Под прицелом

Оказывается, уходить откуда-то довольно приятно. Приятно, когда морозный ночной воздух колет щеки, а сердце колет от чего-то более холодного, более глубокого. Более летального. Приятно, когда ноги ноют от усталости, а сердце от чего-то более изнуряющего, более глубокого. Более безвылазного. Приятно, когда твоя грудная клетка — открытая кровоточащая рана, а холод переулков — местная анестезия, которая вообще не работает. Хреново анестезирует. Анестезиаторка еще не выросла. Приятно, когда в голове у тебя пусто, как в полой коробке, и каждая мысль — наждачка по ее шершавым стенкам. Приятно, когда ты бежишь, открыв грудную клетку нараспашку, сам не зная для кого. От кого. Возможно, Кадзуха плохо разбирается в значении слов. Возможно, весь его монолог, вся его лексика — набор сплошных ошибок, опечаток и помарок. Возможно, он и есть ошибка. Возможно, произошедшее пятью минутами ранее тоже было ошибкой. Возможно, они изначально были ошибкой. Каэдехара вжимает голову в плечи, отгоняя от себя воспоминание, смораживая с кожи фантомные касания. На остановке пустынно и пусто, безлюдно и безыдейно. Но Кадзуха замечает, как из напичканных по улицам домов начинают выползать сонные жители порта — ранние пташки и честные работяги, вынужденные тащиться на работу в шесть утра. Каэдехара чувствует себя среди них неловко, белой вороной, чёрной чайкой, чувствует себя предателем. И он, если честно, не уверен, по отношению к кому именно. Кадзуха затаскивает себя в автобус почти силой, почти без сопротивления. Добровольно- принудительно. На карточке, валяющейся в кармане, на радость, оказываются деньги на билет. Какая удача. Он садится в самый конец, на самое дальнее сидение. Натягивает на голову капюшон куртки, прислоняется лбом к окну. Чувствует себя Райли из «Головоломки», которую они смотрели на одном из вечеров, лежа на диване. Чувствует себя Райли, которая бежит в свою утопичную Минисоту так, словно там станет лучше. Словно там станет легче. Словно сбежать из дома — лучшая из ее идей. Кадзуха чувствует себя Райли. И одновременно не чувствует никак. Было бы хорошо, если бы это было правдой. Потому что голову вроде и должно вскружить от поступающей к горлу легкости, вывернуть наизнанку от эйфории, в которой скручивается желудок. Сердце должно ликовать, разум должен праздновать победу. Но Кадзуха — гребанная Райли, сваливающая в свою Минисоту. Он едет обратно в центр, потому ему нечего делать на Рито. Потому что Рито — это зона поражения, зона опасности, код красный, код черный, но ни один не подходит. Каждый шаг — мина. Каждый шаг — еще не зажившее воспоминание, еще не выветрившийся запах касаний, еще не затянувшийся нарыв в грудной клетке, напоминающий о чужих губах. Но Рито постепенно исчезает в череде одинаковых домов, растворяется в полосе одинокой дороги. Остается позади, пока за Каэдехарой шлейфом тянется дредноут из самобичевания. И примерно в этот момент прилетевшая в голову мысль опьяняет его настолько же, насколько и отрезвляет: Скар его не остановил. Скар его не остановил, и это ведь определенно что-то должно значить, да? Он не пошел за ним, не схватил за руку, не приказал ему остаться. Возможно, Кадзуха слишком быстро шел, а возможно, никто и не собирался его догонять. Скарамучча позволил ему уйти, и Каэдехара не понимает, хорошо это или плохо. Это утопия или Минисота. Это реальность или «Головоломка». Потому что череп действительно ломается, действительно расходится по швам, и если его не держать, этот череп, он точно развалится на кусочки, расколется, как орешек, с жутким треском упадет на пол автобуса пошарпанной скорлупой, и тогда все-все, все без исключения увидят его мысли. И тогда всем станет понятно, что Кадзуха идиот. Идиот, сбежавший, как крыса с корабля. Спрыгнувший с тонущей посудины, чтобы захлебнуться в хлестких объятиях соленых волн. Он спрыгнул, и никто его не остановил. Скар его не остановил. А это что-то, да должно значить. Ну пожалуйста. Пожалуйста, пусть это хоть что-то значит. Пожалуйста, пусть это не значит ничего.

***

Оживающий Рито остается за спиной на расстоянии пары сотен километров. Оживший центр встречает его неприветливо и серо. Встречает его угрюмо, как вечно работающий офисный клерк, застрявший в вечной Сансаре бессонницы. Встречает его незваным гостем, ради которого даже не делают вид, что ждали. Которого терпят из вежливости. Город его как будто и не встречает вовсе — выпроваживает. Словно небо, держащее густые тучи на своих плечах, уже заранее устало, уже осталось на неоплачиваемую смену вперед. Небо выглядит так, словно в любой момент готово рухнуть. Кадзуха выглядит так, словно это единственное, чего он ждет. Он бы хотел доехать до своего дома, потому что все его вещи пропахли Рито, волосы впитали соленый портовый воздух, а губы все еще жжет от ошибки. Жжет так же, как и сердце. Жжет, как затушенный в запястье окурок. Жжет, как Анемо на кончиках пальцев. Кадзуха бы хотел поехать домой и доспать все то, что сюрреалистичным сном утекло в его реальность. Он хотел бы поехать куда угодно, только не в чужую квартиру. Но он не выходит на своей остановке и едет дальше. Едет, пока за поворотом не показываются строгие своды отделения полиции. Он заходит сюда, как в давно забытое место. Заходит сюда гостем, некогда бывшим здесь своим. Заходит так, словно уже совсем сдался, со всем смирился. Заходит, держа в руках белый флаг. Держа на сердце «Я убил людей». «Я маг и я убил людей». «Возможно, вам стоит надеть на меня наручники и больше никогда их не снимать. Возможно, вам стоит отдать меня охотникам. Возможно, не так уж она плоха, эта Охота.» Сара выглядывает из-за угла коридора, и вся статичность с ее лица сползает, как криво наклеенный плакат со стены, стекает, как разбавленная водой гуашь. Она выглядит не то удивленной, не то злой, не то раздраженной, не то обрадовавшейся. А может, все вместе. — Кадзуха? — она выходит к вахте, ее брови ползут вверх, глаза округляются. — Здр… Здравствуйте, — неловко бросает Каэдехара, и это, кажется, первое, что он сказал после того, как вернулся в город. После того, как уехал с Рито. После того, как ноги сами унесли его из дешевого хостела, в котором не было ничего, кроме кровати, пары тумбочек и столика. Ничего, кроме аметистового взгляда и Кадзухи, которого там было меньше, чем всего остального. Возможно, Кадзухи сейчас нет и здесь. Его разум, его мысли, они тянутся к Рито. К дешевому хостелу на одну ночь. К дешевому диалогу. Дешевому трюку. Дешевому началу порно. Возможно, сейчас перед Сарой стоит не Каэдехара Кадзуха. Такого человека больше не существует, эта личность была убита в зале Апоса. Пуля в висок. Холод свинца. Холод внутри. Мороз колет его пальцы, как потоки Анемо. — Каэдехара, — уже чуть более отрезвляюще говорит Сара, складывая руки на груди. На ее переносице залегает привычная морщинка, и теперь Кадзуха чувствует, что время за эту ночь никуда не ускорилось. Кажется, и вовсе застыло. — Что ты тут делаешь? И Каэдехара теряется. Действительно. Что он тут делает? Зачем он сюда пришел? Если честно, ему бы очень хотелось понять. Понять хоть что-то, хоть кого-то. Как минимум себя. Как максимум Скара. Зачем он пришел? Что он ей скажет? — Кадзуха, — голос следователя становится звонче, напряженнее. Пальцы сжимают рубашку на сгибе локтя, она хмурится. Любой другой сказал бы, что она злится, и только чудо спасает ее от того, чтобы сдержаться и не выпроводить нарушителя порядка за дверь. Но Каэдехара знает точно. — Что случилось? Точно знает, что она волнуется. Он выдыхает безоружно, рассеяно. Зачем? Зачем он… — Я хочу дать показания. — Что? Зачем он только поехал на Рито? — Это касается Охоты. Зачем он только проснулся посреди ночи? Сара молчит. Смотрит на него долго, пристально, как сканер, как рентген. На ее лице тенью залегает сомнение, залегает непроходимым плато, неприступной крепостью. Зачем? Зачем он… Сара вздыхает. — Ладно, — говорит она, потирая пальцами переносицу. В груди за секунду становится тесно. Тесно от накатившей эйфории, от взгляда, который теплеет, выжигая из его легких кислород. Тесно от страха. Что он ей скажет? — Пойдем, — говорит Сара, вяло махнув рукой вглубь коридора. Что он ей скажет? Что он ей скажет что он ей… — Ва-а-а-а-ау, какие люди! Теснота в груди лопается, как воздушный шарик, с глухим «Бум» оседает в желудок, сворачиваясь там во что-то маленькое и жалкое. Хейдзо появляется на лестнице неторопливо и неспешно, но, заметив Кадзуху, он с мальчишеской непосредственностью бежит по ступенькам, едва не спотыкаясь. Казалось, что он в любую секунду прыгнет на перила, чтобы скатиться с них. — Кадзуха! Какими судьбами? — детектив по-свойски закидывает ему руку на плечо, и Каэдехара настолько теряется в его присутствии, что забывает не то, что ответить, он забывает вдохнуть воздух. — Сиканоин, — раздраженно цедит Сара, скрестив руки на груди. — Сейчас вообще не до тебя, — говорит она, подходя ближе. — Разве у тебя нет какого-то нового дела или… — О, это дело уже наполовину раскрыто, оно может подождать, — Хейдзо отмахивается от каждого слова, круто разворачиваясь на пятках и потянув Кадзуху вслед за собой. — Слушай, есть пара минут? Кое-какие вопросики надо прояснить. Все слова застревают где-то в глотке вместе с грохочущим там сердцем. И Каэдехара даже не понимает, из-за чего: страха или облегчения. Он неловко, со второй попытки кивает. В голове зреет понимание. Он знает. Знает об их со Скаром выезде на Рито. Знает о преследователях. Знает о машине, скрюченной на дороге Анемо стихией. — Отлично! — восклицает Хейдзо и спешно уводит Кадзуху куда-то в коридор. Последнее, что Кадзуха слышит, — оклик Сары, которая обессилено зовет Сиканоина вернуться.

***

В кабинете Хейдзо стоит молчание. Стоит неловко, стыдливо, жмется к стене, не находя в себе смелости присесть. Вот и Каэдехара так же застывает в дверях, не зная, куда себя деть. Потому что, только дверь закрывается, детектив по щелчку пальцев становится другим человеком. Все его движения теряют свою пружинистую живость, стачиваются, заостряются, притупляются. Его взгляд тяжелеет, дейтеривеет, ядерным осадком скапливается в радиоактивной радужке. Он размеренно подходит к своему столу, и каждый его шаг выбивает из легких кислород. Сиканоин останавливается. Поворачивается к Кадзухе. — Я же просил, — только и говорит он. И Каэдехара сначала не понимает, о чем он. А потом вспоминает. Вспоминает, как вспоминают о не выключенном дома утюге. О пожарище, который ты оставил дома. «Свяжись со мной». И номер телефона. Вот, что он вспоминает. — Почему ты мне не позвонил? — говорит Хейдзо, и в его голосе сквозит что-то очень похожее на обиду. Похожее на разочарование. И что он ему скажет? Что он до смерти боялся упоминать имя детектива под взглядом аметистов? Что он до смерти боялся, что во второй раз пуля в висок его не минует? Что он просто до смерти боялся Скарамуччу? Что он боится его до сих пор? Что он до сих пор боится вспоминать хостел на одной из улиц Рито? Зачем ему вообще говорит что-то Хейдзо, если он и так все знает? — Я был занят, — уклончиво говорит он. Детектив хмыкает — не верит. Он знает. Он знает он знает он… — Ты был на банкете, — бесстрастно говорит Сиканоин, Кадзуха округляет глаза. — Я прав? Кадзуха проглатывает подскочившее к горлу сердце. А может, он знает не все. — Как вы…? — Это неважно, — детектив снова отмахивается, смахивает с их разговора лишнюю пыль, как археологи вычищают кисточками весь песок с найденных костей. — Зачем ты пришел сюда? И где Скарамучча? И Каэдехара теряется, рассеивается, распадается на элементарные частицы, цепная реакция запущена, ядра распадаются одно за другим, и взрыв неизбежен, взрыв уже жаром облизывает ребра. Потому что ни на один из вопросов Кадзуха не знает ответ. Потому что у него нет показаний, которые он мог бы дать. Потому что он сбежал с Рито, оставив там Скарамуччу. — Дать показания, — говорит он вместо этого. — По поводу Охоты. — Против Райден Эи? — на каждую реплику Хейдзо находится удивленный взгляд Кадзухи, и детектив это предугадывает. — Это очевидно. Против кого еще тебе давать показания, — он разводит руками, подходя ближе. — Но скажи честно, — он смотрит прямо в глаза, смотрит радиоактивным осадком, смотрит дейтерием. — У тебя ведь нет никаких показаний, верно? И сейчас Каэдехара даже не удивляется. Он только вздыхает, пойманный с поличным. Чистосердечное признание. Чистосердечный отказ. Чистосердечный побег с Рито. — Дача ложных показаний — опасное дело, Каэдехара, — говорит Сиканоин, садясь за свой стол. — Ведь Райдэн Эи никак не может быть причастна к Охоте. Каэдехара застывает. Застывает цементом. Застывает, как тишина на кладбище. Сколько ни стучи в крышку гроба, похороны закончились. — С чего вы взяли? — говорит Кадзуха и чувствует чужеродность своего голоса. Чувствует его где угодно, но только не в своем горле. — Она же основатель Апоса, пропадают только маги с ее оправой… — Райдэн Эи психически нездорова, — говорит Хейдзо, перебирая какие-то бумаги. — Она уже год как лежит в психиатрической лечебнице, — он выуживает из общей стопки один лист и протягивает его Каэдехаре. Это копия заключения из больницы. — И легла она туда за месяц до начала Охоты.