу молочного цвета вокруг тощей шеи и спрятал снежный нос. — Снежинки тоже мёрзнут, да? Не холодно? — Тепло, — Феликс в ответ накинул на плечи Хёнджина его куртку и распушил рыжий воротник, — снежинки тебе пойдут. — Пошли... ⠀Руки слились воедино. Их бы не расцеплять, и бежать себе неуловимо и неслышно по коридору, ведущему в столовую. Там было окно. Там был выход из гадкого лабиринта плохих воспоминаний. Или вход к новым, ещё хуже. ⠀Тёмные силуэты добрались до пристанища, что воняло полусырым рисом и дешёвой противной рыбой. Светило невкусной еды с двумя только спасениями — шариками из риса и вафлями. И третье — Феликс, вечно оставляющий, сберегающий, всё на потом, всё с Хёнджином. А крупу он никогда не доедал, мутило. ⠀Замотанный в шарф Ликс мог видеть только лунные отблески в окнах и спину Хёнджина, видел насквозь, видел каждый увядший синяк и умерщвлённый шрам. А Хёнджин, оборачиваясь, видел чёлку на светящихся обведённых веснушками глазах, скрытую за шарфом, мягким на ощупь, но волосы всё равно мягче. Они шёлковые, если расчесать, это Хван и делал, возюкался с прядями, переплетая в косы и хвостики. Если бы эти чертяги не задыхались от побега, то лежали бы, греясь в одеяле, одном на двоих. Феликс бы залез к Хёнджину и прилёг ему на грудь, а тот бы игрался-развлекался с его волосами. Всё, что детям было нужно. Всё, и ещё счастливое детство. Этого не нашлось. ⠀Широкий подоконник был разрисован карандашными рисунками. Ликс оставил после себя цветастого единорога и букет одуванчиков. А Хёнджин нарисовал кривое солнце. Плохо у него выходило рисовать, но глядя на то, как Феликс старательно с высунутым языком выводил свои каракули, ему тоже хотелось. ⠀Пластик скрипнул от забравшегося на него Ликса. Хван открыл окно, расковыряв ручку обрубком голубого карандаша. Стекло раскрылось, впуская в столовую сумеречный летний ветер. Бьющаяся ноющая грудь заполнилась свободным воздухом. Пульс страстно разыгрался. Вольно так. Попрощавшись со своими художествами, Феликс с улыбкой выпрыгнул на мягкую траву. А Хёнджин плюнул на своё уродство и спустился следом. ⠀С наброшенной курткой жарко, но снять её он не мог. Ликс ведь одел, его милая снежинка. Да и холодно таки, даже в июне. В этом году лето отчего-то хладное. — Эй, не замёрз? — Жарко же. — Холодно! — Хёнджин укутался лицом в лохматый воротник, — Ты совсем хладнокровный! ⠀Феликс захохотал. Его спасал шарф, закрученный в три слоя, и скомканная куртка, греющая запястья, как муфта. И совсем не спасало, не грело, но заново пугало то, что им некуда идти. Минутная радость от свободы сменилась на скатившуюсь хрустальную нить слезы. — Джинни, и куда мы теперь? ⠀Хёнджин то ли прозевал, то ли просто забыл, когда Феликс начал его так называть, но эта кличка, пожалуй, самая любимая, по-особенному. Он приник ближе, уводя от дурных страхов к высокому забору, в щели которого легко могла протиснуться кошка или дворовый ребёнок. — Мы плутать. ⠀Хоть и боязливо и даже немножко больно, но здорово. Ныне они дворовые щенки. Ликс рычал себе под босые ноги, Хёнджин тёрся об его ключицы щекой. Соприкосновения кожи порождали в груди что-то сахарное. В них было что-то от собак. Ласка, или обычное зверство, но было. Плутающие брошенки.28.07.2018. Волчий клык в отражении лужи
⠀Дыхание схватывало. Удавалось вздохнуть через раз. Бок царапался о мусорный болотно-рыжий бак. Где-то на мусорных пакетах шоркал острыми лапками кот, ненужный этой вселенной. Спёртый воздух тянулся к горлу. Трещало в груди. Кот тяфкнул. Феликс, испугавшись, вжался в локоть Хёнджина, сидящего совсем рядом. Спины обжигались о кирпичную стену. Старые футболки давно порвались. На них много дырок, грязных пятнышек, но они всё ещё болтыхались на исхудавших телах. ⠀Фыркание и чирикание животов переплеталось в смятую песнь. И Ликс мирился, даже забывал, и забивал свой голод, мельком ударяя слабой рукой по телу. Ведь с ним рядом Хёнджин, что всегда сможет ему улыбнуться, жестоко забив и свою боль, плывущую по кишечнику жёлтым соком. Он взглянул в прикрытые веки, дрожащие от вялости, усталости. ⠀Вчера Хван украл у милой дамы в шляпке бумажник, хватило на воду и один съеденный друзьями пополам шарик из риса в дешёвой, пропахшей подсолнечным маслом закусочной, но там рис вкуснее, чем в проклятом детском доме. Нашёл в переулке недокуренную сигарету разбитое горлышко бутылки, ставшее верным спутником-оружием. Сегодня пронзил острым куском лапу дворового пса, что пытался цапнуть Ликса и выгрызть торчащую кость из его молочной голени, разозлила, тварь. Может быть, зверь просто тоже голодал... Жалко, но пробуждённая в душе яростная тьма уже свершила свою кровавую кару. Только совесть ныла. ⠀А Феликс утром стащил из супермаркета кусок хлеба и затолкал в хныкающего из-за ранненой собачки Хёнджина, не оставив в себе и крошки. И съел горсть грецких орехов, которую Хёнджин собрал для него с пышного изумрудного дерева, будто волшебного, из сказки. Долго они так слонялись. ⠀Под ногами переливалась лужа пролитого пива. В ней что-то искристо сверкало. Бессильно Феликс попытался дотянуться до этого "чего-то". Он дёрнул ногой с неглубоким укусом. Оголённые пальцы были покрыты ссадинами, прилипшими камушками, следами асфальта, стирающего кожу, пылью, а на щиколотке даже пластырь нашёлся. Хёнджин купил на остатки краденных денег и заклеил жгучую ранку. Больше не жгло. Ликс достал до мерцающей безделушки и подцепил босой ступнёй. ⠀Это был бензиново-розовый диск для приставки. Часто ли такие чудеса-сокровища находятся возле мусорок? ⠀Феликс всё равно не знал, что это такое. Но красиво же. Внезапно дыхание прекратилось. В пиве отразился пугающий шорох. Лежащий на плече Хёнджин купался в сновидениях, не слышал. А Феликс надеялся, что это кошка спрыгнула с бака. Послышались голоса, близко. Ещё ближе. От задержанного в лёгких кислорода было слышно даже дикую дробь грудного органа, готового разорваться от волнения и тревоги. — Пф, я был крут, я уделал тебя, гонки — не твоё! — кто-то громко хихикал. — Крутой-крутой, ха-ха, — кто-то гордо смеялся в ответ. ⠀Ликс спрятал и потерял свой взгляд в наэлектризованных прядях, что солнце выпалило в рыжевато-русый. Он обнял Хёнджина так туго, как только получалось у хлипкого детского тела. Приближающиеся голоса обрывались жалкими всхлипами и нарастающим пульсом, чувствовавшимся в перепонках и висках. — Я отыграюсь, Бинни, — опять смех, звонкий, — я... ⠀Очень-очень близко. ⠀Сквозь дрём Хёнджин ощутил щиплющее давление и треск волос. Его грёзы растворились в появившейся перед глазами жизни. Отчаянный и перепуганных до ряда инфарктов Ликс зарывался и нечаянно кусался над ухом. А напротив, в хлюпнувшей луже с расходящимися пивными кругами, стояли два мальчика, чуть старше. У одного в руках ютился музыкальный плеер с шумящим блэк-металом через большие наушники, у второго все костяшки были расписаны переводными татуировками. — Вы... кто? — спросил юнец с наушниками. ⠀Медленно шагнув ближе, он присел на корточки. На его шее болтался шнурок с волчьим клыком. Светился в темноте неоновым зеленоватым и рассыпал вокруг блики. — Ребята... ⠀Его ладонь легла на взъерошенные макушки. И трепетно погладила. По капиллярам прошлись потоки огня. Парнишка с гремящей подвеской-зубом улыбнулся. Уголки его губ медленно поползли вверх и засияли: — Я Бан Чан. ⠀Осмелившись, услышав добрый голос, которому хотелось довериться или хотя бы услышать его ещё разок, Феликс посмотрел. Посмотрел. В карие глаза, заполненные блёстками. В добрые глаза. — Не бойтесь, — до сведения скул нежно шепнул Чан, — вы потеряшки? Или дворняжки? ⠀Смешок, живой и ребяческий. Хёнджин кивнул на "дворняжки". Он сжал ладонь бродячего солнечного луча и усмехнулся тому, как им подходило звание бездомных щенков. И тяфкнул певучим голосом: — Хёнджин. — Феликс... — а вот его голос сломался, бархатно сорвавшись на имени. ⠀Цветущая пионами внутри надежда колыхалась и набухала. Дети видели в Чане такого же дворового. Дети перестали бояться. — А это Чанбин, — разрисованный переводками мигнул и помахал, — пойдёмте, мы позаботимся о вас... — Бан Чан протянул им ладони, тёплые. ⠀Надежда — чудна́я вещица. Не лучше найденного среди хлама диска в приставку. Ласковый Хёнджин и звёздный Феликс схватились за свою надежду. И их повели в залежи газет, разбросаных по полу возле газетного столика и накормили мелкими кукурузными колечками с молоком. Хлопьями. Ликсу понравилось. Хёнджину было сладко. Чанбин игрался в игру, что Феликс подобрал из лужи, стрелялки какие-то. Разливался победным хохотом и подсыпал хлопья в тарелки. ⠀А Бан Чан пристроил уличных мальчиков в квартирку, оформленную на бедолаг-сироток. И научил волчьему гавканью. Глухое "вуф-вуф" отпечаталось на молочной кромке, на кружках с выпитым до последней соринки чаем, на постели, мягкой и большой с согревающим белым одеялом. От приютских пищащих зверьков осталась их связывающая узами и румянцем дружба и что-то от собак. Насмотрелись на мягкие сотканные игрушки. И залаяли, дураки-волчата.15.09.2018. Хлопья
— Проснись, Ликс, ну просыпайся! ⠀Простынь с нарисованными мятными цветами мялась под сонным унылыми костями, до которых доставали ножами протяжные зовы Хёнджина. Зевота сковала в плен. Феликс не желал вставать. Он хоронил себя в подушке. Обсыпающие светлое лицо крохотные стеклянные бабочки тускло светились. — Ликси-и! — ныл Хёнджин над этими бабочками, драматично вздыхая. ⠀А обычно его было сложно высвободить из постели. Тонкие длинные пальцы, пахнущие клубничным гелем для душа и фруктовыми духами Феликса, одолжил, щекотали виднеющиеся веснушки. Блаженный аромат, обволакивающий тело. — У тебя день рождения, забыл? — Хёнджин завалился рядом с Ликсом, не переставал касаться, проникал почти к хрящам, топил в своих приятностях, игрался. — А ты меня ещё не поздравил, — выжег прямо на раненном сердце сонный ребёнок. — Как нагло! Я пытаюсь! ⠀Наглый мальчик засмеялся, пока его ласкали и заставляли звенеть, улыбаться ярче всех звёзд и комет, собранных в банку. На стенах квартиры появлялись плакаты, разноцветные, глянцевые, Феликсом рисовались маленькие открытки, желающие хорошего дня, настроения, счастья... И Хёнджин тоже нарисовал ему открытку сегодня. Выкопав друга из одеяла, он раскрыл её и положил прямо на его нос. Домиком, таким, вроде уютным, Ликсу точно понравится. ⠀Он взял открытку и разглядел корявый почерк без рисунка: "на вырост". Плевать, что Хёнджин не решился сотворить на бумажке никакого шедевра. Плевать, что Феликс не понял, что значили эти слова. Он понял, что они от сердца, всего, целого, вишнёвого. Понял, что Хёнджин чмокнул его в лоб прохладными, мокрыми, мягкими, пухлыми, шёлковыми, тюльпановыми, невесомыми... губами. Глотку перевязало на миг поцелуя. Самого-самого первого, нежного-нежного, самого искреннего на всём свете. Феликс еле сдержался, чтобы не расплакаться. — С днём рождения тебя... — ладно, ну и что, что не сдержался, пусть плачет, — плакса, — отрезал Хёнджин. ⠀И тринадцатилетнего мальчонку это по-детски возмутило: — Что?! ⠀Не успел вспыхнуть спичкой. Ведь Хван исчез. Всё приснилось? Даже наивный чувственный поцелуй? ⠀Нет, сны не бывают такими прекрасными. У Ликса только кошмары. ⠀Сорвавшись с кровати, он побежал в коридор за Хёнджином. Тот лыбился возле ряда торчащих из стены крючков, вкрученных Бан Чаном шумящей дрелью на прокат. На двух висели приютские куртки с меховыми опушками, которые пора бы выкинуть нахрен вместе с воспоминаниями, но они грели осенью, их жалко. Ещё шарф, на который Чан прицепил брошку с сердечком. И ещё на одном блестела чёрная косая куртка из искусственной кожи, без рукавов и со сверкающими серебром замочками, заклёпками. Хёнджин, не переставая улыбаться, кивнул в сторону косухи: — Твой подарок. ⠀В плоти завели ромашки. Так это чувствовалось. Феликс закусил губу. Дурное самоизувечение. Высохшие капли слёз украшали его скулы узорами. Их Хёнджин стёр косияшками, а Ликс его обнял. Внутри него царила буря, перехватывающая и пробирающая. Ожившие на позвонках блошки поползли вниз. Невероятно проникновенно, неописуемо приятно. Подаренная куртка "на вырост", что это, если не самая радостная радость? Феликс уже хотел таскать её на костлявых плечах, лазать в ней по гаражам и деревьев, запрыскать её своей парфюмерной водой с нотами абрикосов, яблок и персиков, невзначай перемешать с одекалоном Хёнджина, пахнущим кедром и лавандой, любить её. И это слово "любить" прокрутилось в его мыслях, застряло там, мешая насладиться сполна долгими объятиями. ⠀Руки Ликса переползли со спины на шею, почти что повисли. Хёнджин уложил ладонь на его бок и закурил сигарету. Успеет и ещё одну выкурить, настолько Феликс ластился к нему и не хотел отдаляться. Он выдохнул дым, потерявшийся на потолке. Рановато начал себя губить. Воздушный, как сладкая вата, мальчонка в его руках ощущался так необычно правильно. Или это всё неправильно? Но он такой прелестный. Невозможно отпрянуть. — Спасибо, Джинни. — Пх, миленько, — изо рта вылетели серые потоки и искренняя улыбка. ⠀Забавно, Феликс впервые подарил ему подарок, свою дружбу, а Хёнджин ему куртку на вырост, жаль, так и не вырастет. ⠀Переплетённые ладони, прорывающееся сквозь серые облака солнце, невидимые ниточки, повязанные на безымянных пальцах. Они крепчали. Наливались цветом поцеловавших губ. Феликс навсегда запомнит этот цвет, коим покрасились губы поцеловавшего его лоб Хёнджина. ⠀Счастье тлело в трахее, выкашливалось и высмеивалось. Хван вёл именинника к праздничному торту. В кухне стоял запах шоколода. А на столе нежился бисквит из какао, посыпанный розоватыми, жёлтыми и небесно-голубыми кукурузными хлопьями. — Поешь, Ликси, вдруг не вырастешь. ⠀Не вырастет. Но безудержное восхищённое упоение выливалось из него бурными потоками. Он не удержался. Обнял так крепко и резко, что мальчики просто повалились на пол и взорвались певчим хохотом. Может быть, Феликс и не съест даже половины вкусности, что Хёнджин суетливо выготавливал ночью, отмеряя шоколадный порошок по песчинке, но попробует съесть как можно больше, попробует перебороть возмущения желудка, больного живота, расстроенного и не желающего. ⠀Ослеплённый озарением Ликс подарил свой первый поцелуй щеке Хёнджина. Впился в блистающую родинку. Не успел спросить, а можно ли. Потерялся в своей эйфории, по-детски легкомысленной, простой и чудесной. — Подари мне такой же и в мой день рождения, — тихо попросил Хёнджин, мечтая. ⠀И Феликс подарит, обласкает. И полюбит.30.10.2020. «А мы скучали!»
⠀Роясь в шкатулке с кольцами, лохматый мальчишка всё пытался найти грёбаный медиатор, что Хёнджин потерял и мог потерять везде. Он неторопливо гладил чёрные покрашенные волосы, связывая хвост. И пропажа его совсем не заботила. — Не могу найти, Джинни! — Феликс оглянулся, испортил все старания друга. — Что ты так переживаешь, погнали уже, у Чана их дохрена. Не отставай! ⠀Цепочки на джинсах и кожаных куртках гремели, как фейерверки бенгальских огней. Хёнджин схватил за локоть. С костью, жёсткой, обтянутой кожаной плёнкой бледноты. Он побежал, металлические звенья ещё громче залязгали. Феликс им подпевал, насвистывал себе под нос что-то музыкальное. В кармане джинсов у него мялся бумажный зелёный самолёт, это Чонин сложил, самый младший волчонок, шуршащий бумагой. И на нём были расписаны гитарные табы для Хёнджина. "Да не забуду я!" — твердил он, а Ликс всё равно их переписал. ⠀Они рассекали извилистые переулки, пролетали пешеходные переходы на последних секунд зелёного, махали автобусам и зверски улыбались летящим в лицо кленовым листьям. И вот добрались до подъздной двери, протопали по лестницам с шахматной плиткой и каплями краски, похожей больше на зелёнку. Такие кривые перила нужно лечить. На двери, у которой они старались отдышаться висела клейкая лента "할 말을 내뱉지 퉤 퉤 퉤 소리꾼". Хёнджин стукнул по маркерным закорючкам. — А мы скучали! — шумели дети. ⠀Среди них Бан Чан, отец дворов, Чанбин, перемешивающий ягоды в кастрюле со спаленным дном, Чонин, бросающий кубики на поле настольной игры, правила которой придумывались на коленке, на ходу, на поцелованных щеках и лбах, и на ярко-мандариновом зонтике, за которым Джисон рубился в приставку Чанбина и проигрывал. И ещё медведь, большой, мягкий медведь. Хёнджин с Ликсом никогда не видели таких игрушек, "прикольных" на их ребяческом. А рядом с медведем стояла электро гитара, увешанная стикерами, и её белая акустическая подруга с совсем новым посеребряными струнами. — Хёнджин, эту я дарю тебе! — Чан налетел на его спину. ⠀Он долго-долго благодарил, а потом сидел и мучился, разыгрывая свежие железки. На его "чёрт, я не помню ту песню..." Ликс протянул самолётик с кучей цифр. И Хван сыграл простенькую мелодию под громкие хлопания в ладоши, белые, тёплые. Собачьи, короче. ⠀Кубики прыгали по картонке. На неё капало ароматное варенье из тыквы. Рукодельник Чонин сплетал из шнурков ожерелья. У Джисона забрали игрушку, печально. Сынмин вчитывался в правила игры, а они были зарисованы чёрным фломастером. — Как умно, Чани... — вздохнул он. — Напиши там стихи белой замазкой! — Бан Чан протянул ему корректор. — Напишите там аккорды! — психовал Хёнджин, пока лежащий в его ногах Ликс наслаждался корявым музицированием и легонько пинался в бедро Джисона. ⠀Тот спасался зонтиком. Хорошо было. Без заморочек и правил, по крайней мере. Чан сам сел за свою гитару, подключив к усилителю. Слившиеся акустические и электрические звуки заполонили комнату и превратили пространство вокруг в цельный концерт. На балконе оперно пел кот с белой шёрсткой и разлившейся по ней ржавчиной. Ликс заметил сверкающие позолоченные глазки. Он медленно открыл окно и взял зверя на руки. Мурчание. Так и не понял, это был его живот или кот... ⠀Под фальшивящую музыку импровизированный рэп Джисона Ликс гладил животное, перебирая пальчиками оранжевые шерстинки, напоминающие мех с приютских курток. Кот выпрыгнул из его рук и забрался под зонт, пригрелся у коленки Хана, обнажённой дыркой в штанах. — О! Ты выбрал меня, пушистое создание! — удивился мальчик и принялся душить бедолагу-дворнягу своей забавной нежностью. ⠀Он задел бедром блюдце с вареньем, что пролилось на футболку Сынмина. Тот дрогнул и толкнулся в Чонина, спутал его браслет. И Чонина пошатнуло к Бан Чану, который задел грифом гитары грудь Феликса. А Феликс рухнул на голову Хёнджина. Ну, сложно, конечно, но без заморочек зато. ⠀Целую минуту все собравшиеся вместо с котом не шевелились и не издавали ни капельки шума. Поразительно для буйного Джисона, что за эту минуту мог успеть научиться играть на двух гитарах, ещё четыре раза проиграть в "Takken", выслушать от Чанбина ворчливое "не трогай мою малышку!", перечитать все газеты, валяющиеся на полу и найти себе друга на Луне. Хотя зачем на Луне, когда вот они все, здесь. ⠀Ликс дышал Хёнджину в темень. Одна дурацкая мысль застряла в мозгах: "А твои волосы выцвели ещё сильнее...". На желудок с рисовой кашей и хлопьями давила гитара. Он ел, когда всё было вот так вот, что даже хотелось умереть, ведь лучше, чем в кругу волчат не будет. Хёнджин опрокинул голову и глаза его врезались в распахнутые радужки с поволокой изумрудного. — А ты не думал покраситься, Джинни? — выпалил Феликс, не двигаясь. ⠀В тот день волосы Хвана перестали гореть, ведь окрасились орехово-русым дешёвом осветлителем, куда ещё светлее. В тот день у него появилась гитара. В тот день было по-осеннем тепло. Ликс любил такие дни, но ещё больше ценил летние. И он выплюнет их, как баблгам, чтобы зажевать новые. ⠀Но не во всех он будет сверкать, как сейчас. А в каких-то его совсем не будет. Если бы Хёнджин об этом знал, он бы покрасился сразу в пудрово-розовый и набрал бы Феликсу ванну из молока. Они бы были, как две хлопушки, растаяли бы вместе. — Я выиграл! Наконец-то! Да-а-а! ⠀В памяти так и сохранилось: ⠀Я выиграл! ⠀Это вам всем — шнурочки! ⠀Кто стащил мою ручку?! ⠀Верни приставку! ⠀Джинни, здесь am, а не c! ⠀Да! Я хочу в светлый! ⠀И подстриги чёлку, тебе будет классно! ⠀Мур? ⠀Эх, Хёнджин будет скучать и улыбаться этим счастливым крикам. Преданно скулить этим картинкам, как верный волк. И выть летним временам.