Три яда

      Вопреки ожиданиям, первым, кого захотелось обнять Цзян Чэну, когда в Облачные глубины прибыла его семья, стал отец. Он увидел его издалека, когда делегация из Юньмэна только-только показалась на воде. Небольшие деревянные лодки плавно скользили по озерной глади, словно стая диких лебедей, пестрели яркими пурпурными пятнами, однако Цзян Чэн каким-то чудом смог разглядеть среди сонма одинаковых форм фигуру отца. За его правым плечом злобной тенью уже привычно застыла матушка, и Цзян Чэн с усталой усмешкой подумал, как тяжело, должно быть, ей приходилось сдерживать свой нрав до определенной поры. Странно, что по дороге в Облачные глубины не разразилась страшная гроза.       Рядом с Цзян Чэном нетерпеливо застыл Цзян Ваньинь (в кои-то веки Цзян Чэн был рад, что полное имя досталось его младшей, вечно хмурой и раздражительной версии), а чуть поодаль, негромко переговариваясь между собой, замерли Вэй Ин и самый юный А-Чэн. Беспокойство их было столь открытым и ярким, таким непосредственным и детским, что Цзян Чэну хотелось то ли украдкой рассмеяться, то ли крепко стиснуть обоих мальчишек в успокаивающих объятиях. Вэй Ин трогательно цеплялся за пальцы А-Чэна, а тот (к великой радости Цзян Чэна) даже не шипел на него дикой кошкой и не пытался вывернуться.       (Альфа все еще не мог смотреть без затаенной боли и острой печали на счастливое, лучистое лицо любимого омеги, предпочитая избегать лишнего общения и довольствуясь лишь скромными улыбками, которые ловил украдкой. Хватило и того, как недоуменно вскрикнул Вэй Ин, когда Цзян Чэн порывисто схватил его, едва завидев, запачкал своей кровью и долго-долго не выпускал из рук, пока в комнатах не объявился учитель Лань).       Едва носы лодок тронули деревянный причал, на берег тут же ловко спрыгнуло пару адептов, чтобы споро закрепить их тросами. Отец с неизменной мягкой улыбкой поблагодарил каждого, а затем с некоей опаской осмотрел трех своих сыновей. Он неспешно поднялся, легко балансируя в слабо покачивающейся лодке, а затем первым выбрался на пристань, едва не оступившись в самом конце. Матушка едко фыркнула на неуклюжесть своего супруга, однако в кои-то веки почти тактично промолчала, позволив ему разбираться со всем самому. Цзян Чэн с неприкрытой усталостью уловил отголоски расстроенных оттенков в чужих ароматах. Должно быть, на пути в Облачные глубины матушка все же успела едко высказать все свои претензии, незаслуженно помянуть Вэй Ина, а затем обвинить отца во всех своих бедах.       — Отец? — напряженно позвал Цзян Ваньинь, нервно выкручивая на указательном пальце щерившееся лиловыми искрами кольцо. Еще один запутавшийся, озлобленный, едва оперившийся птенец, — уже не ребенок, однако далеко не взрослый, рассудительный мужчина.       Лицо его сделалось на порядок мрачнее чем прежде, словно тот пытался найти в воздушном силуэте отца какой-то изъян, чтобы доказать в первую очередь самому себе, что все его окружение — всего лишь иллюзия. Умело скроенная, крепко привязанная к его памяти, однако иллюзия, которую можно разрушить. Тешить себя пустыми надеждами было больно и глупо, уж это Цзян Чэн усвоил давным-давно, и это четко знала каждая его ипостась.       Позади что-то жалко пропищали Вэй Ин и А-Чэн, должно быть, больше опасаясь сдержанного гнева мадам Юй, чем укоризненного молчания Цзян Фэнмяня. Цзян Чэн коротко покосился на них, с непривычным добродушием отметив, что мальчишки теснее прижались друг к другу в поисках защиты, как замерзшие воробушки, а затем снова вернул чистый взгляд на неловко замершего отца, который явно не знал, как ответить и что сделать в первую очередь. Пожалуй, растерянность его выглядела даже милой и не вводила в ступор, как в шальной юности.       Однако в этот раз Цзян Чэн точно знал, как поступить.       В кои-то веки ему не нужны были подсказки более мягких и проницательных адептов.       Он уже успел смириться с потерей родителей, переступив порог своей буйной горячности, успел многое переосмыслить в довольно долгой жизни и был готов меняться, шаг за шагом прокладывая себе верный путь. Сердце его наполнялось щемящей нежностью и застарелой тоской, смешанной с тысячами горьких сожалений и невысказанных слов, когда альфа отметил крохотные, но уже заметные лучинки морщинок у глаз отца.       — Рад тебя видеть, — коротко кивнул Цзян Чэн, раздраженно отмахнувшись от недоуменно-напряженного взгляда Ваньиня, а затем уверенно шагнул навстречу. Осторожно, но крепко прижал к себе взволнованно вздохнувшего отца, буквально купаясь в теплом родительском аромате, который, как оказалось, успел позабыть. Сладкая сирень с едва заметными медовыми нотками наполняла его грудь, и Цзян Чэн не без светлой грусти осознал, что именно так пахло счастье в далеком беззаботном детстве.       Альфа с некоторым удивлением понял, насколько тонок и хрупок был его милый отец-омега, обняв его впервые… за сколько же лет? Память почему-то упрямо отказывалась потакать своему хозяину и выдавала нечто совершенно бессвязное; отец всегда любил теплый жасминовый чай, мог задремать под тенью деревьев, как простой бродячий заклинатель, а не глава великого ордена, и часто прятался от настойчивых старейшин, словно напакостивший ребенок. Чуть позднее пришло осознание, что он сам на целую голову выше отца, когда свободно устроил свой подбородок на чужой макушке.       Отец медлил, явно растерянный и ошеломленный, однако Цзян Чэн не мог его винить. Оставалось лишь терпеливо ждать. И действительно, спустя миг его руки ожили и, пусть с очевидным сомнением, однако сомкнулись за широкой спиной альфы, слабо поглаживая вдоль позвоночника. Отец осторожно, с молчаливого позволения старшего (наверное, в его голове стояла ужасная путаница) сына прижался кончиком носа к беззащитному горлу, вдыхая родной запах и знакомясь заново. Должно быть, все еще не мог поверить своим глазам. Цзян Чэн, признаться честно, и сам бы рассмеялся в лицо тому, кто мог бы предположить нечто подобное еще пару-тройку дней назад. Однако здесь и сейчас перед его глазами сбывалось все то, о чем он тайком грезил, опасаясь молить небожителей о снисхождении.       — Какая поразительная сцена, только гляньте, — все очарование момента с легкостью разбилось вдребезги поразительно едким тоном матушки. Цзян Чэн едва слышно выдохнул отцу на ухо, однако прямую провокацию проигнорировал, в отличие от жестко вскинувшегося Ваньиня. Аромат его загустел и неприятно осел на кончике языка горьким привкусом. Цзыдянь затрещал пугающе отчетливо и уязвленно, то ли пытаясь невольно защитить своего нерадивого господина от чужого недовольства, то ли попросту потакая его гневу.       — Моя госпожа… — расстроенно позвал отец, однако его и без того слабый запал совсем погас, стоило только альфе с торжествующей мрачностью сверкнуть глазами. Добилась-таки своего!       Непередаваемое, тяжелое чувство зарождалось в груди Цзян Чэна по мере того, как в его руках слишком ощутимо сжимался отец. Должно быть, он инстинктивно воспринимал взрослого сына, как надежную стену, за которой можно было укрыться и переждать страшную бурю. Прижался к нему чуть теснее, прося поддержи и защиты, которых — к ужасному сожалению Цзян Чэна — никогда бы не смог получить от собственной супруги.       — Надо же, кто бы мог подумать, что ты до сих пор помнишь, как выглядит собственный сын, — старательно цедя ядовитые слова, сказала матушка. Лицо ее изрезала непривычная кривая ухмылка — жуткая, чуть перекошенная на правую сторону. Альфа порывисто шагнула из лодки, очевидно давя окружающих своей свинцовой аурой, послала по колкому взгляду двум другим сыновьям, а затем ее хищный взор замер на Вэй Ине.       — Если ты так дорожишь клановой репутацией, матушка, — совершенно спокойно начал Цзян Чэн, прежде чем случилось непоправимое, — держи себя в руках. Не подавай дурного примера окружающим, — дерзко хмыкнул альфа и с каким-то трепетным удовольствием различил, как негромко, но довольно грязно выругался за его спиной Ваньинь и ахнул А-Чэн. Впрочем, ничего удивительного — страх, скрученный в тугой жгут и оплетающий сердце, не отпускал его довольно долго даже после смерти суровой матери. Не обращая внимания на застывшее от гнева лицо, Цзян Чэн ласково провел ладонью по черной глади отцовских волос, прежде чем отстраниться.       — Учитель Лань уже ожидает нас. Думаю, не следует заставлять его нервничать, — не менее колко фыркнул Цзян Чэн, на краткий миг обнажая перед озлобленной матерью свою сдерживаемую, мерзкую натуру.       — Пусть тебя не смущает их мрачный вид, — негромко сказал альфа уже отцу, едва заметно кивая в сторону ершистого Ваньиня и растерянного А-Чэна. — Они будут безумно рады, если ты обнимешь и их, только сами никогда не попросят.       Цзян Чэн с болезненной нежностью видел, с какой надеждой вскинулся отец, словно стряхнувший с себя оковы колдовского сна. Глаза его лучились безмерной благодарностью и таким поразительным теплом, что альфа не сдержал приободряющей улыбки. Прежде он никогда не видел отца таким воодушевленным, поразительно преобразившимся и полным душевных сил. Казалось, омега перед ним даже помолодел на несколько лет, настолько сильно пара ласковых слов от собственного гордеца-сына воодушевила его. Цзян Чэн плавно отошел от отца, решив дать ему и своим младшим версиям немного пространства, а затем, немного подумав, привлек к себе за локоть зажатого Вэй Ина.       Не хватало еще, чтобы матушкины злостные шипения и ядовитый гнев перебросились на крохотного омегу, словно лесной пожар. Растерянный, Вэй Ин непонимающе хлопнул глазами, а затем как-то совсем уж робко улыбнулся ему уголком губ, — должно быть, гадал, действительно ли через много лет смурной шиди станет таким чутким и понимающим человеком. От этой шальной мысли, что быстро проскочила в голове, Цзян Чэн несколько сбавил свой пыл. Этот Вэй Ин — совсем еще юный, никогда не видел, каким жутким и кровожадным чудовищем мог быть Цзян Чэн без всякой на то причины.       — Мы пойдем вперед, — обронил альфа и, пока никто не видел, оскалился в сторону взвинченной матери, которая, наверняка, уже готовила новую тираду. Она не ответила ему сразу лишь по причине глубокой растерянности, что случалось с ней не часто, а оттого еще больше унизило спесивую альфу. Громоздкая аура предупреждающе окатила напряженную мать с ног до головы, как бы намекая, что вымещать свои отрицательные эмоции на отце или воробушке-Вэй Ине лучше не стоит.       Ладонь Цзян Чэна медленно скользнула с локтя омеги на его лопатки и с мягкой настойчивостью развернула того в другую сторону. Вэй Ин противится не стал, однако вопрошающе-встревоженный взгляд на А-Чэна все же бросил. Юный альфа отрицательно покачал головой, и Вэй Ин самую малость, однако расслабился. Они как будто общались мысленно, чувствуя друг друга так остро и тонко, как больше никогда и никого не чувствовали. Великие боги! Как же Цзян Чэн завидовал этой поразительной связи, которая была между ними в юности, связывая их, словно вервие бессмертных. Чуть позже от этого крепкого плетения не осталось даже тоненькой ниточки…       Укол гадкой ревности и отчаянной тоски настиг Цзян Чэна вполне ожидаемо. Горьковатые нотки тут же разлились в его аромате, и альфа досадливо поморщился. Уж Вэй Ин-то — этот проныра — точно ощутил, что Цзян Чэн расстроен.       — Все в порядке, глава Цзян? — легко поддразнивая, спросил Вэй Ин и осторожно тронул его за плечо, должно быть, не решаясь повиснуть на взрослом альфе, как он бы сделал с юным Цзян Чэном. Он и обращаться-то к нему лично, толком не обращался, то ли чувствуя непривычную неловкость (хотя едва ли эти два слова могли стоять в одном предложении), то ли попросту не зная, как правильно это сделать.       — Глава Цзян — это все еще мой отец, — со снисходительным смешком заметил Цзян Чэн и с большим удовольствием потрепал омегу по волосам. (И не мог не заметить, как против воли на пару мгновений застыл Вэй Ин, лишь бы продлить ненавязчивое прикосновение). — Обращайся ко мне по имени, как мы решили раньше.       — Как скажете, глава Цзян, — весело рассмеялся стервец, а затем склонил голову на бок, словно любопытная маленькая птичка. Жест этот — знакомый до боли — говорил Цзян Чэну об одном: Вэй Ин задумал очередную пакость, однако ему нужно время, чтобы до конца ее сформировать в голове, а затем (возможно даже через несколько дней) тихонько воплотить в жизнь.       — Ты уверен, что стоило оставлять их… так? — немного растерянно спросил Вэй Ин и коротко обернулся через плечо на постепенно удаляющуюся пристань и застывшие там фигуры, однако шагу так и не сбавил, ведомый твердой рукой.       — Думаю, дорогу от Цайи до Облачных Глубин они найдут сами, — обтекаемо ответил Цзян Чэн, не испытывая и доли сочувствия к своим младшим версиям. Он и отцу подсказал, что сделать, лишь затем, чтобы тот чувствовал себя чуточку комфортнее в подавляющем обществе альф. Сейчас, когда он наконец покинул скопление одинаково-скованных ароматов, он мог в полной мере насладиться не только общением с Вэй Ином, но еще и его чарующим запахом. Ваньинь часто фыркал и давил на омегу, запугивая и пытаясь обозначить главенствующую позицию, так что… Неудивительно, что Вэй Ин вполне осознанно не подходил к самому Цзян Чэну, пока тот не был готов.       — Смотри, там продают мороженое, — ловко отвлек омегу Цзян Чэн, действительно разглядев прилавок с колотым льдом и сладкими сиропами в стороне. Перед глазами невольно возникло воспоминание — счастливое и яркое, полное звонкого смеха, когда они вдвоем сбежали (или еще сбегут?) под покровом ночи в город, чтобы купить несколько бочонков вина. Тогда они тоже задержались у такой вот лавочки, прежде чем вернуться. Сладкий лед колол им холодом губы и язык, однако они все равно соревновались, кто быстрее съест свою пиалу с мороженым.       Вот и сейчас, каверзно улыбаясь, Вэй Ин объявил, что с легкостью управится с двумя порциями до того, как остальные их нагонят и, схватив Цзян Чэна за руку, безропотно потянул его к располневшему торговцу. Тот завидел их издалека, добродушно улыбнулся запальчивому омеге, а затем весьма понимающе взглянул на сосредоточенного Цзян Чэна, который молча ткнул пальцем в нужный ему сироп и принялся неспешно отсчитывать монеты.       В пиалу Вэй Ину насыпали горсть ягод, а затем угостили сочной, румянобокой локвой, которую тот принял с притворным кокетством. Мгновением позже фрукт был спрятан в мешочек-цянькунь, а совершенно счастливый Вэй Ин все норовил запустить свою деревянную ложку в чужую пиалу. Цзян Чэн только тихонько посмеивался, играючи поднимал свою порцию повыше, однако ближе к крутой лестнице, окутанной густыми клубами тумана, все же сдался и покорно позволил украсть у себя остатки мороженого. Вэй Ин крутился вокруг альфы резвым волчком, хохотал громче шаманских барабанов и, казалось, совершенно забыл о былой неуверенности рядом с незнакомой версией своего угрюмого шиди.       Цзян Чэн бы соврал, если бы сказал, что в этот миг в Поднебесной был кто-то счастливее него, — сдержанного наблюдателя, жизнь которого неизменно замыкалась на свете одного улыбчивого омеги.