Амплерикс. Книга 3. Полет ласточки

Прощание Мачео с Тиби было недолгим. Юноша в порядке дежурной любезности в последний раз спросил Тиби, хорошо ли она подумала, прежде чем покидать Гальтинг. — Мне не будет покоя, покуда я не отыщу Лагея, — вздохнула Тиби. — На север тебя гонит не знание. Лишь слепая надежда. — На север меня гонит долг перед подругой. А надежда… Это лучше, чем ничего. Спасибо тебе за каравеллу. Если будет на то воля черных небес, еще свидимся, и я верну тебе судно. — Уж я буду ждать своего корабля, — улыбнулся Мачео. — Береги себя. Он не стал смотреть на каравеллу, которая взмыла в воздух и отчалила от парящей столицы Эрзальской долины. Мачео дал волю ногам. Ходьба всегда помогала ему решать задачи. Когда они с Дейной, уединившись в мэрии Аджхарапа, размышляли над рутинными городскими вопросами, Дейна неподвижно сидела в кресле, подставив кулак под подбородок и погружаясь в размышления все глубже. Мачео же непрестанно ходил из одного угла комнаты в другой, чем вызывал раздражение мэра. «Да остановись ты хоть на миг! — ворчала на него Дейна. — Сил нет смотреть на это твое туда-сюда-обратно. Сбиваешь меня только». Но Мачео и не думал реагировать на возмущение своей тетки. Он упорно продолжал изрисовывать комнату шагами, пока в голову ему не приходила нужная мысль, которую Дейна немедленно присваивала себе. Гальтинг был огромен и сказочно красив. Но, как в случае с любым другим сказочным местом, красота довольно быстро приедалась. Живительная водяная пыль десятков водопадов, разноуровневыми каскадами обрушавшихся на землю долины, стала доставлять Мачео лишь раздражение и охоту скорее облачиться в сухую одежду. Шумные рынки и таверны вызывали желание заткнуть пальцами уши, чтобы оградить себя от надоедливого гула большого города. Обворожительные ангалийцы и не менее статные местные деквиды понемногу образовывали не более чем обыденную толпу, поглощенную бытом. И чем больше времени Мачео проводил в столице Эрзальской долины, тем отчетливее понимал, что Гальтинг — просто город. Редкий, желанный, парящий над землей и досягаемый далеко не всеми. Возможно, лучший. Но, как и в любой другой точке Амплерикса, жизнь здесь ставила перед обитателями вполне стандартные задачи, решить которые силой одной лишь красоты этого места было невозможно. Горожане рождались и умирали, связывали себя узами брака и разрывали эти узы, заводили дружбу и наживали недоброжелателей. Они болели, считали монеты, плели интриги, пьянели, легко влюблялись и так же легко предавали, роптали на строптивого владыку и делали все то, что пристало делать каждому, кто живет под светом огненных сфер. Особое недовольство ангалийцев вызывали слухи о том, что Альвара Лаплари не смогла противостоять указаниям Королевы и подчинилась воле Калирии — начать разводить диетр в Эрзальской долине. Каждая новая из сотен каравелл, прибывающих в эту торговую колыбель Амплерикса, пугала ангалийцев. А вдруг именно этот корабль привез сюда семена и ростки диетр, о которых большинство повелителей ветров читало лишь в книгах? В монолитном величественном Гальтинге диетрам негде было бы расти. А значит, ангалийцам придется постоянно спускаться со склонов их парящего города вниз, к долине. Им предстоит выбрать себе земельные участки под засев, разругаться с лучшим другом в порыве отхватить себе участок поближе к Гальтингу, а не где-нибудь на отшибе Эрзальской долины. И овладеть навыками карабкаться к зубастым бутонам хищных роз, вырывать перезревшие клыки и собирать клятый сок. Затянувшаяся прогулка по Гальтингу дала свои плоды. Мачео окончательно утвердился в мысли о том, что не намерен покидать столицу долины. Во всяком случае, не в ближайшее время. Колесить по Амплериксу в поисках патриция было бы делом благородным, но слишком самонадеянным и едва ли результативным. Бессмысленно было возвращаться и в Аджхарап, где его не ждало ничего, кроме формального статуса советника городского синедриона. Впрочем, и этот титул остался в прошлой жизни. Узнав здесь, в Гальтинге, что патриций свергнут, Мачео отдавал себе отчет в том, что путь в Аджхарап ему заказан навеки. Там его ждет смерть, которая, должно быть, уже настигла остальной состав синедриона. И Кларену наверняка тоже. Мачео всегда мастерски распоряжался не только своим аппетитным телом, но и острым умом. И, коль скоро в свое время он достиг известных высот в политической жизни Аджхарапа (возможно, волею случая, но не из них ли соткана судьба каждого?), то ничто не мешает ему попытаться найти себе применение здесь, в том месте, закрепиться в котором не смела основная часть жителей планеты. А к основной части Мачео никогда себя не относил, ибо знал себе справедливую цену. Ему определенно стоило тщательно скрывать свою связь и с Аджхарапом, и с Шаем Лаплари. Среди близких к Альваре ангалийцев он мог бы найти того, а может, и не одного, кто любит словоблудие после диких постельных скачек не меньше, чем рукоблудие. Тогда из обрывков слов Мачео легко сможет соткать полотно, которое поможет ему понять слабости владычицы Гальтинга и обратить их в свою пользу. Не это ли умение позволило ему в свое время органично и вполне преуспевающе существовать и при Дейне, и при Шае, отобравшем власть над Аджхарапом у сумасбродной тетушки Мачео? Но эти размышления отошли на второй план сразу, как только в городской толпе Мачео увидел того, от чьего лика спирало дыхание. Лафре стоял на коленях на бортике небольшого фонтана, наклонившись и умывая свое удивительно красивое лицо ледяной водой. Его сахарные кудри намокли от брызг, потяжелели и обрамили скулы, отчего Лафре показался Мачео много привлекательнее и желаннее. Ах, если бы то был не простой мальчишка, пришедший в Гальтинг со своей подругой, но ангалиец, служащий Альваре… Мачео смог бы соединить удовольствие с выпытыванием нужных ему деталей. Но Ксефан, как он ранее представился Мачео, был так далек от городской власти, как далек от нее сейчас был сам брат Альвары Лаплари. «Ксефан», — обратился к нему Мачео. Юноша словно не слышал его. Виной тому был шум фонтана. Так подумал Мачео, ибо не знал, что Лафре еще попросту не привык к своему новому имени. Мачео подошел к нему ближе, невозмутимо сел на бортик фонтана, зачерпнул воды и игриво бросил ее в лицо Лафре. Тот вздрогнул, глянул на молодого человека и улыбнулся. Мачео был готов столкнуть его в воду, нырнуть за ним и впиться в его мокрые губы прямо в фонтане. Он даже всерьез подумал о том, чтобы так и поступить, но решил не пугать Ксефана. — Гуляем? Отдыхаем? — приветливо спросил Мачео, закинув ногу на ногу. — Вроде того, — сказал Лафре, собирая ладонями капли со своего лица. — А что без невесты? — А она… — Лафре замешкался. — Она осталась в гостином доме. Нехорошо себя чувствует. — Нехорошо себя чувствует, значит? Ты этой ночью ничего подозрительного не заметил, когда сжимал ее грудь? — Чего? — Лафре окончательно впал в ступор. — Грудь, — усмехнувшись, повторил Мачео. — Там, где у нас плоско, у девочек есть такие две штучки, которые хочется щупать и целовать и из которых иногда идет молоко. Ну, как из верблюдицы. Не замечал, нет? — А что я должен был заметить? — Если они стали больше, то… Неудивительно, что Мирис недомогает. Не поэтому ли ты решил жениться на ней? — Извини, но я вообще не понимаю, о чем ты говоришь. — Да знаю я, знаю. Мне моя мама так рассказывала: когда мальчик и девочка любят друг друга, они идут в спальню и раздеваются догола. Девочка ложится на кровать и раздвигает ноги, а мальчик ложится сверху. И они начинают танцевать. Когда танец подходит к концу, у девочки в животе остается ребенок. Он такой маленький, что его не разглядеть. И он начинает расти там, в животе. А с ним начинает расти и сама девочка. И ее груди. Лафре оторопел и непонимающе смотрел на Мачео. Наконец он рассмеялся: — А, ты об этом! Лафре встал с бортика фонтана. Мачео тоже поднялся и медленно пошел к краю уступа. Обернувшись на Лафре, он взглядом пригласил его присоединиться. — Да, я именно об этом, — сказал Мачео, когда они дошли до края, с которого открывался вид на просторы Эрзальской долины. — Нет-нет. Мирис не беременна. — Уверен? — Конечно. — Лафре кивнул. — Уверен, потому что извлекаешь или потому что не влагаешь? — Потому что… она не беременна. — Постоянно ловлю себя на мысли, что смущаю тебя своими словами. Ты прости меня, Ксефан. Я не имел в виду ничего такого. Хотя нет. Имел. — Да я хорошо вижу, что имел. — А я хорошо вижу, что грудь твоей… как это… невесты? Грудь Мирис для тебя загадка, которую ты вряд ли силишься отгадать. Взгляд Лафре перестал скрывать напряжение. Юноша смотрел на Мачео и молчал. Позади них кипела жизнь, и казалось, что они вдвоем скрыты от глаз толпы или, во всяком случае, от ее интереса. А толпе и вправду не было никакого дела до двоих высоких красавцев, болтающих о чем-то на краю городского уступа. Они могли бы наброситься друг на друга прямо здесь, повалиться на землю. Поцеловаться или убить друг друга — чем больше город, тем меньше дела у окружающих до забот остальных. У Мачео не было желания больше сдерживать себя, ведь он все понял еще тогда, когда впервые увидел Лафре в Гальтинге. Он поднес руку к щеке Лафре и щелкнул пальцами по его локонам. Как только он слегка коснулся ладонью лица Лафре, в его животе вспыхнуло пламя остервенелой тяги, такое сильное, что помутилось сознание. И знай этот Ксефан, какова на ощупь женская грудь, он давно бы съездил кулаком по носу Мачео. Но Лафре этого не сделал, а Мачео пожирающим взглядом продолжил смотреть на юношу, не в силах справиться с разливающимся по телу желанием близости. — Ксефан, мне неважно, считаешь ли ты ее своей невестой. Ты можешь быть окружен женщинами и облеплен детьми от них. Но все равно останешься тем, кем рожден. Я понял это сразу, как только впервые увидел тебя. — Как ты понял? — шепнул Лафре. — Ну ты же понял про меня? — Наверное, да… — Вот тебе и ответ. Такие совершенные волосы, точно их макнули в расплавленную патоку и позволили им напитаться русыми красками. Такие невероятные глаза, в которых виднеется глубокая ледяная синева, куда хочется нырнуть, позабыв обо всем. Эти ямочки на щеках, которые хочется распробовать языком. Эти стройные кисти рук, изящности которых не знают даже ветви игура. Такие длинные упругие ноги, как стволы молодой ивы, к которым хочется прильнуть и обнять их, насладившись приятной прохладой. Этот бугор в брюках, рвущийся наружу, как из капкана. Его хочется освободить, дать ему заслуженную, желанную волю. Все это достойно самых горячих ласк. И подарить их может только истинный ценитель этой неписаной красоты. От этих слов, звучавших в ушах Лафре где-то очень далеко и одновременно совсем близко, у юноши затрепетали ноги и руки и стала кружиться голова. Его тело не знало нежности так давно, что Лафре сглотнул, борясь с распаляющимся желанием. От этого нервного, кроткого глотка почти незаметно дернулся кадык на бархатном гладком горле, и Мачео увидел это. Когда губы Мачео приблизились, Лафре поймал обжигающее дыхание и, еще раз сглотнув, приоткрыл рот. Долгожданный поцелуй заставил глаза Лафре прикрыться. В полузабытьи он обнял Мачео, прильнул к нему, крепко прижал его к себе. Ему показалось, что они вдвоем сорвались с обрыва и рухнули вниз, и что высота кружит их, увлекая за собой к земле, но они твердо стояли на краю уступа и вливались в поцелуй все глубже. Мачео осторожно отпрянул от губ Лафре и посмотрел на юношу взглядом, полным доверия, жажды и дикой страсти. Мачео взял руку Лафре в свою ладонь и безмолвно, но уверенно стал увлекать юношу в сторону площади. Они шли быстро, держась за руки, и никто из тех, кто попадался им на пути, даже не удостаивал их взглядом. Мачео толкнул дверь первой попавшейся постройки. Там за столом сидели трое ангалийцев, изучающих разложенные бумаги. Их недовольный вопросительный взгляд остался без ответа. Мачео двинулся к другой двери, толкнул ее. Внутри небольшого помещения никого не было. Только высокий, под потолок, шкаф с дюжиной мелких створок и полочек и большая бутыль с синеватой жидкостью на полу в дальнем углу. Они зашли туда, и Мачео закрыл за собой дверь на засов. Он повернулся к Лафре, обхватил руками его щеки и впился в его губы в поцелуе. Лафре застонал, утопая в водовороте вышедшего из-под контроля желания сделать это прямо здесь. Он схватил края рубашки Мачео и сорвал с него одежду. Хищно улыбнувшись, он принялся осыпать поцелуями упругую обнаженную грудь Мачео, и протяжный стон издал уже тот. В тусклом свете комнаты их тела казались вылепленными из воска горящей свечи — столь же совершенные, лишенные всякого изъяна. Мачео рухнул на колени перед стоящим Лафре и впился ему в промежность. Лафре закрыл глаза, прислонил одну руку к своему лицу, а вторую положил на голову Мачео, сжав его волосы в кулак. Пальцами он попросил Мачео сбавить обороты, после чего заставил его подняться в полный рост, и сам опустился перед его пахом. Взглянув на Мачео снизу вверх, Лафре увидел, что Мачео улыбнулся и отрицательно покачал головой. «Вставай», — шепнул Мачео. Лафре поднялся. Его сердце, казалось, сейчас прорвет грудную клетку. Мачео опустил руку к паху Лафре и стал неистово двигать ей, наслаждаясь видом полуприкрытых опьяненных глаз молодого человека. Он еще раз поцеловал Лафре, повернулся к нему спиной, руками уперся о шкаф и плотно прижался к Лафре спиной. Своей трепещущей, горячей кожей он чувствовал стук сердца Лафре. — Чего ты медлишь? — не оборачиваясь к Лафре, спросил Мачео, плотнее прижимаясь спиной к любовнику. — Я… — послышалось со спины. — Я думал, что ты… Что это ты будешь… — О нет. Это не то, что мне нравится. — Но я… Просто я никогда не делал… так. — Что, ни разу? — Не с юношей… — Не волнуйся, Ксефан. Все получится. Ты сделаешь это прекрасно. Не медли. Счет времени остановился. Лафре не ощущал себя на этой планете. На смену его волнению и робости пришли смелость, скорость и раскрепощенность. Стоны, вздохи и гулкие звуки доносились до Лафре откуда-то из потустороннего мира. Вскоре он перестал их слышать. Не услышал он и того, как несколько тарелок сорвались из расшатанного шкафа и упали на пол комнаты, разбившись на несколько частей. Сознание вернулось к Лафре, и он, завершив, обнаружил себя застывшим, плотно прижавшим Мачео к шкафу и кусающим его плечо. Освободив себя от Лафре, Мачео повернулся к нему лицом, по которому струился пот. В рассеянном взгляде Мачео читалось умиротворение, словно несколько дней его мучила жажда, которая сейчас была повержена столь желанными глотками живительной воды. Мачео провел пальцами по разгоряченному лицу Лафре и остановил их на губах юноши — из них все еще вырывалось глубокое прерывистое дыхание. — Я же говорил, что у тебя все получится, — улыбнулся Мачео, подбирая с пола рубашку и отряхивая ее от крупных неровных осколков разбившихся тарелок. — Я просто еще ни разу… Ну, не делал вот так. — Из десяти возможных баллов я поставил бы тебе почетные восемь. И поверь мне, для первого раза в этой роли это крайне высокая успеваемость. — И Мачео чмокнул его в губы. — А ты любишь только так? — А я люблю только так. Дам у меня в свое время было много, так что успел поупражняться. — Дам? То есть девушек? — Конечно. А почему нет? Если ты любишь вино, это не повод отказываться от эля. И эля я за всю жизнь выпил предостаточно. Пока окончательно не переключился на вино. Если ты понимаешь. А ты? Была возможность пригубить эля? — Да. Хотя я и вином-то себя баловал не так уж и много. — Ужели? — Ага. Причем из одной и той же бутылки. — Вот как, — сказал Мачео, вставляя конец ремня в пряжку. — И куда же подевалась та бутылка? — Там… Там сложная история, — грустно вздохнул Лафре, в голове у которого нарисовался образ патриция. — Понимаю, Ксефан. Такие истории простыми не бывают. Я вот тоже, скажем так, очень скучаю по одной большой бутылке первоклассного вина. — И в мыслях Мачео тоже проскользнуло лицо Шая. Дверь дернулась, но с ней смог совладать хлипкий засов. Лафре испуганно посмотрел на Мачео, но тот лишь небрежно махнул рукой. Сладко потянувшись, он подошел к двери и открыл засов. На пороге стоял ангалиец с большой стеклянной банкой в руках. Он посмотрел сначала на невозмутимого Мачео, потом на стушевавшегося Лафре, а после перевел взгляд на бутыль с синеватой жидкостью, стоящую в углу комнаты. Очевидно, из всего того, что наблюдали глаза ангалийца, бутыль с жидкостью волновала его больше остального. — Ну чего? — недовольно бросил ангалийцу Мачео, взял Лафре за руку и гордо вышел с ним на улицу. В голове у Лафре пронеслось, что случившееся в этой каморке — это его месть Шаю за то, что тот наслаждался в Аджхарапе ночами с незнакомцем. Он усмехнулся от глупости этой мысли. О том, что незнакомцем был Мачео, Лафре не мог знать вовсе. О том, что бутылкой вина для Лафре был именно патриций, не мог знать и Мачео. Они, все еще держась за руки, слились с толпой. На улице было многолюдно. Вечер наступал. Время оставить мысли о делах — и о завершенных за день, и о тех, которые вынуждены были перекочевать в завтра. Время дать себе отдых, позволить провести вечернее время в пабе за пинтой пива или на одной из многочисленных площадей, наблюдая за игрой актеров, не всегда удачной. Свечение постепенно угасающих небесных сфер застыло в хрустальных уступах Гальтинга, придав этому сказочному городу поистине поэтической, сумеречной красоты. — Почему, когда я держу тебя за руку, чувствую какое-то странное напряжение? — спросил Мачео, когда они с Лафре сели на многоярусные ступени амфитеатра, в центре которого актеры готовились начать свое ежевечернее лицедейство. — Не знаю, — пожал плечами Лафре. — В том месте, откуда я родом, такое… не карается, конечно, но вроде как не приветствуется. — В Серебряной Слезе-то? — удивился Мачео. — Глупости. — Ну, или мне так просто кажется, — сказал Лафре, поймав себя на мысли о том, что едва не проговорился о Кай-Уре. — Не думай лишнего. И жить будет проще. Ты никому ничего не должен объяснять, Ксефан. А стесняться себя — все равно что жить в загоне, как свинья. Словно стараясь придать своим рассуждениям больше силы, Мачео приблизился к Лафре и жадно поцеловал его. Лафре окинул взглядом амфитеатр и ойкнул. Прямо возле их ступени стояла Мирис — лицо ее вытянулось. Лафре вскочил на ноги и испуганно взглянул на нее, будто она была ему женой, которая застала мужа за непотребством в самый неподходящий момент. Его пожирал стыд, пусть Лафре и понимал, что Мирис, в общем-то, не вправе претендовать на его верность. Понимала это и она, но легче от этого не было ни ей, ни ему. Лафре подошел к ней, глаза его были широко открыты, и стыдливый румянец окрасил его щеки. — Прости, что видела это, — отведя взгляд, сказал Лафре и быстрым шагом пошел прочь за пределы амфитеатра. Мачео, который, в отличие от этих двоих, не испытывал ничего, кроме разве что чистого любопытства, устремил глаза на растерявшуюся девушку. Да, он не был поклонником женщин, но это не повод пренебрегать их чувствами. Он выдавил из себя улыбку и похлопал по ступени, приглашая Мирис сесть рядом с ним. Девушка медлила, но Мачео настойчиво хлопал по ступени, и Мирис, подобрав подол платья, прошла к нему, осторожно обходя остальных зрителей. Она села на то место, откуда встал Лафре. «Ночь пришла и забрала мой покой», — вошедшая в образ актриса на сцене амфитеатра жалобно протянула руки к небу, начав представление под аплодисменты зевак. — На глупую ты не похожа, — сказал Мачео. — Или тебя удивило то, что ты видела? — Не удивило, — грустно ответила девушка. — Расстроило. — Как же о многом нам могут рассказать глаза. В твоих я сразу все увидел. Незавидная доля — любить того, кто не полюбит тебя. — Он пришел сюда в поисках другого человека, — сказала Мирис. — Я это знала. Знала, когда мы покинули Серебряную Слезу. И я ждала, что Ла… Ла… ласковый наивный Ксефан не отыщет здесь его. — И он, должно быть, не отыскал? И одним только черным небесам ведомо, какое облегчение ты испытала, осознав, что в Гальтинге нет того, за кем гонится Ксефан. Да? — Да, — заплакала Мирис. — И ведь Ксефан не обещал тебе ничего, нет! Подарил тебе себя однажды, вселил надежду, сам того не желая, верно? И ты решилась пойти с ним. Решила не оставлять искру той надежды. А вдруг поиски не дадут плодов? Вдруг Ксефан наконец-то отчается, устанет от погони за тенью своего любимого и обратит взор на ту, которая преданно следует за ним всюду, куда бы он ни отправился. Да? — Да. — Надежды, надежды… Лучшая брага для рассудка. И Ксефан так желал увидеть своего любимого тут, в Гальтинге, что ты не могла допустить и мысли, что он вдруг решит развлечь свое тело с кем-то другим вроде меня, но не с тобой. — Он ничего мне не обещал. Он говорил… Точнее… Говорил… — Ах, девушки, девушки… — Мачео приобнял Мирис. — Вы все такие. Слышите только то, что хотите услышать. Это так трогательно! Трогательно и глупо одновременно. Не находишь? — Я не знаю. Я уже ничего не знаю. — Отчего же? Конечно, ты все знаешь. Как и хмельная брага, рано или поздно мечты и надежды выветриваются, и остается трезвое знание. И ты знаешь все о Ксефане. Что рождено камнем, не даст пыльцы, а о цветок не наточить лезвия. Мы все вынуждены подчиняться своей сути, хотим того или нет. А преступить свою суть можно лишь ценой сумасшествия. Или ты желаешь сумасшествия Ксефану? — Я желаю ему только счастья. С тем, за кем он пришел в Гальтинг. Или с другим, если на то воля небес. — Или желаешь ему счастья с тобой? — Желание то мертво и безнадежно. — Но не мертво воспоминание о твоей ночи с Ксефаном. О твоей любви к нему. И никто не заберет у тебя этой памяти. Позволь же ей упокоиться в твоем сердце. Сохрани те трогательные чувства, что испытываешь к Ксефану, но не убивай себя помыслами, которым не суждено стать явью. Тот, кто сделает тебя истинно счастливой, непременно встретится на твоем пути. Тогда, когда ты этого не будешь ждать. А Ксефан останется лишь нежным воспоминанием. Будь благодарна ему и не кори мальчика. То не его прихоть. То его сущность. — А ты хороший советчик, Мачео. — Все мы хорошие советчики, когда дело не касается нас самих. — Ты знаешь, куда он пошел сейчас? — спросила Мирис. — Нет. Я вообще ничего не знаю о Ксефане. — Скажи, ты уже успел влюбиться в него? — Разумеется. В его чистую, невинную душу сложно не влюбиться. Про мужскую его крепость я и не говорю. — Я хочу объясниться с ним. Отыщу его и поговорю с ним. Хочу, чтобы он знал — я на его стороне. Была и останусь. Сидящий рядом с ними зритель обернулся на Мачео и Мирис и недовольно шикнул на них. Те умолкли. На сцене амфитеатра полным ходом шло театральное действо. Актриса в траурных черных одеждах трясла в руках обернутую в пеленки куклу, стараясь убаюкать рыдающее дитя, и горько рыдала сама, причитая о безвременно павшем на войне муже. Рыдало и сердце Мирис. Решив не дожидаться окончания спектакля, она поднялась со ступени амфитеатра и на полусогнутых ногах, чтобы не помешать зрителям, стала спускаться к выходу. Она вернулась в гостиный дом на две спальни, где они с Лафре остановились, но юноши там не было. Пустая комната сейчас была не лучшим для нее местом. Мирис безмолвно поплелась по широким улицам Гальтинга. Все происходящее вокруг нее текло безучастно, обходя ее стороной. Она вглядывалась в толпу, стараясь отыскать взглядом Лафре среди ангалийцев и деквидов. И заметила его одиноко сидящим на ступени лестницы, ведущей на верхние ярусы города. Лафре поджал колени чуть ли не к подбородку, обхватил их своими длинными худощавыми руками, обтянутыми белыми рукавами рубашки, и положил на них голову. Мирис замедлила шаг. Ей хотелось смотреть на этого нежного мальчика и представлять, какие мысли наполняют его голову. Вдруг на верхних ступенях лестницы она увидела незнакомца. Своей красотой он походил на ангалийца, но копна его черных густых волос говорила, что к расе повелителей ветров он не относится. Незнакомец быстро сбежал вниз по лестнице и по неосторожности задел Лафре. Юноша испуганно поднял голову и посмотрел на незнакомца. — Лафре? Это ты? — Мирис ясно услышала, как незнакомец обратился к Лафре. Сбежавший от взора владычицы белого водоема Тайрес удивленно смотрел на Лафре, с кем в первый и последний раз виделся много месяцев назад в Марьяни. Мастер воды, красавец Тайрес не одну ночь уже успел провести в опочивальне Альвары Лаплари. По возвращении в Эрзальскую долину из Триарби владычица Гальтинга не стала долго терпеть ненавистного одиночества в кровати. В тот день, когда стрела, пущенная Джеамой в Сэндела, забрала жизнь стражника, Альвара приказала Тайресу прийти к ней ночью в опочивальню, прежде убедившись, что весь замок отошел ко сну. Она все еще была в бешенстве оттого, что стража не уследила за братом. И ничто не было так способно погасить ярость в ее душе, как бессонная ночь в компании умелого любовника. Тайрес не смел ей перечить. Постель Альвары была местом куда более безопасным, чем Эр-Нерай или любой другой водоем, через который Ода непременно дотянулась бы до Тайреса и забрала бы жизнь того, кто нарушил ее наказ. — А ты совсем неплох, должна заметить, — сказала Тайресу Альвара, когда закончила движения и, сладко потянувшись, привстала с рельефного тела своего любовника на сегодняшнюю ночь. — Ты тоже. — Тайрес не нашелся, что еще ответить. — Какая честь для ангалийки слышать комплимент от деквида! Готова спорить, девчонки из Саами не такие умелые в постели, как я. — Ну, это смотря что считать умением. — Тайрес решил, что немного подразнить Альвару будет совсем не лишним. — А что для тебя умение? — шепнула Альвара. — А что умение для тебя? Альвара бросила на него взгляд, и Тайрес не смог сразу понять, о чем ему говорят сейчас ее глаза. Злоба? Ярость? Возмущение? А может, вызов? Однозначно, вызов. Ибо Альвара припала лицом к его паху. Не прибегая к помощи рук, она ловко взяла ртом его пока еще не успевшее успокоиться мужское естество и нанизалась на него полностью. Он сладко закатил глаза и уже было ожидал, что сейчас Альвара освободится от него, но все еще ощущал кожей ее горячие, влажные губы. Он смотрел на Альвару, а она, все еще держа всю его длину у себя во рту, с вызовом смотрела на него, не отводя взгляда. Она принялась неспешно двигать головой, но ни разу не выпустила Тайреса из себя, не дала себе ни единого нового глотка воздуха. Он почувствовал, что мужская сила снова полностью налила его, и издал протяжный стон от глубоких движений Альвары. Тайрес трепетал от сладкого удовольствия, с опаской поглядывая на девушку и боясь, что сейчас она попросту задохнется. Но он все еще был внутри нее, и она яростно и глубоко поднимала над ним свою голову и вновь полностью опускалась. Шло время, и Тайрес почувствовал неотвратимое приближение финала. Он коснулся руками лица Альвары, будто предупреждая ее о своем скором подходе, но она грубым движением ладони лишь откинула от своего лица его трепещущие руки. Наслаждение его было таким сильным, что Тайрес распахнул глаза и громко вскрикнул. Сладкая судорога объяла каждую часть его тела. И только когда захватившая Тайреса волна пошла на убыль, Альвара осторожно выпустила его изо рта и забрала свои волосы в хвост. — Ты спросил, что для меня есть умение, — произнесла Альвара и, погладив обессилевший мужской признак любовника, довольно ухмыльнулась: — Вот это для меня умение. И далеко не одно. — Как… Как удалось тебе делать это так долго, не дыша? — восхищение трудно было не расслышать в его удивленном голосе. — Я повелительница ветров. Воздух может долго жить во мне. Теперь скажи, делала тебе такое какая-нибудь оборванка в Саами? — Такого не делал никто. Ни в одной точке планеты. — Лишь ничтожная часть моих любовников была удостоена той чести, которую я тебе сейчас оказала. И ты определенно не зря проживешь эту жизнь. Будет о чем вспомнить в последний день на Амплериксе. — Твой Эйджелл счастливый парень. Сомнений нет. — Эйджелл? — ухмыльнулась Альвара. — То, что я сделала тебе… Уверяю, это самая невинная из всех тех шалостей, что мы позволяем друг другу с Эйджеллом ночами. Он мой лучший любовник. Но не скрою, ты в силах с ним тягаться. И если умудришься не наскучить мне, я покажу тебе такое, о чем ты не мог бы и помыслить. В постели наши тела способны на невиданные чудеса. — И как же мне тебе не наскучить? — Завтра ночью скажу. А сейчас отвернись и спи. Я устала. И хочу пить. На этот раз — воды. Она поднялась с кровати, бросила на Тайреса довольный взгляд и, голая, пошла к столику, на котором стоял наполненный чистой водой стеклянный сосуд на серебряной витой подставке. Тайрес понимал, что Альвара питает к нему симпатию. Возможно, она этого и не старалась сокрыть. Да и можно ли не симпатизировать такому, как Тайрес? Он был хорош собой, а еще невероятно спокоен и рассудителен. Учтив, вежлив и образован. И, как часто бывает, вежливость и спокойствие за пределами опочивальни не только не исключают мужского умения в постели, но скорее подпитывают его. А Тайрес умел дать себя девушке так, чтобы во второй раз она сама попросила добавки. Страха перед девушками он не испытывал ни за обеденным столом, ни на постельных простынях, будь то кухарка из Марьяни или одна из любимых дочерей советника Оды. Бывало, что две красавицы с доньев Эр-Нерая, завороженные сладкими речами Эрви и Тайреса, позволяли юношам взять их в одной спальне — благо постель в опочивальне Эрви была достаточно велика для того, чтобы принять сразу две пары. Видя, как друг на противоположном краю кровати покоряет красотку, Эрви, делая то же самое со своей любовницей, не мог удержаться и подмигивал Тайресу. И ловил такой же жест от друга в ответ. В спальне Тайрес повелевал Альварой, вместе с тем не давая ей возможности усомниться в том, что он уважает ее и понимает, кто она есть. Ибо от того, что он сжимает ее волосы в кулак и беспощадно нанизывает Альвару на себя, она не перестает быть владыкой города, в котором позволили поселиться Тайресу. Увидев сейчас Тайреса, Лафре вскочил на ноги и уставился на сбежавшего смотрителя замка Марьяни. Тайрес улыбнулся юноше и обнял его. — Как тебя занесло в Гальтинг, Лафре? — воскликнул Тайрес. — Тише, тише ты! Здесь я не Лафре. Ксефан мое имя. Забудь про Лафре. Этого имени больше не существует, пока я в Гальтинге. — Ксефан… — повторил Тайрес. — Отчего ты взял себе другое имя? Бежишь? — Ты разве не знаешь, что Шай пропал? Альвара забрала трон Гальтинга. — О, знаю, поверь. — Первое, что она сделает, если узнает мое истинное имя, прикажет пустить стрелу мне под ребра. — Ты за патрицием пришел сюда? — Да. И пока не знаю, что делать дальше, — сказал Лафре. — Этого не знает никто. А что та девушка, которая прибыла тогда с вами в Марьяни? — Лерия? О ней я не знал вестей с того дня, как все мы разошлись в Серебряной Слезе, — ответил Лафре. — Меня же вынудили там… задержаться. Но это былое. Отчего ты спрашиваешь про Лерию меня? Не с Эрви ли она покинула Слезу? — Да. Но их пара тоже была разделена, когда они переправились через Чистые горы. В последний раз я видел Эрви в Триарби. Он отправился на Аладайские озера. На поиски Лерии. — Но что привело в Гальтинг тебя? Почему ты не у себя, не в Эр-Нерае? — Я с радостью сохраню в тайне твое истинное имя. Но прежде и ты пообещай мне кое-что. И тогда я отвечу тебе. — Можешь положиться на меня, — уверенно ответил Лафре. — Леди Ода позволила Эрви отыскать Лерию и проститься с ней. И отправила меня с ним сюда, на поверхность. Она дала слово забрать мою жизнь, если Эрви не вернется обратно к ней, в белый водоем. — Ода отправила тебя с Эрви в качестве охраны? — Скорее, в качестве залога. — Тайрес провел рукой по волосам. — Я служил ей многие годы. Такие, как она, никогда не отказываются от своих обещаний. — Полагаешь, Эрви не вернется в Марьяни? Боишься гнева Оды? — Полагаю, что нельзя вручать свою жизнь в руки другого человека, даже если это твой лучший друг. Я не пожелал рисковать. И бежал в Гальтинг. Здесь мне безопаснее. Поэтому, дорогой Ксефан, — Тайрес выделил новое имя юноши более высокой нотой, — здесь, в Эрзальской долине, я простой деквид из Саами. — Как скажешь, простой деквид из Саами, — улыбнулся ему Лафре. — Каковы твои планы? Искать патриция дальше? — Я сам задаю себе этот вопрос с того дня, как узнал о его исчезновении. Пока мы были с ним вместе, я был спокоен. Но и это былое. Отец хочет вернуть меня обратно в Кай-Ур и женить на одной омерзительной особе. Наверное, я тоже останусь в Гальтинге. Здесь безопаснее, есть правда в твоих словах. — Приди ко мне, если нужна будет помощь. — А чем ты сможешь мне помочь? — Всем, что мне подвластно. Мне удалось… сблизиться с сестрой патриция. Если будешь в чем-то нуждаться, я попробую замолвить за тебя слово перед ней. С последующей отработкой. — И как мне надо будет отрабатывать свои просьбы? — Не тебе. Мне, — улыбнулся Тайрес. — А уж в этом для Альвары ты будешь исключительно бесполезен. Мирис все еще стояла неподалеку от лестницы и наблюдала за разговором Лафре и черноволосого незнакомца. Кто он? Очередной охотник за желанным телом Лафре? Мирис вспомнила о разговоре с Мачео в амфитеатре и твердо решила, что не должна терзать себя подобными мыслями. Она уже смирилась с тем, чтобы начать думать о Лафре иначе, без болезненной надежды на взаимность. Мирис дождалась, пока юноши распрощаются. Как только Лафре остался стоять на ступенях лестницы в одиночестве, она решилась подойти к нему. Завидев Мирис, Лафре напрягся, боясь предстоящего разговора. Но в ее глазах он увидел нечто, что еще ни разу не отражалось во взгляде Мирис. Там не было претензии, осуждения, недовольства, влюбленности, ревности или разочарования. Он ловил на себе взгляд друга. Мирис приблизилась к Лафре. Не сказав слов, она лишь обняла его, и объятье это заменило ненужные речи.