***
Все они были капризны, до одури ревнивы и требовательны, настаивая на изысканных встречах, подражающих киношным, на долгих и словоблудных признаниях в любви, дорогих, но банальных подарках; в отличие от моей нынешней, единственной в своём роде пассии, что была неприхотлива, простодушна и легка, и её можно было впечатлить, лишь придя поздней ночью к ней, чтобы отдать подтаявшую конфетку в смятом кусочке фольги, или подметив, что то облако похоже на крошечного слонёнка в профиль, и та с мечтательностью отвечала, что была бы совсем не против покататься на каком-нибудь слоне из Индии. Она отличалась всем. В частности своим нестандартным, поэтичным взглядом на жизнь. И, когда я находился с ней, я даже пребывал в некоем предвкушении: что же она ещё придумает, какую бредовую, но вместе с тем восхитительную, поражающую воображение идею она выкинет? Это было интересно, это было остроумно и дерзко. И мне это нравилось. Мы лежали, и Рикки продолжала говорить что-то про облака, что-то незначительное и по-детски нелепое, в роде: «Они напоминают мне взбитые сливки. Или атомный взрыв»; между тем неловко придвинувшись ко мне поближе (и безуспешно попытавшись сделать это незаметно). Выбившаяся прядь волос защекотала моё ухо, и я ощутил чудесный, тёплый и слегка сладковатый запашок: нет, не духов, Рикки никогда ими не пользовалась, а её собственный, перемешанный с ароматом полевых цветов. Она пахла нежно, приятно, и мне даже захотелось ненадолго припасть к её волосам или шее, чтобы насладиться этим в полной мере. Но Рикки вдруг приподнялась на локтях, и одна её рука потянулась через всего меня за пакетом печений, лежащим рядом, и, не дотянувшись, Рикки наклонилась, подалась вперёд, отчего её локоны упали мне на лицо. «Ой, извини», — спешно проговорила девушка, виновато убирая благоухающую шевелюру с моего подбородка и кончика носа, и я мог только тихо посмеяться в ответ ей. Усевшись, мы разделили одно печенье на пополам, и, едва я надкусил его, Рикки впилась в меня выжидающим комичным взглядом, застыв с крошащимся кусочком в руке. Оно было довольно обычное, с небольшими вкраплениями молочного шоколада, приятное на вкус, однако то, что я видел перед собой, было, несомненно, в разы приятней. — Ну, как тебе? — спросила меня Рикки, когда я наконец смог его распробовать. — Очень вкусно. Ты большая молодец. Её личико залилось пунцовым румянцем, и она ещё долго на меня смотрела с удивлением и робостью от услышанных слов. «Эй, Лайт, неужто ты настолько жадный, что даже со мной не поделишься?» — обозначил своё присутствие Рюк, отчего мне захотелось закопать его прям здесь же. — «Ла-а-айт». Обернуться и злобно посмотреть ему в глаза мешала сидящая напротив Рикки, поэтому я сдержал готовое выплеснуться раздражение и лишь в мыслях с издёвкой ему ответил: «Я-то думал, тебя интересуют одни яблоки». А он, будто читая их, сказал: «Да, я говорил, что люблю яблоки, но грех же не попробовать стряпню такой красивой девчонки». Едва я успел удивиться этой наглой реплике, раздался громкий, короткий звук, похожий на то, что издавали бы какие-нибудь тюлени или морские котики, если бы оказались придавленными льдиной. — Ну вот опять! — недовольно заголосила Рикки, когда тот звук повторился и она вздрогнула. И только тогда я понял: она икала. Смятение и уважение к девушке помешали мне прыснуть со смеху, и я настолько спокойно, насколько мог, сказал ей: — Глубоко вдохни и не дыши. — Да не получится! Ик! Оно никогда не срабатывает! — тут я уже не выдержал и поспешно прикрыл рот ладонью, дабы Рикки не заметила, как сильно я начал улыбаться и кусать губы, сдерживая хохот. Однако это не помогло. — Чего… Ик! Чего ты смеёшься?! Ик! Это совершенно не смешно! И впрямь не знаю, что меня тогда рассмешило. Быть может, то, какой потешный звук издавала Рикки, содрогаясь от икоты, или то, как она при этом злостно рассыпалась ругательствами, в негодовании хмуря брови? Или же просто неожиданность и нелепость ситуации? Я не мог выбрать что-то определённое, так что, наверное, всё сразу. — Конечно, конечно не смешно, Рикки, — кое-как поборов приступ хохота, ответил я в наигранно невозмутимой манере, — пойдём, я куплю тебе попить. — Ик! Ближайший магазин находится очень, очень далеко отсюда! Ик! — Значит, нам нужно поторопиться, — я снисходительно улыбнулся, наблюдая за тем, как она поспешно вскакивает с покрывала и закидывает его на дерево, — ты ведь не хочешь превратиться в тюленя, верно? — Э-эй! Ик! Кого-кого?! — Рикки разозлилась ещё пуще, предпринимая смехотворные попытки унять икоту задержанным дыханием. — Ик! Хочешь сказать, я икаю, как тюлень?! — Совсем капельку, — я снова еле сдерживался от смеха, — ну, ну, чего ты злишься? Тюлени милые. — Ик! — дала мне многозначительный ответ Рикки, перестав разговаривать то ли из-за обиды на меня, то ли из-за того, что икота мешала нормально выразить свою мысль. Так или иначе мы быстро последовали в сторону леса, откуда пришли, дабы поскорее добраться до магазина. Икота и впрямь не хотела отпускать её, изрядно затянувшись, и, когда мы вышли к дороге и прошли около двадцати метров, Рикки остановилась и обессиленно оперлась на свои коленки. — Всё… Ик! Не могу больше, у меня в глазах темнеет… — она жалобно потёрла виски и смахнула пот со лба. — Это правда очень больно… Ик! И неприятно, Ягами… Ик! — тут стало как-то совсем не до смеха: было видно, что Рикки не преувеличивает и не дурачится: глаза у неё были искренние, и в тот момент мне правда стало её жаль. — Осталось совсем не много, потерпи ещё чуть-чуть. Магазин же в той стороне, да? — я указал на небольшое здание без вывески, видневшееся вдалеке, на что Рикки слабо кивнула. — Пойдём. Можешь опереться на меня, если тебе так будет удобно. — она снова кивнула, однако за весь последующий путь так и не прикоснулась ко мне. «Да уж, кто бы мог подумать, что ваша свиданка обернётся этим», — между тем острил Рюк, как всегда расплываясь в своей зубастой, раздражающей улыбке. Когда мы наконец дошли до цели и я купил Рикки воды, девушка разом осушила примерно полбутылки и, расправившись с икотой, рассыпалась мне в благодарностях: — Уф-ф-ф, спасибо тебе большое, даже не знаю, что бы без тебя делала! Клянусь, я непременно верну тебе деньги позже! Я лишь усмехнулся её взволнованности. — Ты серьёзно переживаешь из-за такой мелочи? Можешь не возвращать, это всё пустяки. Рикки смущённо, растерянно на меня взглянула, и этот жалобно-робкий взор её больших, точно кукольных блестящих глаз (хотя нет, «кукольных» — не то слово, которое бы смогло выразить всё их великолепие), эти поднятые «домиком» пушистые брови, эти налившиеся красным щёки каждый раз вызывали во мне самые разные чувства, неумолимо накатывающие, точно синяя морская волна, где-то в груди. — Нет, я так не могу, это же… — торопливо заговорила Рикки, однако мой выразительный взгляд вынудил её замолкнуть. — Не возвращай, — медленно, почти по слогам повторил я и улыбнулся, — в этом нет необходимости. — Спасибо тебе, Ягами… — тихонько, чувственно поблагодарила она и слабо улыбнулась в ответ. Рикки опять сказала это так, будто я сделал что-то невероятное: купить другому человеку дешёвую бутылку воды проще простого, в этом нет чего-то экстраординарного, однако для неё это выглядит так, точно я в те самые «огненные и ледяные катакомбы» прыгнул. Что, несомненно, довольно потешно. Тем не менее я окинул её ласковым взором и ответил: — Не за что, Рикки. Когда мы вернулись в кафе и попрощались, она ещё долго не могла сдвинуться с места: всё смотрела, смотрела на меня, порываясь что-то сказать, что-то искреннее и безумно нежное, но в итоге лишь очаровательно, мило мне улыбнулась, и эта улыбка смогла выразить гораздо больше, чем простые слова. Тёплый солнечный свет мягко освещал её веснушчатое, розоватое личико; пушистые, будто растрёпанные брови приподнялись, а глаза игриво прищурились, когда Рикки наконец заговорила: — Пообещай мне, что придёшь завтра. И я не мог ей противиться. — Обещаю.***
Придя домой, я долго, долго думал об этом: и за столом во время обеда, и за короткими, ничего не значащими разговорами с родными, и у себя в комнате, почти что в полном одиночестве. Я говорю «почти», потому что рядом маячил неугомонный бог смерти, восклицающий что-то над ухом и перепрыгивающий с места на место, изрядно отвлекая. — Ну скажи, Лайт, скажи, ты же в неё втюрился, — допытывался Рюк, глядя на меня то с одного угла, то с другого: всякий раз, когда он хотел посмотреть мне в глаза, я отворачивался, — то-очно втюрился! — полагаю, он интересовался этим вопросом не потому, что ждал моего воссоединения с Рикки, а потому, что хотел меня подразнить: он не из сентиментальных, поэтому романтика его вряд ли волнует. Зато моя возможная бурная реакция — вполне. — Нет, Рюк, я уже всё сказал тебе, — постарался спокойно и невозмутимо ответить я: чем равнодушнее отреагирую, тем быстрее он отстанет, — эта девчонка меня не интересует. — я сосредоточился на тексте в книге, которую держал в руках, однако тот расплылся мутным пятном перед глазами: мысли были совсем о другом. — О-о, неужели ты до сих пор отрицаешь очевидное? Лайт, у тебя на лице всё написано. Готов поспорить, ты даже сейчас о ней думаешь. — сказав это, Рюк усмехнулся. — А как ты покраснел, когда она тебя душкой назвала! Это надо было видеть, хе-хе-хе. — на какое-то время он замолк, и я наивно понадеялся, что этот диалог ему наскучил. К несчастью, мои надежды рухнули. — Ну, Лайт, так и будешь в тряпочку молчать? Вроде грозился, что станешь Богом, а теперь о какой-то девчонке поговорить стесняешься. Тут моё терпение лопнуло, и я, отбросив книгу, со всей силы швырнул в сторону Рюка то, что было под рукой, — подушку, но та, конечно же, пролетела сквозь него и шлёпнулась на пол. Это разозлило меня ещё сильнее: плести языком и действовать на нервы он умеет, а как дело доходит до последствий и ответственности за свои поступки, так сразу нематериальным становится. — Рюк, если ты ещё раз будешь отвлекать меня, когда я читаю, оставлю без яблок на неделю. — сурово обозначил я, сверля бога смерти взглядом, после чего неторопливо и нехотя вернулся к книге (нужно же было имитировать бурную деятельность). — То есть, когда ты не читаешь, мне можно тебя доставать? — на эту колкость ответить я не успел: в комнату вошла Саю, тормоша какой-то подростковый журнальчик в руке. — Смотри, смотри, я решила головоломку! — похвасталась она, стремительно минуя дверной проём и открывая нужную страницу под шелест бумаги. — Правда я молодец?! Я поднял на неё глаза и улыбнулся: Саю вся тряслась от нетерпения, её распирала гордость и желание получить моё одобрение. Должен признаться, это делало её весьма забавной, и не только это, но и всё поведение в целом: эти безумные, ехидные взгляды, что она кидала в мою сторону, говоря: «Ты должен мне столько-то йен»; эти диковатые, с гиперболизированными движениями танцы, которые мама всегда порицала, а мне они казались смешными. Потому я любил проводить время с сестрёнкой: та была простой и прямолинейной, порой даже чересчур. Но только с ней у меня почти никогда не возникало проблем. — Да, ты умница, — я даже не взглянул на развёрнутый журнал с задачкой: всё равно Саю уже через минуту забудет об этом, — я тобой горжусь. — Братишка! — взвизгнула она, отбросив журнал и запрыгнув ко мне на кровать, дабы задушить в своих объятиях. Я не сопротивлялся её порыву, хотя порой Саю всё-таки перебарщивала с силой, и становилось не очень приятно. Однако стерпеть это можно было, учитывая то, что она ещё ребёнок. — Я так тебя люблю! Саю тёрлась своим мягким носиком то о моё плечо, то о кончик уха, то зарывалась им в мою чёлку, трепля волосы и окончательно портя причёску. Я лишь спокойно поглаживал её по спине, дивясь внезапному всплеску сестринской нежности, что всегда появлялся непредсказуемо. Вдруг она от меня отстранилась и, игриво и весело взглянув в мои глаза, рванулась вперёд и с неугасающим озорством легонько укусила меня за нос. — Опять «маленький крокодильчик»? — рассмеялся я, тотчас припомнив нашу любимую игру в детстве: Саю пыталась покусать меня, между тем как я должен был всячески от неё уворачиваться. В угоду возрасту побеждала всегда Саю. — Я думал, ты уже выросла из этого. — я погладил сестрёнку по голове. — Не выросла, — обиженно надув губы, ответила она, — мама тоже говорит, что я должна вести себя по-взрослому, но это же так скучно! Вот скажи, разве вам нравится вечно сидеть с серьёзным лицом за бокументами? — привычка неправильно произносить это слово тянулась за ней с детства. Или Саю уже просто прикалывалась. — Нет, за «бокументами» не нравится, — я не упустил шанс поддразнить её этим. — Ну, Лайт, скажи честно! Это же смертная скука! Я совсем не понимаю, как можно всю жизнь заниматься этим, строя из себя взрослого! — Если честно, ты права. Это очень спорный вопрос. Но мне кажется, что мама всё-таки торопит события. — Значит, можно не взрослеть? — в её глазах загорелась надежда. — Значит, можно не взрослеть, — улыбнулся я, заключая Саю уже в более спокойные, нежные и лёгкие объятия, — во всяком случае пока что. — Тогда маленькому крокодильчику всё ещё нужно точить свои зубки! Она метнулась в сторону моего уха, чтобы укусить его, однако недовольный громкий возглас матери остановил её: — Саю, я же просила тебя убраться в комнате, уже тысячу раз просила! — звала она из зала, и моя сестрёнка поспешила вскочить с постели и убежать, шумно ударяясь пятками об пол, так и не забрав свой журнальчик. Я улыбался ей вслед ещё некоторое время, после чего перевёл взгляд на валявшийся неподалёку журнал. Поднял его, осмотрел с двух сторон, открыл на странице, где Саю наспех сделала размашистые пометки цветными карандашами. Теперь я наконец понял, кого напоминала мне Рикки. Шумное поведение, ребяческие замашки, глуповатая, но вместе с тем очаровательная улыбка — это было уже знакомо мне ранее благодаря сестре. Некоторые вещи Рикки делала даже точь-в-точь как Саю, точно была знакома с ней когда-то или являлась её более взрослой копией. Но в отличие от повторяющей копии Рикки обладала своими уникальными качествами, собственным шармом, выделяющим её на фоне других: эта робость в противопоставление детской открытости, эта невероятная нежность и женственность в сочетании с бойкой дерзостью и слабыми нотками хулиганства, эта уму непостижимая трепетная любовь к природе и её маленьким, теряющимся среди суетливой обыденности творениям. Это пленяло, притягивало, и невольно возникал следующий вопрос: «Как всё это может так гармонично и сказочно уживаться в одном человеке?» А теперь послушайте то, что я хочу донести. Как правило, люди неосознанно ищут тех, кто был бы похож на их родственников или на их самих. Даже если человек рождается в неблагополучной семье, позже он, что более вероятно, выберет в качестве спутника по жизни абьюзера и манипулятора, нежели адекватного, доброжелательного помощника. Конечно, везде есть свои исключения, однако я говорю о некоем общем проценте людей. И вот это лёгкое, небольшое сходство Рикки с моей сестрой сыграло огромную роль. Разумеется, по темпераменту, характеру и взгляду на мир они — совершенно разные люди, однако тот блёклый шлейф, именно та дозированность игривости, детскости и баловства были тем, о чём я втайне так долго мечтал. Мечтал и не мог себе в этом сознаться, потому что женщина должна быть сдержанной, кроткой, молчаливой и покладистой. По мнению моих родителей. Ведь я «лучший ученик Японии», а такому негоже присматриваться к «незадачливым девочкам». Впрочем, не могу назвать конкретный момент, когда я действительно начал к ней присматриваться и всё переросло в то, что люди называют влюблённостью. Может, эти чувства вспыхнули с самой первой встречи, просто мой разум, моё горделивое эго и образ отталкивали их в сторону, вытесняли и скрывали из поля зрения так умело, что я даже не подозревал об их существовании? Может, творческое, художественно натренированное подсознание уже сумело разглядеть в ней объект своего желания, когда та предстала передо мной в детском светло-голубом комбинезоне? Кто знает. Однако точно могу заявить то, что по мере нашего с Рикки общения во мне раскрывалось всё больше чувств, всё больше я осознавал их и открывал для себя нечто новое, невиданное. Но вместе с тем что-то до боли узнаваемое, что-то, безнадёжно потерянное где-то в прошлом и забытое мной в настоящем.