Пока, пора,
Завтра точно будет лучше, чем вчера...
Пока, пора,
Разбиваемся о стены бытия...
© Bahroma — "Пока-пора"
⠀Дворовые коты умирали. Бело-рыжее создание вяло дышало, не могло подняться на сломанные лапки, подыхало. Дни растягивались вереницей. Ночи — чёрным шарфом вокруг шеи. Неделя ушла, забрав с собой три детских души. И ещё неделя пролетела ветряными бисерными браслетами. ⠀На ключицах Феликса висел и болтал я полупрозрачный шарфик цвета жёлтого безе, уберегающий от ветра. У Хёнджина такой же, только нежно-розовый. — Тебе не холодно? — М-м, — промычал Ликс и ткнулся белым-белым носом в Хёнджина. ⠀Сидели они в каком-то для кого-то, но самым любимым для волков обветшалом ярком дворе, режащим глаз кислотной краской на горке под серым небом. Где же дождь? Нет дождя. Только пелена серости, глубинная мутная дымка, отражённая в тёмных радужках глазниц бледным пятном. ⠀Чанбин крутил в ладони шуршащие металлические шарики и плевался несмешными анекдотами, смешащими мальчишек. Исцарапанная когтями бытия лавка, выкрашенная в лимонный, трещала от звонкого скрежета таинственных амулетов. Пурпурных, мятных, а ещё, кажется, среди шариков плясала ржавая скрепка, окурок и яблочная косточка. ⠀Сынмин с Чонином обнимались. Как ангел с созидателем. Пристроились они на жёлтой сухой доске с неразборчивыми надписями белой замазкой. Сынмин нашёл слово "пепел", "жизнь", "свет", Чонин вычитал "любовь", "вроде" и "тьма". ⠀Хёнджин с Ликсом втискивались друг в друга, сшиваясь алыми нитками, вонзая иголки под покров румяной от прохлады кожи, как невинные дети, влюблённые друг в друга. Или, может быть, не совсем невинные. Но такие же влюблённые. ⠀Феликс наклонился к Хвану, выпрашивая поцелуй у самых его губ. Усмехнувшись с шёпотом "лисик", Хёнджин засахарено чмокнул его: — Ты холодный. Не замёрз? ⠀Ветер августа резкий, пробирающий до дрожи, а Ликс просто холодный. — Нет. — Хорошо, — Хёнджин врезался в шею. ⠀Его речи, даже самые краткие и обрывистые, ласкали уши, словно гитарные переборы под плакучими ивами у реки. Блаженная картина, пропитанная прелестью живописного пейзажа. Феликс хотел бы оказаться там. Или где-то ещё, где угодно, куда бы позвала его любовь. ⠀Он цеплялся за руку Хёнджина, как за то единственное, что наполняло его жизнь счастьем, лёгким, как дым и аккорд am. А счастье, даруемое Ликсом, было ярко, как солнце. Феликс не ел. Долго не ел. Совсем ничего. Лишь пил хлорированную воду по утрам. А порой и про неё забывал. ⠀Живот ныл и кричал, прося разорваться из-за распирающих личинок. Ток и судороги разгуливали по всему телу, отнимая всякие силы, сдавливая изнутри. Поганое чувство, что ты в своём теле не один. Хотя внутри пусто. Слишком пусто. Плоть наливалась кровью и поедала сама себя. И не сдаться, и не отдаться, и не завянуть. Феликс ведь поклялся ему. Хёнджину. И Хёнджин ему клялся. ⠀Пролетело две недели, противных, голодных и холодных. После найденного трупа, висящего ёлочным шариком. Осень кралась, как кошмарное чудовище, следующее по пятам напуганного ребёнка с острыми клыками в желудке, грызущими плоть. Кленовые остролисты немели на ветвях, похожих на лапы монстров, а если глядеть на небо сквозь них, то они словно сетка его вен, сосудов, капилляров. И алая жижа внутри них ледяная. Чанбин, хмыкая, упрятал попрыгунчики и камушки, побрёл к подъездной двери. И по долгой лестнице с клоками пыли, приклеенными жвачками и каплями боровой краски. У юнцов осталось лишь одно пристанище, святыня, где было тепло. ⠀Старая, пустующая квартирка Бан Чана. ⠀Чашка только-только приготовленного зелёного чая с кисловатой заваркой дрожала в пальцах. Свет в комнате зеленоватый. Газетный столик тосковал без газет, что как всегда валялись на полу. Диван запачкан капелькой клубничного варенья, что Чанбин уныло растирал пальцем. Рамён на плите не кипел, а нервы и кровь... ⠀Чонин перегибал листы цветной бумаги. Пытался сложить кота. Не получалось. Бумажки комкались и улетали к распластавшемуся по плюшевому медведю Сынмину, что разворачивал их и исписывал стихотворениями. Печальными, тоскливыми, лишёнными вселенского счастья. Ну, может быть, только с его остатками, частичками. От Джисона, тихонько гремящего ложкой по банке джема, где-то в воспоминаниях. — Ини? — Хёнджин оживился на тёмно-изумрудном ковре с налипшими травинками мяты и увядшими лютиками, — Что лепишь? — Кота... — Клей поможет? — Чанбин протянул давно засохший тюбик с жёлтой ленточкой. ⠀Больновато. И клей не поможет. Слёзы упали с худых щёк с громким хныканием. Это Феликс, вжимающийся в спину Чонина. Воображаемые ангельские крылья щекотали нос, протирали капли. Чонин же небесное волшебство. А Феликс голодный. Живот связывался, как та лента на суперклее, в мелкий бантик. Ресницы промокали. Грустно без блистающего Джисона со сладостями и фокусами. Без Минхо с историями. Без Чана с чистым сердцем. ⠀Феликс грустил, пряча мокрые глаза. Хёнджин любил эти глаза, только не тогда, когда они плакали. Любил грызть красные яблоки, валяться в постели и целовать Ликса. Хёнджин ждал осени. Хотел покружиться с Феликсом под листопадом. Ждал зимы и хотел закопаться вместе с ним в сугроб. Ждал весны, чтобы пускать с ним кораблики по тающим лужам. Чего только не ждал. ⠀Но время, как на зло, до жути медленное, до трагичности не лечащее. Пройдёт сколько угодно времени, а Хёнджин не перестанет вспоминать, как Чан играл на гитаре, как Джисон хохотал, поедая карамельное мороженое, как Минхо кормил котов и глупо улыбался им. ⠀Феликс завалился на бумагу. Плач не прекращался. Газеты промокали. Там их куча. И ни для чего они не нужны. Просто серые книжонки с картинками. Хёнджин подобрался ближе, пробираясь сквозь них, и прильнул к Ликсу. Вместе рыдали. ⠀В квартире Чана всегда было тепло для детей. Даже жарко. А ключ всегда теплился в почтовом ящике. Вместе с горой открытой и оригами от Чонина. Листок в его пальцах скрутился в кривую кошачью мордочку. Оранжеватую, смятую и такую щемящую, что нутро изнывало. Он протянул её Сынмину. — Красивенько... — похвалил тот и нарисовал коту своей ручкой глаза и рот, — пусть улыбается. ⠀Бумажный зверёк вернулся к Чонину. Он разглядел поблёскивающие зрачки, милый носик и тёмную улыбку. Феликс позади хныкал. И Чонин заревел. Приник к Сынмину, что окольцевал его ладонями, запачканными гелевыми чернилами и свалился на медведя в газетное море рядом с Хёнджином, прижимающим к себе Ликса. — Неженки вы, только я тут машина, — хихикая, вздыхал Чанбин. ⠀Просто всё выплакал. ⠀Пальцы Сынмина прошлись по обесцветченным волосам ангела, запутались в тёмных отросших корнях. Когда-то эти пряди казались светлыми и сияющими, теперь простыми и безжизненными, блёклыми и аморфными. Свитер, сплетённый из бежевой пряжи завязался с чёрной майкой Хёнджина. Дети слиплись, склеились. На шеях слёзы, на руках блёстки, откуда только взялись? Быть может, Феликс осыпался? ⠀Плачущий Чонин размазал все свои ручьи из роговиц тёплыми пальцами и потянул за собой поэта, голодающего, щенка и "машину". Опять все перемешались и набухли, как кукурузные хлопья колечки в молоке. ⠀Дети на то и дети, что незамудрёные, как первые песни на аккордах, лёгкие, как вздымающиеся ввысь воздушные шарики. И все, как ленты, связанные в большой узелок. ⠀Нежились так вместе, впятером, в зелёно-жёлто-серой гостиной. Лежали на сотнях печатных строк с газетных листов и на блаженных стихах Сынмина в тетрадке, что терялась где-то в ногах. Грелись и грели. ⠀Осенью тяжело гулять. И воздух тяжёлый. И улыбки. ⠀Они вообще почти испарились. Изживали себя в постели с запачканными любовью простынями и подушками. А под ними были не зубы, не подарки от феи, даже не табак. Там были подложенные скомканные футболки, тряпки и разношенные джинсы. Что угодно, лишь бы лежать было помягче. ⠀От радости щёки Феликса розовели, а пятнышки веснушек дрожали. Теперь от них почти ничего не осталось. Только реденькая россыпь сахара. А в Хёнджине скука и жалость. Мало они радовались. ⠀"Прости, Джинни, так плохо... Может быть сказать? Не могу. Болит, всё болит," — Ликс пролёжива кровать, сжимая свой живот, — "я вру, я вру, вру тебе, ничего я не ем...". А Хёнджин ведь каждый день, каждое утро и вечер спрашивал. Но Феликс ему врал, он врал, врал ему и ничего не ел. ⠀Хёнджин на балконе выкуривал дешёвую сигарету с яблочным послевкусием. "Лучшее, что придумало человечество для Джинни," — думал Феликс, поглядывая через шторы. На лице появлялась уставшая, измученная, но искренняя улыбка. А лучшим для Джинни был Феликс, хоть его и нельзя закурить. — Феликси, — проронил он, заходя в спальню со звенящей зажигалкой, — ты кушаешь? Я не видел, чтобы ты завтракал. — Я проснулся раньше, Джинни. Я ел хлопья. — Пф, опять эти хлопья. ⠀Хёнджин завалился к Ликсу, обнимая его костлявое опустошённое тело. От него приятно пахло остатками парфюма. Он манил своей плавностью, хотя это была простая медлительная слабость. И у него мягкие пальцы. Такие, что Хёнджин отчаянно желал выпить уменьшина из сказки про Алису и упасть в них, как в одеяла. И раствориться в нежности. ⠀Он блеснул, поглаживая красиво разложенные по наволочке с нарисованными сухоцветами древесные волосы. Краска давно смылась, да и зачем красить, если любимый Джинни всегда будет укладывать прядь за прядью на подушку, перебирая в завитки и узоры, каким цветом они бы не сверкали, хоть тёмным, хоть кислотно-голубым. ⠀Феликсу не хотелось уходить. Не хотелось оставлять, а хотелось вечность пролежать в милых ему руках Хёнджина. Не столь мягких, сколько любящих. Но под кожей шевелились страдания, которые всё сложнее подавить, они сами давили и перекрывали кислород. Они будто бы всегда там ныли, утягивая в пучину. — Ты и влюбился раньше. Всё-то ты раньше, как восходящее солнце по утрам. — Но ты раньше сказал, что любишь меня. Я не успел, — тоскливо хихикнул Ликс, скучая по июлю. — Успей сейчас. — Люблю-люблю. ⠀Хёнджин прильнул ближе, мурлыкая за ухом Феликса: — И я тебя. ⠀И его "люблю" каждый раз ударяло по сердцу. По пустому желудку с уже молчаливыми китами, потому что они умерли, вымывшись на берега-кости. По теряющемуся сознанию. По струнам молодой души и белой акустической гитары. "Гитара..." — Может быть поиграешь на гитаре? — проныл Феликс. — Ты хочешь? — Мгм. ⠀Они вяло вылезли из постели и рук друг друга. Хёнджин достал из шкафа инструмент с причудливыми надписями, наклейками и присел на пол перед Феликсом. Его пальцы ударили по нижним струнам с, как иронично, высокими звуками. Ноготь упирался в басы и щёлкал по ним в мелодичном ритме, тянул за красные нити. Музыка спокойная, умиротворённая, рассеивающаяся по воздуху, проникающая в мозг, ласкающая его звучными дымчатыми шлейфами. А Чан играл на электро, с проводками и колонками. От воспоминаний его песен, что Хёнджин пытался повторить, и радостно, и плохо. И блаженно. — Мне так нравится, как ты играешь... люблю в тебе всё-всё. ⠀Феликсу совсем плохо. Каждое слово давалось труднее и тяжелее. В горле скапливалась тошнота, а виски дурманила головная боль с пульсациями и хрящами, вонзающимися в голову, как гвозди в живот. Бледен. Хладен. ⠀В его вены воткнулись незримые капельницы. Мяукающие ранки разлетелись по коже, как осколки стекла. Бархатную кожу на шее сжимала призрачная верёвка. Хёнджин продолжал гладить его слух красивыми аккордами медленной песни. Он улыбался с гложущей любовью. Мучительной. Такой, от которой на глазах Феликса пробивались кляксы жемчуга и испарины пота на лбу: — Джинни, мне так хорошо... и п-плохо... — М? Что такое? ⠀Он отложил гитару и вцепился в белые ладони Ликса. Почти бирюзовые, будто болезненные морские волны Австралии на тех самых магнитиках с холодильника. Он знал, что они никогда там не побывают. А море такое красивое на тех выцветших ободранных картинках. Он знал, что Феликсу бы там понравилось. — Мне с тобой хорошо. Но внутри так плохо, — длинные ресницы дрожали от вибрации опускающихся век, чесались и бесили. — Феликс, Ликс! ⠀Мальчик с каштановой отросшей чёлкой, прилипающей к лицу, к звёздному небу с блестящими точками, опустился на плечо Хёнджина: — Прости меня, пожалуйста... — За что? — продрожал Хван. — Я врал тебе. Я ничего не ел. ⠀Неплохой мир переворачивался, как песочные часы, и песчинок в них никогда не хватит, чтобы они успели подарить друг другу всю свою любовь. И все извинения. — Ликс... — Но мне хорошо, — Феликс улыбнулся и поднял счастливый, заплаканный, стеклянный, сияющий и прекрасный взгляд на Хёнджина, еле заметный румянец пробился к острым кукольным скулам. ⠀Тревога и дрожь. Трепет и лёд. Зелёное пятно на красном яблоке. Единожды вскормленный влагой цветок. Так ощущалась печаль. ⠀Нитка сорвалась с пальца Феликса и окунулась во мглу, затерялась там. Дёрнешь — и ничего, Хёнджин. ⠀Трещины внутри Ликса разрушили его. Пустошь поглотила до кусочка. А розовые крупицы жизни и искренней радости всё блистали на закате кожи. Красиво, но болюче. Феликс судорожно вздохнул. Забрал из кислорода снежинки пыли. — ... Ты лучшее, что случалось со мной, лучшие летние дни, с тобой... мне так... хорошо, — и он бездыханно заснул на его руках. ⠀Больше не проснётся никогда. Пульс стих, как зажёванная плёнка кассеты, как шипящая виниловая пластинка под иглой проигрывателя. Кровь пёстрыми струями-ленточками стекала с мёртвенно-белесых губ, завязывала зубы и клыки в букет, сохла и вновь размокала от падающих слёз Хёнджина: — Моё солнце... ⠀И в тот же пасмурный день солнце спряталось за облаками, и так и не показалось. Угасло в объятиях Хёнджина. ⠀Ликсу больше не больно. Никогда не будет. Ему навсегда хорошо. И только это побуждало Хёнджина брести и драло изнутри. Неизлечимо мучительно, до жути быстро и безнадёжно. Вокруг бедного тела в тёмном древесном ящике-шкатулке, к сожалению, не в ярко-розовом с золотыми блёстками и клубничными конфетти, летали бабочки. ⠀Хёнджин поймал одну среди могил, крестов и тысяч цветов с чёрными лентами. Такая же солнечная, как и Феликс. — Люблю тебя, мой лисик-Ликси, — сказал он и бросил мотылька в яму с горстью земли, — или может быть ты всё это время был ангельской бабочкой?... ⠀Отдалённые шумы планеты, да всей вселенной, не могли пробраться к Хёнджину. Благовония, недавний моросящий дождь, гвоздики, их запах тоже лишь фон. ⠀Глаза уставились на по-тихонечку скрывающийся в почве гроб. ⠀"Всё по-тихонечку наладится" — когда-то говорил Хёнджин. ⠀И вот он по-тихонечку протирал лицо и слабенько улыбался. ⠀После похорон и громких воплей детей, он так и остался сидеть возле чёрно-белой фотографии своего мальчика со светлыми проваливающимися под кожу веснушками и искрящимися глазами. — А знаешь, Ликс, мне... пожалуй тоже хорошо. С тобой всегда хорошо, будто так и должно было... быть. — Хёнджин трепетно положил на сероватую плиту яркое яблоко алого цвета с пятнышком золотца и ухмыльнулся куда-то в землю, – Я прощаю тебя. Конечно прощаю. И ты прости. И никогда не "прощай"... ⠀Ликс умер от обезвоживания. ⠀Кто-то остался без сердечного биения. ⠀Кого-то забили ножом. ⠀Кто-то повесился. ⠀Хёнджин долго-долго плакал, отдал много-много слёз полу, асфальту, плечам своих друзей и могильной плите с именем Ли Феликс. Мир его без Феликса — иссине-чёрная лужа с огрызками кровавых фруктов. У него остались куртки, футболки Ликса, куча коробок из-под хлопьев и рисунки в клеточных тетрадях, что Фел оставлял цветными карандашами только для Хёнджина. Здесь и красные сердечки, и цветочные поля, и улыбки, и взгляды, заполненные чувствами. Грустно, но красиво, и солнцем пахло. Его лучи блёкло светили в комнате каждое утро. Жалко. Но ещё верится в хорошее. ⠀"Странно. И как же пахнет солнце? Этот запах. Я ведь его чувствую, значит оно пахнет. Пахнет тобой, Ликси..." ⠀В серовато-зеленоватой комнате Хёнджина, нюхающего солнце, сидели ещё трое щенков: — ... Его сломили обвалившиеся плохие вещи. Ты не виноват, — шептал Сынмин, сидя на солнечной кровати. — Но я мог хоть что-то сделать... Прошло уже две недели. Не верится. Летние дни... — Хёнджин растирал замёрзшие руки и вздыхал по ушедшей поре. — Но мы же верим, — Чонин складывал самолётики, — в хорошее? — он плакал вчера ночью, и сегодня, и позавчера тоже, завтра будет плакать, но сможет засмеяться. — Мы всегда сможем засмеяться, — пережёвывая солёные чипсы, Чанбин толкал Хёнджина в локоть. ⠀Всегда смогут. Смогут. ⠀И даже Хёнджин, чья жизнь затерялась в потоке таких же унылых и просто существующих жизней без желтоватого света лучей. Он плутал, как истинный бродячий щенок, брошенный всем и всеми. Ну, только разве что не друзьями... Обвалившиеся плохие вещи. Суждено ли ему встать под поток хороших вещей? Суждено ли не сломиться? ⠀Сердце Хёнджина неслабое. Но пропускало удар за ударом и скучало. Живот непустой. Но ныл и мурчал, как умирающие коты. Всё тело ломило, а рассудок своровал его пачку сигарет и вышел на балкон. Затянуться клубами сероватого дыма с запахом яблок, цитрусов и ментола. — Он был самым ярким из нас. И улыбался, как... как... — Чонин задумался. ⠀"Скажи же это, скажи, что видишь это сияние...". Но Чонин не сказал. Но видел. Хёнджин проронил каплю слезы: — Как скопление ангельского света. — Да, он ангел! ⠀Они с Чонином два ангела. Один на небе. Один в постели. И оба светились. — А Джисон улыбался так, что весь мир дрожал, ха-ха, — Чанбин расхохотался, вспомнив, как Хан и Ликс съедали друг друга улыбками, — вечная борьба! ⠀Чонин проматывал на телефоне старые фотографии и видео, где собаки лаяли, а мальчики смеялись: — Помните, как они глазели на Минхо и оба пытались ему понравится? Джисон с его искрой. И Ликс с теплом... О, а вот мы все вместе, с Чани-хёном! ⠀Он показал фотографию, где у Хёнджина и Ликса один скейт на двоих, Сынмин и Чонин корчились под локтями живого лыбящегося Бан Чана, а Чанбин ластился под ярко-оранжевый зонт Джисона. Камера держалась на бутылке лимонада и чуде. ⠀Воспоминания. Воспоминания о том счастьи, что уже улетучилось — это либо то же вечное счастье, либо уже смертная тоска и боль. А воспоминания о боли — это вечное несчастье, та же боль. Хёнджин стёр следы плача, скучая за дворнягами-бродягами и заулыбался. Чонин протянул телефон ему. Пальцы, мокрые от хныканий, погладили экран, веснушчатое лицо Феликса, кудри Джисона и плечи Чана. Это всё ещё вечное счастье, лишь разбавленное тоской. ⠀Хёнджин промотал фотографии дальше, раньше, в июнь. У Чонина в телефоне коллекция воспоминаний и радостных моментов. Одни тоскливы. Одни заставляли улыбаться, другие рыдать по сотому кругу, обвязанному бантиком на запястьи и колечками от Феликса на пальцах. Но это хорошие воспоминания. Дающие веру в хорошее. А что им ещё остаётся? — А здесь они не улыбаются, — отметил Хёнджин. — Они здесь едят кислых червяков, ха-ха, точно, это ведь тот самый день, когда Чану стало плохо, — Чанбин хмыкнул и проглотил чипсы, — вот он, такой счастливый. — Потому что любит... — Мы все любим. — Все-все, — Чонин улыбнулся и опустился на бёдра Сынмина, тот взъерошил его белые наэлектризованные лохмотья одуванчика с тёмными корнями, похожими на огненные языки спичек — и всегда будем, правда? ⠀Хёнджин помедлил. Он прокрутил в голове несколько блестящих дисков, альбом AC/DC и бабочек, рождённых из тела Феликса. — ... Правда, — наконец кивнул он. ⠀Они будут. Может быть, чуть по-другому. Но любовь внутри них не умерла. Невинная любовь, заполоняющая тела. ⠀Осенью она их согревала. Сынмин с Чонином таскали друг друга в старшую школу и кормили собак. Чанбин изнывал в технаре-шараге. И все они продолжали по-детски улыбаться, значит всё и вправду было хорошо. Скотские смешки и самые крепкие объятия. И тлен чего-то упущенного, но всегда приторного, сладкого на душе. ⠀А Хёнджин бродил до своего колледжа, в квартиру с запахом фруктовых духов и до кладбища. — И снова привет, бр-р-р, сегодня холодно, Ликси, я замёрз, ха, — хихикал он, зарываясь в воротник кофейного пальто, — я принёс яблоко! ⠀Алый плод застыл на плите с вкрапинками тёмного цвета октябрьских туч. — Я так по тебе скучаю, мой хороший. Люблю тебя, во-о-от так! — он, играюче, разводил руки и неловко смеялся, будто Феликс сидел прямо напротив и слушал его с тем же смехом. ⠀Наверное, слушал. А что ещё делать ангелам? ⠀Хёнджин пригрел свои ладони на камне и замолчал. В его голове застывал бурный поток мыслей. Гром. Гроза. Молнии. — Жаль, что у нас... было так мало времени, — начал он с ливнем за радужках, — мы могли бы завести собаку. Как бы ты назвал её? Наверное, Минни!... Представь нас музыкантами, я бы играл на гитаре, а ты пел. Я слышал, как ты поёшь, Феликс, у тебя такой глубокий голос! Или ты бы стал... Кем бы ты стал? Я не успел этого спросить. ⠀Шмыгнув носом, Хёнджин задумался. Быть может, Ликс бы мог рисовать. "Цветочки какие-нибудь или природу, пейзажи!". Каляки, оставленные на клеточных листочках, заставили сердце заболеть. — Я тоже попробую рисовать пейзажи. Это... интересно. Хах, сегодня же нарою краски! ⠀Волнение захлестнуло. Грусть сожрала. Тоска расщепила на солёные крупицы. Как же без Феликса сложно и грустно. ⠀Чувства, всевозможные и невозможные, наполняли сердце тайфуном и цунами. Что-то такое с ним уже было. — Я так скоро умру без твоих глаз и солнечного света, Ликс. До скорой встречи, моя радость. Надеюсь, тебе всё ещё хорошо. ⠀Всё ещё семнадцать. Всё ещё излюбленный. И всё ещё пылающий огоньками звёзд. Ведь могила горячая. ⠀Хёнджин поднялся. И пошёл прочь. Могилы, серые камни, чёрные заборы и аромат дымящихся палочек оставались далеко позади него. И лишь один человек, спящий там, навеки залез в сердце, разжевал его, выплюнул и полюбил. Хёнджин взмахнул русыми волосами, разбрызгивая слёзы по ледяному воздуху. Руки глубже прятались в карманы и нащупывали там целую стопку фотографий, перепечатанных с галереи Чонина. Там Ликс смеётся и улыбается. Джисон светиться под зонтиком. И Бан Чан обнимается с любимыми детьми. Даже Минхо сидит и куда-то ухмыляется, шепчась с кошками. — Очень жаль, что времени было так мало... — вздыхал Хёнджин, обходя тёмные дворы с лужами грязи. ⠀Он хотел сказать пустоте что-то ещё. Что-то похожее на "моё сердце любит, и хорошо". Но тишь не достойна таких откровений. И Хёнджин просто заплакал. Снова. ⠀Потом и улыбнулся, прошёлся по извилистым переулкам, покачался на качелях, поглазел на лимонадные бутылки в супермаркете, даже до парка дотащился. А тот уже не зелёный, оранжеватый. ⠀К вечеру мальчик забредёт в квартиру к Чанбина с витающими ягодными ароматами. Там же найдёт и стихоплёта-Сынмина с рукодельником-Чонином, и кучу бумаги. Он будет рисовать акварелью Со, найденной в старинных залежах. Порождать на листах хаотичные яркие линии. И просматривать летние фото с живыми щенками. ⠀Они вспоминали своих друзей с улыбками. Значит, это хорошие, по-настоящему счастливые и такие детские воспоминания. Об улыбках, сладостях и улицах, которые пропахли тёмной кровью и солёным мясом. ⠀Хёнджин, шурша, снял синеватую куртку. На звук сбежались виляющие незримыми хвостами щенки. — А мы скучали, Джинни! — шумели мальчики. — И я по вам скучал, волчата!... Солнце спряталось во мраке туч, Но выглянуло из-за граней наших душ. Ты не губи себя, прекрасный ангел, попросту и понапрасну. Живи на небесах, пусть будет тебе хорошо и ясно. Твой смех и пыль звезды с розовых щёк, Твоя улыбка, твой милейший сахарный поток, Всё это с нами, не переживай, мы сбережём. И ты себя средь облаков свободных береги, а мы тебе споём. Споём что-нибудь красивое...